Пересмешник

Иногда наши близкие ненавидят нас безо всякой на то причины. Точнее, им кажется, что причина есть, а на самом деле они перекладывают на наши плечи свои собственные грехи, ошибки и боль – ведь это так легко – сделать виноватым того, кто слабее. Того, кто зависим. Того, кто не может сопротивляться. Чаще всего эта ненависть сводит в могилу. Но иногда жертва находит в себе силы сопротивляться и отрывается на своих мучителях. Так произошло и со мной. Я вырос в богатом доме. Мой отец и мой папа, Финеас и Имре де Шалье, были на удивление красивой парой и подходили друг другу по всем статьям – так считали обе их семьи. Хорошо воспитанный, красивый омега и мощный, грозный альфа. Пара, прямо как с обложки любовного романа. Воплощённая мечта молоденьких дурачков-омежек, мечтающих о красивой жизни. А платить за эту воплощённую мечту пришлось мне. И, клянусь, я заплатил сполна. Отец и папа принадлежали к одному кругу – знатные семьи, элита, сливки общества, демоны их раздери. И когда отцу пришла пора жениться, ему подобрали подходящую элитную пару, не интересуясь особо мнением этой самой пары. Семья папы встретила предложение с восторгом – в нашей стране принято выкупать младшего мужа, а у папиной семьи к тому времени от фамильного состояния остались лишь особняк в столице, безупречное происхождение и масса амбиций. Красивый воспитанный сын-омега представлял собой разменную монету, его просто нужно было повыгоднее продать знатному альфе, чтобы как следует поправить материальное положение. Его мнения никто не спрашивал, его привязанностями никто не интересовался. В нашей стране за сыновей-омег всё решают их отцы-альфы. И хорошо, если выбор отца окажется удачным. Выбор моего деда-альфы таковым не оказался. Но мой папа был вынужден смириться – его так воспитали. И он пошёл замуж за отца, пошёл чуть ли не со слезами на глазах и со смутной надеждой на лучшее будущее. Пару лет после свадьбы всё было не так уж плохо – молодая пара уехала в фамильное поместье, папа наладил там безупречный быт – этому его учили чуть ли не с пелёнок, он старался быть хорошим мужем, никогда не отказывал супругу в близости и покорно терпел все альфьи заскоки. Через год после свадьбы родился мой старший брат – Кристиан. Альфа. На радостях отец закатил потрясающий приём – как же, появился на свет наследник и продолжатель рода. А вот потом… Потом всё стало хуже. После рождения Криса отец больше не счёл возможным скрывать свой скверный характер – он увлёкся игрой в карты, вином и развлечениями с молоденькими доступными омежками из простонародья. Денег на это уходило немерено, но поместье давало огромный доход, благодаря тому, что папа управлял им очень умело. Но благодарности за это от отца он так и не дождался. Наоборот, появившись наутро после очередных блядок, отец мог закатить скандал на пустом месте, ударить папу… а однажды, когда папа осмелился перечить, он был просто изнасилован чуть ли не на глазах у слуг. После этого он долго не мог оправиться, особенно когда понял, что вновь забеременел. Редчайший случай, течка едва-едва началась… по идее беременность наступить не могла, но она наступила. Так был зачат я. Отец не слишком был этим доволен, но всё-таки на время прекратил придираться к папе. И почти весь срок его беременности прошёл в относительном спокойствии. Однако случилось так, что дурной нрав отца дал себя знать чуть ли не в последние дни, он вновь ударил папу, тот упал, начались преждевременные роды… Нас обоих спасли только чудом, но роды были тяжёлыми, очень тяжёлыми… После них папа утратил способность к деторождению. Думаете, отец хоть как-то попытался утешить его? Напротив, он назвал папу «бесполезной холодной дыркой, родившей ещё одну тупую дырку» и уехал на очередные блядки. С этого дня жизнь папы, и без того не слишком весёлая, превратилась в сущий ад. Отец распоясывался всё больше и больше, он стал приводить в дом гулящих омежек и бет, частенько наезжал с компанией друзей, которых язык не поворачивался назвать иначе, как «подонками общества» и заставлял папу прислуживать им, меняя бутылки и кушанья, словно тот был простым слугой, а не омегой знатного рода и его законным мужем. Почему во всё это безобразие не вмешались старшие? Всё просто – семья папы, получив немалые деньги за него благоденствовала, заботясь только об их приумножении и карьере сыновей-альф, а в семье отца он был единственным наследником, пупом земли и светом в окошке, поэтому все его штучки сходили по разряду мелких шалостей. Отца баловали с детства, оттого он и вырос таким чудовищем, не знающим удержу. Так прошло ещё десять лет. Дела в поместье шли всё хуже и хуже – даже умелое управление папы не могло покрыть огромных долгов отца, запоздалые увещевания отцовой родни не могли ничего сделать, в конце концов, когда он попытался заложить часть земель, дед-альфа выхлопотал в суде опеку над имуществом отца, дабы не допустить дробления поместья, представлявшего собой майорат. Отец был разозлён до предела, и когда он в очередной раз приехал в поместье в компании своих лихих друзей, а ставить на кон было нечего, ибо наличных денег в доме не было, а вещевых залогов в карточных играх не делали, он в шутку предложил поставить на кон моего папу. Папа всё ещё был очень красив, и приятели отца согласились с радостью. Мнения папы никто не спрашивал, как обычно, а когда отец проиграл, то выигравший альфа сказал папе, чтобы он собирал вещи – он давно хотел получить его, просто не мог найти повод. Папа молча подчинился – сейчас я понимаю, что он так спокойно ушёл с тем альфой, потому что понимал – ему уже нигде не будет хуже, даже в борделе. К счастью, до этого не дошло. Выигравший альфа, его звали Стивен дю Фре, виконт Ламар, питал к папе самые тёплые чувства. И, хотя развод по нашим законам был невозможен, он просто забрал папу и уехал с ним за границу. Искренне надеюсь, что у папы всё хорошо, ибо что с ними сталось дальше, я не знаю до сих пор. Скандал был страшнейший, семья дю Фре отреклась от недостойного отпрыска, семья папы тоже поспешила вставить свои пять копеек, на этом фоне недостойное поведение отца как-то сошло на нет, и он вновь вышел сухим из воды. Нас с братом быстренько отправили в закрытые пансионы для альф и омег, где мы и провели последующие шесть лет. Отец так и не женился вторично, но играть перестал и всерьёз занялся делами поместья, превратившись в самого настоящего затворника. Он много пил и развлекался теперь с деревенскими омегами и бетами, которые не могли отказать хозяину поместья, но так вели себя многие немолодые альфы, так что его поведение отнюдь не осуждалось. Годы, проведённые в пансионе, были для меня самыми счастливыми в жизни. Хотя бы потому, что поблизости не было ни одного альфы, персонал состоял из омег и бет, а учителя и воспитатели искренне были привязаны к своим воспитанникам, пытаясь сделать из нас идеальных младших супругов и помочь обрести семейное счастье. Я быстро оправился от несчастливой жизни в отцовском доме и стал всеобщим любимцем – омежьи науки давались мне легко, к тому же, на своё несчастье, я был очень красив и внешне похож на отца. Почему несчастье? Это я объясню позже. А пока я шесть лет пользовался всеобщей любовью, к тому же я совсем не был пай-мальчиком, любил пошалить и частенько передразнивал речи наших немолодых преподавателей, особенно мне удавались голоса господина Барбару, преподавателя этикета и господина Ла Шенне, учителя музыки. Однокашники смеялись над моими бредовыми импровизациями, они даже прозвали меня Пересмешником за это. Хорошие были годы, да… Я окончил обучение с отличной аттестацией и характеристиками, и отец прислал за мной экипаж, который должен был отвезти меня в поместье. Я волновался, конечно же, волновался, старые воспоминания ожили во мне в один миг, больно раня. Но я надеялся, что всё будет хорошо – ведь надежда - это единственное, что есть у любого омеги. В поместье меня встретили отец и брат, выпустившийся из своего пансиона годом раньше и ставший точной копией отца в молодости, как внешне, так и внутренне. Я сразу понял, что мне нечего ждать отцовской и братской любви – отцу я слишком напоминал папу, а брат во всём следовал за отцом. Поэтому я постарался свести моё общение с родственниками к минимуму, просиживая целые дни в библиотеке и надеясь, что отец постарается как можно быстрее сбыть с рук столь ненавистного ему сына. Я читал всё подряд, но особо привлекали меня книги, в которых рассказывалось о других мирах, в