***
Найти номер в отеле Мюнхена, оставшись незамеченым, звезде футбола весьма сложно. Благо его агент решил эту проблему, пока Гётце пил фруктовый чай в одном из любимых кафе Мюнхена. Осеннее солнце пробивалось сквозь декоративные шторки, проходя сквозь прозрачную чашку, подсвечивая янтарную жидкость. Переводя взгляд на чайничек, стоящий на деревянной подставке, Марио засмотрелся на дольку апельсина, плавающую рядом с листьями чая и ягодами, которые уже перестали так пёстро перемещаться и начали оседать. Его оторвал от размышлений завибрироваший в момент телефон. Гётце быстро ответил на звонок, ожидая услышать голос агента. — Привет, Марио. Можешь говорить? — вместо звонкого голоса Клауса, он услышал бархатный баритон Левандовски. — Чего ты хочешь, Роберт? — даже не раздражённо, а устало спросил немец, отодвигая от себя чашку. — Что-то случилось? — с толикой беспокойства спросил Левандовски. — Нет, ничего, — недостаточно убедительно ответил Марио, мысленно коря себя за слабость и неумение врать. — И все же я бы хотел встретиться. Как можно скорее. Обещаю, что всё по делу, без лишних действий и слов, — деликатно, но с нажимом поговорил поляк. — Твоим обещаниям верить не хочется. Но хорошо, встретимся, только ненадолго. У меня много дел. Адрес сброшу смской, — Марио устало посмотрел на наручные часы. — Да, конечно, — с плохо скрываемой радостью сказал Левандовски.***
Роберт тяжело дышал. Положив портмоне, ключи от машины и телефон на стол, сел напротив Марио, широко разводя колени. Немец не мог не подменить, что Левандовски даже в спортивках, поло и бомбере выглядел элегантно. Он наклонился ближе к столу, подавшись вперёд к Гётце, глаза в момент распахнулись. — Что... что случилось? — касаясь своей нижней губы, не отрывая взгляда от лица Марио, обеспокоенно спросил поляк, — Только прошу, Марио, не отвечай "Ничего". — Я не хочу об этом говорить. — Хорошо, — примирительно ответил Роберт. — Я могу тебе как-то помочь? — спросил Роберт выкладывая в голос максимум искренности и озабоченности. — Пойдём прогуляемся. День хороший, — тихо произнёс Марио, расплачиваясь и вставая с уютного кресла. Роберт охотно закивал, поднимаясь за Марио, попутно собирая всё своё добро со стола. Деревья, ронявшие свой убор, раскрашенный в тёплые оттенки радуги, прекрасно действовали в тандеме с прохладным усиливающимся ветром, который ворошил аккуратные кучки листьев, бережно собранные городскими уборщиками. Парочки в парках кутались в шарфах, согревая друг друга объятиями. То и дело в руках мелькали стаканчики Starbucks с тыквиным латте. Порой Марио казалось, что большинству вовсе и не нравится тыквенный латте, но все их покупают для красивых фотографий в Instagram. Они шли медленным шагом, Роберта все кренило влево, в сторону Марио. Он то и дело прижимался к нему, но затем неловко "ойкал" и отходил. Пару раз к ним подошли фанаты, но после пары фотографий, на которых Марио был все время в пол оборота, скрывая разбитую губу, и обмена любезностями они оставляли парней. — Вот за что люблю немцев — такой сдержанный и проницательный народ. У меня на родине не так: могут полезть обниматься без спроса, вопросами завалят и про себя рассказать не забудут, — без злобы, но с толикой пренебрежения сказал Роберт, распрощавшись с парой пожилых мужчин. Уже вечерело, они успели дойти до конца аллеи и вернуться обратно к кафе, остановившись у машины Роберта. Марио улыбнулся и взглянул на Роберта, но ничего не ответил. — Может, давай посидим? У меня в машине кресла с подогревом, — таинственно проговорил Роберт, открывая дверь рядом с пассажирским местом. — Да что ты! — картинно воскликнул Гётце, — Ну, давай поглядим на это чудо техники, — принимая приглашение, хмыкнул немец. Несколько минут они сидели в тишине, затем Марио отозвался: —Да, в машине уютнее. Роберт ухмыльнулся, заглянул в глаза Марио, а затем склонился к его губам и коснулся их своими. Гётце приоткрыл рот, впуская горячий язык поляка, но через пару мгновений немец отстранился и отодвинулся ближе к двери. Левандовски плохо скрывал радость, застывшую в уголках губ. — Прости. Мне не следовало, — нахмурившись, прошептал Леви. — Ничего. Это я позволил. "Надо было кое-что проверить.... Наверное..." мысленно закончил фразу Марио. — Просто больше так не делай. Никогда. Слышишь? — строго спросил Марио, вглядываясь в лицо Роберта. Тот дважды кивнул, вперив взгляд в руль. — Ты же, кажется, хотел о чем-то поговорить. Что-то серьёзное, я полагаю, раз оно не подождало до завтра. Роберт перевёл взгляд на Гётце, помолчал несколько секунд, а затем отрицательно качнул головой. — Просто хотел извиниться. За все, — заключил поляк, сжимая крепче руль. — Что ж, я тебя почти простил. Просто никогда, никогда больше не предпринимай никаких действий в мою сторону. И, надеюсь, когда-нибудь мы вновь станем товарищами. Сегодняшний день показал, что мы можем неплохо проводить вместе время. Роберт кивнул, предлагая подвезти домой. Марио вспомнил ночь и утро, стекло, кровь и крики, и едва заметно дернулся. — Я на своей машине, но спасибо. — Как знаешь, — ответил уже выходящему из машины немцу, кивая в знак прощания и улыбаясь от ощущения наступающего облегчения.***
