Trust – Are we Arc?
Лидия любит цветы. Лидия любит растения. Ее завораживают насыщенно-яркие цвета природы, без фотошопа и фильтров. Лидия садится в мягкое кресло, возле (наверное) искусственного папоротника в кабинете доктора Аддерли и внезапно ощущает прилив негатива к этой женщине. Как можно держать искусственное растение, вместо живого? Дышащего. Лидия прикасается к тканевым листьям и грустно улыбается. Мертвое. Все мертвое. — Вы хотели поговорить? — Лидия не поднимает глаза, уделяет внимание мертвому растению и гладит его листья, мечтая своими порезанными пальцами как-то втолкнуть в него жизнь. — Я обеспокоена твоей дружбой с одним из пациентов, — голос у доктора обманчиво-приятный. Обманчиво – потому что она, наверное, ходила на курсы по дикции и специально делает его таким тихим и спокойным, чтобы втираться в доверие к своим пациентам. На других действует, но только Лидия чувствует раздражение. Она ведь не больная и потому соображает трезво и видит всю мерзкую правду. — Я покажусь грубой и, наверное, мне это очень хочется, но это не ваше дело, мисс Аддерли, — Лидия бросает в бой одну из своих самых невинно-очаровательных улыбок. На нее велось так много глупых спортсменов. — Он представляет опасность. Особенно для тебя. В Лидии вспыхивает интерес от слов: «Особенно для тебя», но она сдерживает себя. Всего лишь очередной трюк, чтобы заманить ее в беседу. Чтобы встретиться с ней взглядом, овладеть ее вниманием. Рыжеволосая все так же улыбается, продолжая гладить листки. — Я не чувствую опасности. — А должна. — В чем заключается Ваша проблема? — Я пытаюсь уберечь тебя от опасного пациента, который может причинить тебе вред. — Только мне? Доктор Аддерли не сдерживает маску и Лидия видит ее секундное раздражение. Жаль. Она-то думала, что родители отдали ее в клинику с настоящими специалистами. Не тут-то было. «Ты меня не обманешь» «Я не куплюсь» «Ищи другого дурачка» — Он опасен для всех. Даже для меня. Он вызывает мое полнейшее недоверие и страх. — Ох, доктор Аддерли, — Лидия приподнимает брови, — разве Вам разрешено говорить такое о своих пациентах? — Разрешено, если таким образом мне удастся защитить своего другого пациента. Того, кого еще можно излечить. Лидия, тебе бы добавить немного усилий и чуть больше поработать над собой, больше открываться на сеансах общей терапии – и ты будешь свободна. И весь мир будет перед тобой. А со Стайлзом, к сожалению, другая ситуация. Эти стены будут окружать его до конца жизни. Внутри Лидии вспыхивает злость. Такая, что в пальцах начинает вибрировать электричество и дико хочется выплеснуть ту силу, что поднимается внутри. Хочется заорать. Хочется ударить. — Какое вы имеете право списывать его со счетов так легко, как будто о погоде на четверг говорите? — ее голос утих, она переходит почти на шепот. Женщина дарит ей лукавую улыбку, словно бы говоря «я-все-понимаю-девочка-что-уж-тут-таить», прочищает горло и произносит: — Да, Стайлз может казаться милым парнем, очень симпатичным и, наверное, юных девушек тянет на запутанных в себе парней, но дорогая, — она делает трагическую паузу, и Лидия почти задыхается от возмущения, — я наблюдаю за ним более восьми лет и, возможно, внутри него, где-то очень глубоко и сидит бедный маленький мальчик, которого нужно спасти, но до него не дотянуться. — А обо мне Вы тоже так говорите? Ему. Она грустно улыбается и опускает глаза. — Чтобы сказать ему что-то о тебе, нужно для начала попытаться добиться от него хоть слово. Восемь лет, Лидия. На протяжении восьми лет мы встречаемся с ним три раза в неделю, и все это время он приходит ко мне и молча, сидит - сорок пять минут. Ни слова. Ни взгляда. Почти никакого движения. Ты ведь читала его папку, верно? Что там было написано, ты помнишь? Лидия не успевает прикусить язык и выпаливает: — Пациент в разных ситуациях ведет себя по-разному. Она кивает. — Имеется в виду, что со мной – он молчит, с другими пациентами – он грубый, неуправляемый и опасный, а с тобой – он свой в доску парень. Пока что. Но я боюсь, что его поведение и к тебе поменяется. Я переживаю за тебя, Лидия. — Вы видите то, что хотите видеть, доктор Аддерли. Спасибо Вам за совет, я могу быть свободна? – Лидия соблюдает этикет, всегда и в любых ситуациях Лидия соблюдает этикет и держит голову высоко. Доктор покачивает головой, признавая свое поражение. — Еще одно, — она больше не делает попыток улыбнуться, — к тебе пришел отец. Ты желаешь к нему выйти?***