которых жили маги и волшебники. Порой мне думалось, насколько проще была бы моя жизнь, если бы я владел этой самой магией. Но магии не существует, эта надежда просто глупа и единственное, что может мне помочь покинуть ненавистные мне стены, которые я так и не смог признать своим домом – это замужество. Может быть, есть ещё на свете альфа, который отнесётся ко мне по-доброму? Наше более или менее мирное сосуществование подошло к концу неожиданно, когда у меня началась течка, немного раньше, чем должна была, поэтому аккуратно выписанные мною лекарства, помогающие пережить её с наименьшими потерями, ещё не успели доставить. Поэтому я постарался как можно быстрее запереться в своей комнате, велев слуге-бете немедленно принести мне пакет с лекарствами и гигиеническими принадлежностями, который придёт на моё имя. Тем более, что меня поразило поведение слуг-альф – они хоть и пытались держать себя в узде, но глаза у них были шальные, и они начинали судорожно втягивать воздух, когда я пробегал мимо. Честно говоря, я боялся такой же реакции со стороны отца и брата – они слишком явно относились ко мне, как к чужому. Поэтому я тщательно запер дверь своей спальни, придвинул для верности комод и отправился в душ, чтобы хоть немного смыть с себя мерзкую течную липкость и успокоить жар во всём теле. Я вполне контролировал себя, это всё сказки, что во время течки омега сам прыгает на любого встречного альфу. Просто тянущее ощущение внутри было слишком мучительным, выматывающим и борьба с ним отнимала много сил. А когда я принял душ, за дверью раздался дрожащий голос слуги-беты, сообщивший, что мои лекарства пришли. Обрадованный, я отодвинул комод и отпер внутренний запор. Но вместо слуги в комнату ворвался отец. Я был ошеломлён и попятился назад, поняв, что отец сильно пьян. Его лицо раскраснелось, он, казалось, не слишком понимал, что делает, называя меня папиным именем и тесня всё ближе к кровати. Я сделал попытку сбежать и запереться в ванной, но не тут-то было. Отец схватил меня, швырнул на кровать, и… Я не могу вспоминать всё, что произошло дальше. Это слишком больно, стыдно и унизительно – то, что произошло. Я не почувствовал ничего, кроме боли и отчаяния, а отец… он, казалось, был доволен. Я точно не помню, сколько продолжалась эта пытка, отец был неутомим, а потом, когда я почувствовал, что во мне набухает узел, я потерял сознание. Очнулся я не скоро. Как потом мне сказали слуги, со мной приключилось что-то вроде нервной лихорадки, и я неделю провалялся в горячке и чуть не умер. Однако, я оказался живучим, а когда я начал выздоравливать, в мою спальню заявился отец и сказал такое, что у меня волосы на голове стали дыбом. Он заявил, что официально я мёртв – умер от лихорадки и похоронен в семейном склепе. И что теперь я слуга и зовут меня Линни, и моей основной обязанностью является уборка его спальни. При этом он так гадко усмехнулся, что я сразу понял, какую «уборку» он имеет в виду. Так я из омеги знатного рода Линли де Шалье стал слугой-омегой Линни. Но не это мучило меня сильнее всего. Слуги, запуганные отцом, всё знали и молчали, но они хотя бы сочувствовали мне. А вот брат… Крис… Он сразу принял эту игру и попросил у отца, чтобы я «убирал» и его комнату. Я на коленях умолял отца не обходиться со мной так жестоко, но это не помогло. Так я стал общим любовником собственных отца и брата, а в глазах немногочисленных гостей поместья – просто блудливым омежкой, с которым приятно провести ночь. Да-да, и это тоже было. В первый раз я попробовал отказаться, тогда отец уволок меня в подвал, и нет, не стал ни бить, ни насиловать, просто связал особым образом, завязал глаза и подвесил к потолку за большие пальцы рук. Когда он пришёл через три часа, я был согласен на всё. Во мне ни на грош нет героизма, и я боюсь боли. Очень боюсь. Однако, когда прошёл первый шок, я понял, что теперь вполне могу стать свободным. Это Линли де Шалье искали бы по всей стране, а кто будет искать шлюховатого омежку из простонародья? Ну сбежал из поместья, и сбежал, омеги – они же такие блудливые твари… Так что тут отец перехитрил сам себя. И я стал готовиться к побегу, продолжая выполнять свои обязанности и молча терпя издевательства со стороны отца и брата. Но