Тысяча и одна ночь

      Ту рыжую Зоро и хотел бы — не смог не заметить. Такие привлекают внимание одним лишь существованием, а эта, помимо шикарных форм, ещё и остра на язык.       Тьфу! — цепляется даже за отсутствие слов, а ведь он, Зоро, всего лишь выполняет свои обязанности и обводит линии тела исключительно по необходимости.       Два миллиметра зазор.       Плавит ладони.       Вздёргивает насмешливым взглядом.       Бьёт наотмашь тщательно скрываемым эхом тоски.       — Следующий, — Зоро делает шаг назад — твёрдый, выверенный до тех же двух миллиметров, что и движения ощупывающих рук.       Зоро не нужен полный контакт, чтобы обнаружить нож, пистолет, связку тротила или неурочную пилочку для ногтей.       Говорят, у Зоро вместо глаз сканеры. На самом деле Зоро чувствует смерть и это необъяснимо даже инстинктами.       Следующий — грузный пожилой мужчина — недовольно ворчит, становясь на отметку. Зоро машинально повторяет осмотр и залипает на ботинках.       — Снимите обувь, — это не просьба, и окружающие тут же отворачиваются, мгновенно притихая, словно боясь обратить на себя внимание.       — Это произвол! — натужно верещит мужчина, размахивая пухлым от бумаг портфелем. Зоро молча ждёт, кнопку экстренного вызова он всегда успеет нажать.       — Эй, ты! — доносится из-за спины. — Это издевательство! Снег же идёт!       И правда — снег. Зоро невольно поднимает взгляд: искусственное небо зеркалит стальными стержнями небоскрёбов, на их фоне белые пушистые комочки кажутся ненастоящими, словно кто-то разбрызгал краску.       — Сканер не реагирует! Ты не имеешь права! — ещё громче стучат каблуки, Зоро не оборачивается, он знает — это рыжая, та самая рыжая, что так презрительно вскидывает подбородок на каждом осмотре.       Та самая рыжая, чья дрожь бьёт картечью сквозь два миллиметра зазора.       Молчи! — рвётся из горла.       Зоро и молчит, точным движением закрывает раскрытый тёплый рот ладонью.       Густо напомаженные губы неловко елозят по коже — щекотно.       — Снимите ботинки, — он повторят приказ, сдавливая рвущийся жарким выдохом рот, вторая рука превентивно замирает на консоли управления.       Потрёпанный портфель тяжело врезается в ближайшего в очереди человека, следом вырастают пуленепробиваемые лепестки, сжимаясь вокруг верещащего нарушителя.       Красным — кровавые брызги, аварийные лампы, крики боли и ужаса.       Белым — лицо рыжей, дорожка подтаявшего снега, собственные пальцы.       Да, Зоро не ошибся, ошибки в его положении приравниваются к смертельному исходу, впрочем, как и правильные решения, разница лишь в том, кто именно примерит погребальный чехол. Сегодня — партия за ним и это впервые по-настоящему радует.       Вывалившиеся глазные яблоки подорвавшегося укоризненно взирают из тисков смотровой кабины, исковерканные страхом лица невредимых жителей — из-за прозрачной перегородки, рыжая кажется спокойной, лишь тонкие пальцы, зажатые в его ладони, подрагивают.       — Ты живёшь в том секторе? — Зоро спрашивает без интереса, лишь бы разбить застывший в стекло взгляд.       — Да, — она отвечает ровно, словно автоматически, и всматривается в оплавленные останки мужчины ещё твёрже, словно не может поверить.       «Поехала», — думает Зоро, так бывает, когда казавшееся телевизионными страшилками случается на твоих глазах.       — Поехали, — говорит он вслух и кивает подоспевшей подмоге.       Парни молча принимаются за работу, первым делом отрезая провинившийся сектор плотной перегородкой, прямо поверх обычной, из наностекла, так прочно и невидимо вошедшей в обиход, что та давно не воспринимается за преграду. Потом — Зоро просто проговаривает вслух алгоритм действий, чтобы хоть чем-то заполнить гнетущее безмолвие, — сектор погасят на несколько часов, оставив лишь аварийное обеспечение больниц и полицейских участков и подсветку основных магистралей. Отрубят всё: воду, электричество, связь, подачу кислорода. Даже тишину и ту отберут, заполонив улицы монотонным вещанием, просачивающимся даже сквозь плотно закрытые, вроде как звуконепроницаемые окна и двери.       Зоро невольно передёргивает плечами, собственные воспоминания упорно лезут из подкорки под самые веки, забивая уши назойливым перечислением законов и правил, которые он-то не просто знает наизусть — воплощает, в реальность. И Зоро дёргает рыжую за собой, каблучки прерывистым стуком, словно их хозяйка пьяна в хлам, бьют по мозгам, так и подмывает подхватить на руки, но они и так привлекают слишком много внимания, остаётся лишь стиснуть челюсти.       — Куда мы едем? — спрашивает она уже в машине и снова одаривает презрительным взглядом.       — Ко мне, — взгляд упорно стаскивает на голые острые коленки, такие приятно стиснуть ладонью или обвести языком — Зоро с усилием отводит взгляд, ещё не хватает поддаться чарам этой дурочки. — Куда бы ты не собиралась — сегодня не попадёшь.       Рыжая равнодушно открывает зеркальце и тщательно — явно наслаждаясь процессом — подкрашивает губы.       Сильная штучка — Зоро такие нравятся.       — Пользуешься своим положением? — она роняет слова, словно шпильки загоняет, кивая на расступающиеся перед машиной заслоны. Зоро не отвечает, жмёт на газ, расстояние между ними двумя стремительно сокращается, хотя ни один не сдвинулся ни на миллиметр.       Плавит — чужим дыханием возле уха.       — Вау! — рыжая кружится на пустой парковке, восхищённо задирая голову. — Боюсь даже представить, что там у тебя внутри! — втыкает очередную колкость — у Зоро реально между рёбер ноет и ладони потеют.       Нет-нет, Зоро! — не ведись на лживую теплоту карих глаз, а лучше и вовсе сдай ближайшему патрулю.       Только — снег падает. Рыжая ловит его ладошками, те мокро впечатываются в обманчиво невесомую панель панорамного лифта.       Она возится в ванной целую вечность. Зоро за это время успевает расстелить кровать, обжечься парой глотков виски, разлить вино по бокалам, разбить эти самые бокалы, застелить постель обратно и замёрзнуть на балконе.       Бьёт — в ожидании. Зоро не знает, как предложить и самое главное что предложить — поесть, выпить, расслабиться? Может, просто заснуть самому? Зоро это умеет, Зоро так может, но — вдруг обидится?       Насколько Зоро знает женщин, самое обидное — не желать. А Зоро не хочет её обидеть, Зоро, наверно, хочет её — взять.       Такую, рыжую, яркую, нельзя гасить, а она гаснет — с каждым новым всплеском воспоминаний, уж Зоро-то видит, Зоро знает, сам сколько раз через такое прошёл и он снова плещет жгущей дряни — прямо в горло.       Звенит — осколками желаний.       — У тебя, там, — она прячется в пушистости халата, — женская косметика, — и больше не колется.       В замызганных чужой смертью зрачках тусклая гладь — у Зоро руки опускаются.       — Она не моя, — Зоро устало садится на край кровати, глаза бесстыдно раздевают, пальцы, сжатые в кулаки, бьёт током, как хочется коснуться бледной шеи или стиснутых губ. — Я не гей, если ты об этом.       — Я, — она смотрит в одну точку — контрольную, — мне надо ещё… кое-что сделать, в ванной.       Зоро думает — остановить? Но закрывает глаза — на блеск острия в белых, явно застывших и совсем не от холода, пальцах.       Зоро падает — в облако одеяла. Отстукивает в груди марш, с хлопком двери болезненно замирает, будто в чём-то застряло, и вновь срывает в галоп лишь с отзвуком придушенного всхлипа.       Бутылка виски давит пустым дном, рыжая — недосягаемой близостью.       Зоро засыпает на диване в гостиной, надеясь больше не проснуться.       Утром — непорезанную глотку разрывает воем.       Зоро долго лежит с закрытыми глазами, вслушиваясь в тихие чертыхания, пока она одевается, ищет, как открыть входную дверь, возится с замком и всё на ощупь. Глухо шевелится какая-то обида, только не на рыжую, и Зоро вдруг понимает, что так и не спросил её имени. Да и что толку? Они больше не увидятся, в таком Зоро тоже никогда не ошибается, да и как можно ошибиться, прочувствовав ледяную тяжесть приставленного к шее лезвия?       Губы, припавшие на миг к его губам, оказались холоднее стали.       — Ты бы только видел, что творится в городе! Представляешь… — щебет Виви вырывает из полусна и Зоро машинально вскакивает в привычную стойку.       — Ой! — у той из рук падают пакеты. — А кто ночевал на диване?       — Я.       — А там тогда кто? — Виви кивает в сторону спальни, прикусывая несчастную нижнюю губу, она делает так всегда, если расстроена. Зоро привычно тянет уже всхлипывающую девушку в объятия.       — Никто, — футболка пропитывается слезами, противно прилипая к коже, но Зоро стискивает руками туже, перебирая пальцами острые позвонки.       — Никого не было, — повторяет он ещё раз — увереннее, твёрже, но всё равно не верит себе.       Рыжая — вырезанным кадром бьётся в зажёванном рёбрами сердце.       Зоро вчера ошибся.       Рыжая, наверно, тоже.       Смерть — нет, и Зоро чувствует её тихие шаги за самой спиной.