Лязг ключей, брошенных на комод. Звук, захлопнувшейся двери.
***
Марио лежал в гостевой комнате, распластавшись на кровати. Чёрные брови сведены, взгляд направлен в потолок, руки мирно лежат на груди. Он был зол. После ссоры с Жуком прошло уже больше часа, а гнев все ещё не отступил. И, вроде, не произошло ничего серьезного, однако ссора вышла за грани дозволенного и того, что в приличном обществе называется "нормой".***
Все началось с того, что Гётце случайно подслушал разговор тренерского штаба о возможном переходе Левандовски. У Марио почти сразу началась паника. В памяти всплыли неприятные воспоминания и ему стало дурно. Однако вида он не стал подавать, ведь это всего лишь слухи. Обсуждение очередного несбыточного трансфера. Да и к тому же, Манджукич был не в самом лучшем расположении духа в последние дни из-за конфликтов с Пепоп. К сожалению, терпения Гётце не хватило даже до вечера и его прорвало, когда они ехали вместе с Марио домой. —..гребаная тики-така... я, — хорват не успел закончить свою гневную тираду, когда его перебил Марио. — Левандовски переходит в Баварию, — заявил на одном дыхании немец, сжимая крепче руль. Манджукич закатил глаза. Каждый раз перед открытием трансферного окна у его любимого начинался мандраж и паника. Неоправданная боязнь перехода одного из «адской парочки» (или, упаси господь, обоих) нервировала Жука, но, несмотря на это, он всегда старался успокоить Гётце и поддержать. — С чего ты взял? — Без особого энтузиазма поинтересовался форвард. — Подслушал, как кто-то из тренерского штаба упомянул о его переходе, — Марио проигнорировал реакцию хорвата. — Боже, Мари, это ещё не о чем не говорит. — Знаю, но... — настаивал немец, надеясь на поддержку со стороны своего мужчины. Ему всегда становилось легче после пары слов Марио. Но в этот раз вместо успокаивающих слов и нежных прикосновений, он встретился с раздражением и гневом. Начавшаяся в пути ссора затянулась на час еще и дома. Накопившиеся проблемы и обиды, как это обычно бывает, выплеснулись на дорогих людей. Манджукич, который отличался жёсткостью и вспыльчивостью на поле, старался сдерживаться за его пределами. И немец, прекрасно зная пылкий темперамент Жука, по возможности сводил конфликтные ситуации на нет. Но в этот раз никто из них не смог вовремя затормозить.***
Если Манджукич злился, то он не желал скупиться на слова и силу. Заматывая кровоточащую ладонь левой руки, он винил Марио и ненавидел себя. Ссора закончилась не страстным сексом, а стиснутыми на глотке Гётце пальцами хорвата. «Страшно подумать, что бы случилось, если бы я вовремя не остановился» — Манджукича всего передернуло от возможного развития событий. Складка между бровей форварда не разглаживались так долго, что в том месте начало покалывать. Он взглянул на пол. Около журнального столика лежала разбитая рамка, а рядом покоилась фотография, на которой были изображены они, целующиеся на фоне Пизанской башни. — Ну вот, ещё и рамку разбил, — с сожалением прошептал хорват, глотая комок в горле. Убрав осколки, он подобрал фотографию и прижал к груди. Подойдя к двери гостевой комнаты, Жук осел, прижавшись к ней спиной. Дважды он постучал головой в дверь. Ответа нет. — Марио, прости меня за все. Мне так чертовски жаль. Я... я не знаю, что со мной случилось. Прости. Я так тебя люблю. Я клянусь, что такого больше не повторится, — Манджукич просунул под дверь фотографию, — вот. Я пойду в спальню. Ещё раз прости. Как только шаги хорвата стало неслышно, Гётце подобрал фотографию, взглянул на неё и отложил в сторону. «Какое-то дешевое клише» — пронеслось у немца голове перед тем, как он погрузился в сон.