последняя соломинка сломала спину верблюда. Прибираясь в отцовском кабинете, я заметил в корзине для бумаг порванное и смятое письмо – письмо написанное на дорогой надушенной бумаге красивым омежьим почерком. Я не смог удержаться от искушения и прочёл его. И обомлел. Письмо оказалось от папы. От папы! У него всё было хорошо, и он не забыл обо мне! Он обещал удвоить присылаемые ежегодно суммы, если отец отпустит меня за границу – к папе и его альфе, обещал обеспечивать отца и брата до тех пор, пока это будет необходимо, ибо папа и его альфа были теперь очень, очень богаты… Папа умолял отпустить меня, писал, что может дать мне лучшее образование и найти достойное занятие, и я чувствовал, что он тоскует по мне… и тосковал все эти шесть лет. А ещё я понял, что поместье ещё держится на плаву благодаря папиным деньгам, и что мои счета в пансионе оплачивались ими же… И что взамен? Меня превратили в шлюху, превратили те, кто должен был заботиться и защищать – собственные отец и брат. Я окаменел и даже не заметил, как в кабинет вошёл отец. Увидев письмо в моих руках, он лишь коротко и зло засмеялся и заявил, что ответил папе в том духе, что меня он не получит никогда, а потом добавил, что когда я надоем им с братом, они просто продадут меня в бордель, ведь папа, когда узнает о моей мнимой смерти, перестанет присылать деньги ежемесячно. И тут внутри меня что-то взорвалось. Как будто вскрылся нарыв, и ядовитый чёрный гной потёк наружу, забрызгивая всё живое. Я выбросил вперёд правую руку и тихо, но яростно прошептал: - Умри, альфа! Отец лишь раскатисто рассмеялся и стал надвигаться на меня с самыми недвусмысленными намерениями, но вдруг смех его перешёл в кашель, лицо сделалось пурпурным, затем лиловым и на нём отразилось немыслимое изумление, он схватился руками за горло, захрипел и грохнулся навзничь. Мёртвый, как доска. Я спокойно переступил через тело отца – во мне словно умерли все чувства. Я знал только одно – мне нужно как можно скорее покинуть поместье и бежать, бежать, пока никто не опомнился. Но мне не повезло. В коридоре неожиданно нарисовался любящий братец и схватил меня за руку: - Пойдём, приберёшься у меня в спальне! - Тебе больше не нужен омега, чтобы прибираться в твоей спальне, - ледяным тоном ответил я. - Это почему это? – братец притянул меня к себе и начал грубо тискать. Я не сопротивлялся, только ответил: - У тебя отнялись руки и ноги. Ты парализован и не можешь говорить. Брат тоже коротко хохотнул… а потом его руки беспомощно обвисли, и он упал на спину. В глазах его отразились непонимание и ужас, он силился что-то сказать, но язык не повиновался ему. И тут я улыбнулся – впервые за всё время, как прибыл из пансиона, и сказал ему голосом господина Барбару: - Попробуй-ка сам, что это такое – постоянно зависеть от других, любезный братец. А я пошёл. У меня дела. Через полчаса я покидал поместье, одетый в скромную одежду слуги-беты. В моём поясе было зашито несколько крупных ассигнаций – всё, что осталось от денег, присланных моим отцом в последний раз. На конверте, найденном мной в корзине, не было обратного адреса, но я не сомневался, что сумею найти папу. Не знаю, примет ли он меня таким - и я не обижусь, если не примет. Шлюхам не место рядом с порядочными омегами, но мне всё-таки очень хочется увидеть папу. Может быть, он поймёт меня… Ну хоть немного. А ещё… ещё я сомневаюсь, что подпущу к себе хоть одного альфу. Даже во время течки. Это так отвратительно, унизительно, грязно и мерзко… И теперь мне есть, чем себя защитить – странная, непонятная сила, проснувшаяся во мне, позволит объявить войну всем альфам на свете, и те из них, кто покусится на меня, горько пожалеют. Хотя одного-единственного альфу я, наверное, всё-таки буду любить. Несмотря ни на что. Я положил руку на свой, пока ещё плоский, живот и подумал, что мне совершенно неважно, кто отец моего будущего ребёнка – мой проснувшийся дар подсказывал мне, что это, по крайней мере, не отец и не брат. Всё-таки, омежьи инстинкты иногда срабатывают на все сто, и я люблю этого малыша. Уже люблю, несмотря на отвратительные обстоятельства, в которых он был зачат. Надежда – это единственное, что иногда остаётся у омег. Но, в отличие от хлеба, надежда не кончается никогда.