Это не совсем любящая встреча отца и дочери. По правде говоря, Лидия понятия не имеет, что отцу от нее нужно. Он был первым, кто бросил в нее словом «сумасшедшая» и первый, кто заикнулся о лечебнице. И Лидия запомнит это навсегда. Она не питала надежд, что родители будут навещать ее. Напротив, она и не хотела их видеть. Не сказать, что она слишком злопамятная, но ей просто неприятно. И Лидия вполне могла отказаться от встречи с папой, но любопытство взяло свое и теперь она сидит перед его задумчивым лицом и блуждающими по комнате глазами. Он не желает смотреть на нее, а она наоборот – только и смотрит ему в глаза. Что ты пытаешься сделать? Вызвать в нем сочувствие или обвинить его во всем, что с тобой произошло? Она не разобралась. И не собирается. Просто смотрит. Лидия первая нарушает молчание: — Что-то случилось? Вот они – идеальные отношения. Вместо крепких объятий, слез и прочего рода сентиментальностей - какой-то нелепый вопрос – типа, что-то случилось, а иначе как же объяснить твое присутствие здесь? Лидия просто немного устала, и она хочет обратно. К Стайлзу. Лидия очень хочет увидеть Стайлза. — Как твои дела? — отец, как всегда собран и спокоен. Это у нее от него – привычка держать лицо в любых ситуациях. Дочка попала в психушку? Не беда, главное, не подавай виду, не снимай маску высокомерия. Лидия не сдерживается от усмешки. Она складывает руки в замок, вытягивая их на столе, поближе к отцу, чтобы он всё видел. Ей, почему-то, больше не стыдно. Стайлз сказал, что ее руки – красивые. — Я ем, сплю и отдыхаю вместе с людьми, которые в прошлом убили своих родителей, а одна дамочка даже утопила собственного ребенка. А живу в одной палате с девушкой, которая считает себя кукушкой и каждую ночь пытается доказать это окружающим. Я думаю, мои дела вполне сносно. А твои как? — ее голос не дрожит, она спокойна и терпелива. И отец – точная копия – ни один мускул на его лице не дрогнул. — Мы просили, чтобы у тебя была одноместная комната. — Палата, папа. Это не гостиница. Это лечебница для душевнобольных - называй вещи своими именами, пожалуйста. — Лидия, ты не оставила мне другого выбора, — он впервые посмотрел на нее и Лидия еле сдержалась, чтобы не заплакать, потому что в его глазах – в глазах ее родного отца нет ни капли сочувствия, жалости или желания обнять ее и забрать от этого ужасного места. Ее родной отец считает, что сделал все правильно и что ее место – здесь. Ее нельзя винить за то, что она взорвалась. Просто нельзя. Каждый раз, когда она сталкивалась с его равнодушием и упрямством – Лидия ломалась и весь ее идеально-выстроенных имидж холодности разлетался на мелкие кусочки и она превращалась в обычного истеричного подростка. — У тебя не было выбора? — ее голос поднимается, а пальцы начинают дрожать, — у тебя не было выбора? Ты этим себя оправдываешь, когда ложишься спать? Так утешаешь себя, зная, что из-за тебя – в меня килограммами запихивают антидепрессанты, которые превращают меня в овощ, в реальный овощ! Из-за тебя меня насильно кладут под капельницы, копаются в моих мозгах и запрещают мыться в одиночестве, приставляя ко мне круглосуточный надзор, потому что я психованная, я ведь могу убить себя, собственными ногтями, которые мне, кстати, тоже каждый день подрезают. Ты представляешь? Мне каждый день стригут ногти, потому что, оказывается, какой-то умник пару лет назад выцарапал себе горло и теперь это считается оружием. Лидия замолкает, когда в дверях показываются санитары. Отец качает им головой, и они уходят. Из Лидии, словно, выплеснулся весь гнев, который она копила в себе все это время. — Не говори мне, что у тебя не было выбора, — опустошенно говорит она, со слезами на глазах, — тебе просто так было легче. Теперь ты можешь объяснить своим приятелям, своим коллегам по работе, что твоя дочь имеет проблемы с психикой, но теперь все хорошо, она лечится. Ты как всегда просто подумал о себе, а не обо мне. Помнишь, что ты сказал маме? Лидия смотрит на отца, а он молчит, не отрывает глаза от ее шрамов. — Ты сказал: «Она всегда была ненормальная - пошла в твою семейку». Лидия вскакивает со стула и несется к двери. Она впервые рада, что санитары под руку выводят ее из комнаты. Да-да, пожалуйста, быстрее, подальше отсюда. Лидия мчится в общую гостиную, блуждает глазами по комнате, в поисках Стайлза. Она дрожит, ее бьет вот-вот подходящая истерика, а Стайлза нет. Его нет. Лидия в панике кружится, ищет его, пока сильные руки не ложатся ей на талию и не притягивают к себе. Она утыкается носом в шею Стайлза, вдыхает его запах – что-то вроде лесного дерева, вперемешку с медикаментами, ее пальцы зарываются в его волосы и она