Агатовые годеции

      Февраль, 2020 год. Пансион «Агатовые годеции», Женское училище.

      — Все бессмысленно, не пытайтесь сбегать, — наше утро всегда начинается с этого безразличия. — Сегодня воскресенье, начнём однако день с улыбки, — хотя сама директор говорит: это скудно, безнравственно, через силу. — «Поминайте создателя, поминайте жизнь, поминайте волю», — на этом связь в каждой квартире обрывается, сначала минуты две раздражительный гул — сирена, но весьма тонкая и тихая.       Буду спорить, половина общежития не слышала этого монолога, но я всегда встаю еще перед тем, пока громкоговоритель и не решаются включать, и сижу до тех пор, пока его не настроят девушки со старших классов. Может они Лобулярии, может Алиссумы. Моя соседка по квартире всегда удивлялась моей настойчивости, но, честно говоря, я сама от этого шокирована, так как встаю сама по себе, даже если буду учиться до самого утра, встану перед словами директора, и даже если она начнет свой разговор раньше — то и я, повинуясь, встаю раньше на минуты три, а может и четыре.       Лобулярии — самовольные цветы, они свет училища — так их сулят. Их прозвал так просветитель, потому что в нашем пансионе они с детства, пока они даже не умели ходить — оказались в неволе, пока даже не умели говорить — учились. Так было ранее и так даже сейчас. Все это делает их ярче других: умнее, опытнее и темпераментнее в классе — в училище. Лобуляриям лучше, но сложнее. Они знают, что выпускаясь из этой школы, попадут в серость, где их не ждут. Верно, Лобулярии — сироты, нет родных и близких. За этими стенами маленький городок, установленный на большие кварталы и доступные районы, а вокруг охровый барьер, железный, а что за ним? Ничего и никто, кому они нужны. Проживут в достатке, в уме, но умрут в одиночестве, так и не познав вкус детства.       А Алиссумы ничем не могут похвастаться, могу усомниться, но — как бы это не казалось бесцветно в моей фразе после всех фраз о Лобулярий — Алиссумы тоже вполне умны, и в пустом обществе — власть и восхищение. Никакие школы в нашем городе не испытывали такой горести, как наше училище. Тут все и вся под контролем, ни шага не ступить, ни слово не вставить. Алиссумы тут не так давно, они лишь вступают с пятых лет и позднее, некомпетентные обертки.       Хотела также добавить почему именно Алиссумы и Лобулярии. На самом деле мы крестоцветные, тем самым, что ботаника для нашего училища — верность. Алиссумы и Лобулярии из того же рода крестоцветных растений. Увидеть их где-то в обильной «толпе», посчитаешь снежным ковром в природе, такие ласковые, пушистые цветки, невероятной красоты. Их ветвистые побеги застилают под ногами букет мягкого покрова, что кажется неповторимым для других растений из-за густых листьев и мелких цветков. Соцветие весны дурманит, и любая Алиссума с честью носит своё прозвище. Правда, скажу я Вам, что эти растения беспомощные, но с виду кажется, что они весьма сильные. А, впрочем, как и любая личность в моем круге, такое же растение, или же только я такой жалкой нахожусь.       Также Лобулярий отличить несложно от Алиссум: у каждой Лобулярии имеется брошка, хоть она того и брошь, ее прикрепляют к петле, любого цвета, но в основном белые, как крестоцветные. Тоненькие три петли туго лежат на запястье. Поначалу кажется, что петля аккуратна, но на обратной стороне видно, как бездарно сплетаются между собой нитки, а потом вновь идут вдоль прямой. Как и скрывают многие свою личность, так и петли закрывают себя.       На брошке может быть: синица, ласточка или колибри — одно из трех. А на каждой картинке цветок: такой вялый, с корнем, вырванный бездарно из земли. Птица, летя, держит ее в своем клюве.       Но вот что странно. Я — Лобулярия, моя птица — колибри, а у маленького выпуклого глаза — настолько незаметная слезинка, что даже я заметила ее лишь в третьем классе, пока, перебирая пальчиками дырочки от кларнета, я наигрывала бесшумную мелодию в скудной студии. Даже не помню как она залетела ко мне в голову, но, возможно, моя мать, напевала ее для меня, будь я еще в животе. Тогда я закрыла глаза, пытаясь вспомнить об этой песни. У нее явно были слова, но я их не помню, и о них не знает даже моя учительница по Мотету*: она утверждает, что песня, само собой из ее знаний, — универсальный жанр профессионального музыкального искусства, что не поймет народ, и люди независимы от такой лирики распевания, но такого она никогда не слышала: беспокойная мелодия, ее можно сыграть, как громкий гранж*, а также как тихий вальс. Она оценила мелодию, и мы даже как-то сыграли дуэтом в прошлом году: кларнет, пианино. Меня до сих пор восхищает это, но после каждой ее игры на душе у меня камень.