Марко вернулся к тренировкам. Но все еще проводил больше времени с личным тренером и врачами в зале, чем с остальными парнями на поле. Он знал — так надо, уже проходил это, и не раз. Но от этого ему не намного легче. Чувство одиночества буравило его изнутри, а разговоры с психологом не то чтобы спасали. Редкие встречи с Хуммельсом и другими парнями скрашивали его одиночество, создавая иллюзию того, что все вновь вернулось на круги своя. За долгие недели, проведённые в гипсе, Ройс успел вновь сблизиться с семьёй, что придавало ему уверенности в том, что он еще кому-то действительно нужен. Однако несмотря на такое большое количество людей вокруг него, вечером в своей большой квартире, оставаясь на едине со своими мыслями, Марко чувствовал на сколько он одинок. Отбросив приставку, Ройс, принялся готовиться ко сну. Лениво водя электронной щётку по зубам, Ройс почти бездумно листал ленту Инстаграм, пока в один момент ему не попалась фотография из фанаккаунта, подпись под которой гласила: "Некогда часть дортмундского трио — теперь мюнхенское дуо...". На квадратике формата 1×1 были изображены улыбающиеся Роберт и Марио, прогуливающиеся по улице Мюнхена. —Да быть того не может, — пробубнил Марко, откинув зубную щётку, толком ее не промыв; сплюнул пасту; схватился обеими руками за телефон, с жадностью ища больше информации. Усевшись на спинку дивана Ройс ждал, когда вместо гудков он услышит голос Роберта, надеясь на то, что тот, спустя столько месяцев тишины, все же ответит. Но он не брал. А потому Марко вновь и вновь нажимал на зелёную трубку рядом с именем поляка. И наконец — удача: — Да? — спокойно ответил Левандовски. Ройс даже растерялся, не ожидая добиться ответа. — Ало, Марко, — все также безэмоционально поговорил Роберт. — Привет, — не зная что сказать, но понимая что молчать больше нельзя, выдавил из себя немец. — Привет. Поздно уже, — констатировал Левандовски. Марко согласился, утвердительно угукнув. Вновь повисла тишина, Ройс тщетно пытался собрать все мысли в кучу. — Марко, у тебя там все в порядке? — Д-да, — спрыгивая с дивана Ройс принялся говорить, — я просто увидел фотографии в сети и хотел узнать – он простил нас? — Нас? Марко, есть я и ты. Каждый облажался по-своему. Каждый отдельно несет за себя ответственность. Но, если тебе так интересно, меня он все еще не до конца простил, — Роберт замолчал, на фоне раздались какие-то посторонние звуки, поляк вздохнул с улыбкой в трубку, а затем спокойно продолжил, — не думаю, что Марио отпустил все твои грехи, учитывая сколько боли ты ему причинил, — заключил Левандовски. Несмотря на спокойствие, в голосе и словах просользнула смесь раздражения и осуждения. — И все же: прости меня, Марко. За все. И знай, что я тебя прощаю. Ты был для меня другом, был поддержкой, какое-то время ты был единственным, кто понимает меня. Я этого не забуду, — вполголоса заявляет Роберт. Признание поляка ввело Марко в ступор: он замер, стоя у окна, вглядываясь в огни ночного города. В груди защемило, стало больно и страшно от того, что все закончилось, ничего уже не вернуть, последний мост догарает, засыпая пеплом душу Марко. Но одновременно Ройс испытывал облегчение от осознания того, что Роберт простил его. — Спасибо, Роберт. И ты прости меня... И... и... знай, что я не держу на тебя зла, — выдавил из себя Ройс, прижимая щеку к холодному окну. Больше сил сказать что-либо он не нашёл. Роберт тактично выждал полминуты, а затем, поняв, что на этом дискуссия окончена, попрощался и повесил трубку. Марко осел на пол, сжав в руке телефон. Он был опустошен, но чувствовал, что необходимо сделать одну вещь прямо сейчас. А потому дрожашими пальцами он зашел в избранные контакты, нажал на кнопку с конвертиком и написал: "Прости меня, Марио. Я перед тобой бесконечно виноват." Меньше чем через минуту телефон оповестил о пришедшем сообщении, которое гласило: "Я тебя простил, Марко, и больше не держу зла. Мы все совершаем ошибки. Просто знай, что твой лимит в моей жизни исчерпан. Доброй ночи.".***