плачет. Плачет-плачет-плачет, а Стайлз крепко держит ее, обнимает и говорит что-то в макушку, утешает, дает опору и передает спокойствие. Лидия резко приходит в себя и с солёной влагой на губах, произносит: — Ты не любишь прикосновения. Стайлз отмахивается от ее слов, снова притягивая к себе. — Что он наговорил тебе? Это был твой отец? От его вопроса она раздается в еще большей истерике и не может сдержать себя. Через полчаса она будет презирать себя за слабость и эти отвратительные слезы, но сейчас – сейчас ей абсолютно плевать. Это плачет не Лидия, это в ней плачет маленькая девочка, которую предали собственные родители и отправили далеко-далеко, лишь бы не видеть ее странностей. Стайлз больше не задает вопросов, он уводит ее из гостиной, прямиком в их сад, и садит на лавочку, ни на секунду не выпуская ее из объятий. Он терпеливо ждет, пока она успокоится и молчит, перебирая пальцами пряди ее волос. Лидия не понимает, как можно верить словам доктора Аддерли, что Стайлз – монстр, когда этот монстр сейчас так ласково обнимает ее и не требует никаких объяснений? Он чувствует, что нужен ей – и он здесь, рядом. Слезы высохли, и теперь она чувствует себя пустой и нелепой. Она отодвигается от Стайлза и делает попытку слабо улыбнуться. — Странная реакция, после визита папы, да? — шутка не засчитана, но она хотя бы попробовала. Стайлз смотрит тяжело, его глаза темнее, обычного и Лидия догадывается, что он зол. Только на кого? — Почему он довел тебя до такого состояния? — Он ничего не сделал, Стайлз. На самом деле, в этом-то и вся проблема. — Я… я не ожидал увидеть тебя такую. Ты была потерянная, — он пытается найти подходящие слова и больше не смотрит на нее, его левая нога начинает дрожать и он пальцами легко постукивает по колену, наверное, как всегда, не замечая своих движений, - ты была такой взвинченной, у тебя глаза так горели, так горели, что я, правда, очень испугался. За тебя. Что он сделал? Не сегодня. Вообще. — Он не был хорошим отцом. Вообще. — Что в твоем понимании «хороший отец»? То есть, как, в общем, понять хороший отец или нет? Я не знаю. Лидия выдыхает и откидывает голову назад, ловя на своем лице лучики солнца, и внезапно поддается искренней улыбке. — У меня была лучшая подруга – Эллисон. Вот, наверное, у нее был хороший отец. Он всегда поддерживал ее, был рядом, не давал в обиду и был для нее стеной. Понимаешь? Дети должны знать – чтобы они не сделали в своей жизни, какую бы ошибку не совершили – родители не предадут, они пусть сначала накричат, но поймут и будут рядом, окажут любую возможную поддержку. Я в этом всегда была ущемлена. Стайлз с задумчивым видом проводит пальцем по ее руке и останавливается на том месте, где бьется жилка на шее. — Теперь я знаю о тебе немного больше. Лидия прищуривается. — Даже больше, Стайлз. Ты единственный живой человек, который увидел мою до жути девчачью истерику. — А всех остальных ты убила? — Конечно, — она легко пожимает плечами, — никто не смеет видеть истерику всемогущей Лидии Мартин и оставаться после этого живым-здоровым. — Постой, — он делает гримасу удивления, — Лидия Мартин? — Ага. Мартин. Как «мартини», только без «и». — Мартини? С его непонимающего взгляда Лидия начинает искренне смеяться, ведь, как можно не знать, что такое мартини? Порой, она забывает о том, что Стайлз не знаком с самыми элементарными вещами. Точнее, он и не помнит о них. Или на самом деле, никогда о таком не слышал. — О чем с тобой говорила доктор-Икс? Стайлз так быстро меняет тему, что Лидия не успевает спрятать улыбку. — Ну, знаешь. Такое. О том, что ты опасный и от тебя нужно держаться подальше. — И? — Как видишь, я решила прислушаться к ее советам, — на этих словах, она без разрешения, обводит пальцами его губы и снова улыбается. — Ты хочешь поцеловать меня? Лидия закатывает глаза и опускает руку, в ее голосе сквозит почти раздражение: — Господи, Стайлз, нельзя такое спрашивать. Понимаешь, этот рушит весь момент, это совсем – совсем-совсем не круто и после такого, я, разумеется, совсем не желаю тебя… И прежде, чем она успевает закончить свою горячую речь, Стайлз наклоняется к ней и сам целует. Немного робко, слегка неумело, но от ощущения его губ – она теряет весь воздух в легких и на секунду замирает. Она на секундочку пытается расставить все по полочкам – она целуется с психопатом, с убийцей и с потерянным парнем, который, наверное, никогда не найдет выход со своей собственной темноты. И что ты собираешься с этим делать? Лидия углубляет поцелуй, за шею притягивая его к себе ближе, как можно ближе.