Манджукич целый день написывал и названивал Марио, однако все бесполезно: ответом на все его попытки собрать карточный домик, когда-то прочный словно каменная крепость, — тишина и протяжные гудки. Хорват успел прибрать весь беспорядок, что он натворил в порыве гнева. И теперь квартира выглядела пугающе пустой и безжизненной. Подойдя к столешнице, Манджукич взял прозрачную чашку с нарисованным акрилом Римом — любимая чашка Марио Гётце; церемонно заварив чай, он налил его в драгоценный предмет посуды, вглядываясь в розово-фиолетовый закат и сжимая телефон в руке. Пара коротких гудков — пара быстрых глотков; шуршание и вежливое "Да? Слушаю." — поставленная чашка на столешницу и строгое "Здравствуй, Роберт. Это Марио. Марио Манджукич". На другом конце провода повисла тишина. Роберт прочистил горло и уже не так миролюбиво ответил: — Чем обязан? — уже проклиная папарацци и укоряя фанатов за то, что распространили по всей сети фото с совместной с немцем прогулки. Романтический вечер был на грани срыва из-за звонков бывших и нынешних парней Марио Гётце. И грянул разговор, сначала спокойный, с напускным шармом джентльменского общения, однако неприязнь со стороны Манджукича была слишком явной, чтобы это продолжалось долго. И вот из рассудительных просьб о том, чтобы Роберт старался держать дистанцию, Марио перешёл к почти что угрозам: — Не приближайся к нему. Клянусь, если ты снова причинишь ему боль, я не стану просто терпеть это, стоя в стороне, — почти что шипел Манджукич, говоря на ломаном немецком с явным акцентом. — Слушай... — устало перебил его Роберт, с тревогой поглядывая на дверь ванной комнаты, в которой он сидел уже добрые 20 минут, — мы разговаривали с Марио. Я извинился. Он... он простил меня. И мы все уладили. Заканчивай этот цирк со своими пустыми угрозами. Гётце – мужчина, способный за себя постоять. И то что вы состоите с ним в отношениях не говорит о том, что Марио твоя коллекционная фигурка, которую ты можешь вот так просто запереть в шкафу. Он волен общаться с кем хочет. А теперь прошу меня простить, но мне пора удаляться. Приятного вечера, — зачем-то натянуто улыбнувшись в трубку проговорил Левандовски и не дождавшись ответа сбросил вызов, потирая затекшее ухо. Выдохнув, поляк оставил телефон на краю раковины, и с широкой улыбкой вышел за порог ванны: "В следующий раз будем заказывать итальянскую кухню. А то азиатская что-то вообще не пошла...".***
В голове у хорвата крутились обрывки фраз, сказанных польским форвардом — "...фигурка, которую ты можешь вот так просто запереть в шкафу", "...состоите в отношениях...". Стеклянным взглядом он прошёлся по комнате, а затем задал себе вопрос, ответ на который знать он не хотел "А состоим ли?". Мандукич в семидесятый раз звонил Гётце, сжимая телефон. Снова и снова тыкая по сенсору уже горячего экрана телефона. Но все напрасно. Безрезультатно. Зря... И вот в 3 часа ночи приходит смс от абонента "Любимый": "Не надо, Марио. Я устал. Когда я смогу с тобой разговаривать, я сам наберу. Однажды это произойдёт. Но не сейчас." Манджукич читает это сообщение, сидя в одной из мюнхенских круглосуточных забегаловок, бездумно попивая ароматный кофе, любезно приготовленный в турке, а не в бездушной кофемашине, владельцем заведения, ярого фаната клуба, форму которого хорват с гордостью носил несколько лет. Марио уже все понял, осознал и решил. Вся ситуация была предельно проста: он, Марио Манджукич, не нужен Мюнхенской Баварии, чертовому Пепу Гвардиоле, и что самое душераздирающее — он не нужен Марио Гётце. И он видит один выход — бежать. Из города ли, страны ли , а может и континента. Это крест футболистов — бежать по полю, по миру, по жизни.***
Марио Гётце бродил по изящным улочкам ночного города, зарывая лицо глубже в шарф-хомут, прячась от промозглого осеннего ветра. Он смотрел по сторонам, и ему казалось, что Мюнхен какой-то до одури чужой. Гётце старался найти причину явной враждебности города, который он теперь называл своим домом. И после некоторых размышлений Марио осознал: он почти не жил в своей съёмной квартире, основную часть времени он проводил у хорвата, да и большая часть вещей также была в квартире Манджукича. Гётце иной раз даже не понимал зачем он нанял уборщицу, которая приходит аж 3 раза в неделю. Единственное, что там можно убирать — это вездесущую пыль, которая поселилась в квартире вместо Гётце. Немец с печалью осознал, что здесь должна была начаться новая глава жизни, новый этап в его карьере, но он зациклился на зализывании ран от предыдущих отношений, влезая в очередные, не менее травмирующие. К рассвету немец дошёл до высотки, в которой пустовала его шестикомнатная квартира. Закинув голову для того, чтоб оглядеть дом, Марио прошептал в тишину еще не проснувшегося города: — Сейчас мне больше не нужны отношения. Мне нужен психолог, футбол и моя собственная жизнь.