Лавеллан, что ты делаешь, прекрати

      Трудно было воспринимать всерьез Стража. Каждого, чья бровь удивленно или иронично поднималась, видя его, можно было понять: так же хищные птицы могли реагировать на канарейку, прилетевшую к ним, чтобы заявить о собственной важности.       «Ты, парень, должно быть шутишь», — обычно было самой деликатной реакцией, а грубых фраз в свою сторону любой эльф за свою жизнь наслушался столько, что и упоминать не стоит.       Сурана не обижался, ведь он прекрасно всё понимал. Когда в тебе роста полтора метра, а за спиной посох длиннее тебя самого, и кажется, что вот-вот он да перевесит тебя назад, трудно производить нужное впечатление. Но терпеливый, умный эльф всегда подходил к делу очень ответственно: тем или иным способом, но добивался своего, избегал насилия тогда, когда мог, а когда не мог, то отчаянно бился плечом к плечу со своими товарищами. Не словами, так делом он завоевывал доверие других. Больше из необходимости, чем от собственного желания.       Существовали ценные бумаги — те самые, благодаря которым вот-вот и соберутся армии всех рас, чтобы вновь прогнать опустошающий Мор в глубины подземелий. Часто Суране казалось, что он следует только их воле, а его собственной уже не осталось.       В Круге Магов он был одним из сотни подавленных магов, безвыходно променявших собственную свободу на контроль над даром. Пыльные стеллажи библиотеки, коридоры с угрюмыми храмовниками, узкая кровать в дальнем углу комнаты — вот чем он жил почти всю свою жизнь. И что не хотел менять бы еще долго, предпочтя спокойствие и безопасность затворника вражде Серых Стражей. Но если твой мир решил пойти по швам, если первый шаг к этому уже сделан, то процесс уже не остановить. И тогда твой единственный друг свирепеет от магии крови, навлекая на себя гнев Старшего Чародея, а ты сам, по безумному стечению обстоятельств, уже оказываешься за стенами родного Круга, вдыхая нежеланный, холодный воздух свободы. Смуглый чернобородый Страж смотрел на него со скрытой жалостью, пряча за подбадривающими словами чувство собственной вины. Все говорило ему о том, что он обрекал юного эльфа на смерть: если не во время Ритуала, то при стычке с первым же порождением тьмы. Тоскливая безысходность, появившаяся в глазах мага, свидетельствовала о том, что он был того же мнения.       Но он пережил Ритуал. Падение Остагара. Пережил Дункана, кто ошибался в своих предположениях о будущем мага.       Сурана чувствовал себя неловко от того, какую ответственность теперь нес на своих плечах. От того, что он, моложе всех среди своих боевых товарищей, был их лидером. Казалось странным, что никто не оспаривал его лидерство: он всегда ждал чего-то недоброго от тех, кто жил вне Круга. Так их учили: «Мир снаружи опасен». Но дальше колких слов едва ли заходило. Перед лицом Мора все были равны. Эту фразу горестно произносили на каждом углу.       В конце концов, эльф понял одну простую вещь: всем вокруг ничуть не лучше, чем ему самому. Различалось лишь то, как все это скрывали. Кто-то за агрессией, кто-то за иронией или напускным спокойствием. Все те, кто собрался рядом с Сураной, были несомненно очень сильными личностями. И всё равно, лишь некоторые могли в открытую сказать: «Да, мне страшно».       Сурана и сам не мог. Он искусно владел навыком огораживания себя от негатива: и если в начале своего пути он казался просто смирившимся и покорно исполнявшим свой долг, потому что все хорошее в его жизни осталось внутри Круга Магов, то со временем он начал «оживать». Оказывается, опасный мир вокруг, тот мир, что был мир в шаге от гибели, всё равно мог быть завораживающим. Удивительные люди, собравшиеся вокруг него, не имели ничего общего с «друзьями» в Круге. Они были… настоящими, наполненными своей бурной жизнью, и общение с ними каждый раз казалось чудесным пробуждением от вязкого и мутного сна.       «Я действительно не хочу возвращаться обратно в Круг», — однажды с удивлением понял тот, кого теперь звали Серым Стражем.       И тогда он начал по-настоящему жить. Он дал себе напиться с Огреном, поссорился и помирился с Морриган, крепко обнял Винн, разыграл какую-то дурацкую антиванскую пьесу с Зевраном, снискав уйму ехидных комментариев от Алистера, которого тоже не оставил без внимания и напоил вином в тот же вечер. Если бы Шейла могла закатывать глаза, она бы не прекращала это делать, потому что «Это совсем съехало с катушек, остановите это».       Лелиана оказалась удивительно забавной, хотя ее легкомысленность казалась спорной: впрочем, что не было спорным в бардах, будь ты хоть трижды в отставке?       И Стэна стоило лишь узнать получше, чтобы убедиться: он вовсе не собирается причинять вред тому, кому уже безоговорочно доверяет собственную жизнь.       Когда ты относишься к окружающим по-человечески, ты получаешь такое же отношение в ответ. Это была чудесная истина, действующая везде за пределами Круга. Познав её однажды, Сурана бережно хранил ее в своей душе.       Судьба, казалось, была благосклонна к молодому магу, чудом позволяя ему и его товарищам возвращаться живыми из любого боя. Потрёпанными, усталыми, местами раненными, но живыми. За всё то время, что длился его поход, Сурана не получал серьезных ранений. Он видел, что его оберегали: это трогало его, и как мог он оберегал остальных в ответ.       Но любая удача однажды заканчивается, а непроницаемый магический щит иссякает. Секунду назад ты укрывал барьером того, кто стоит рядом с тобой, а сейчас принимаешь стрелу прямо между ребер вместо него, даже не веря в такой злой рок. — Лелиана… — голос эльфа был сдавленным, а лицо изумленным. — Кажется, я… — Сурана?! — Стража ранили! — Винн! Большое черное облако мягко обволокло сознание мага, и тот уже не видел, как спешно, кляня всё на свете, товарищи добивали оставшихся порождений тьмы, а пожилая целительница склонилась над ним, что-то уверенно делая.       Винн вышла из палатки мага и с тихим вздохом вытерла пот со лба. На лице пожилой женщины читалась усталость, но глаза были спокойны. Не пропали даже лукавые «гусиные лапки», устремляющиеся от век к вискам. — Ну конечно всё будет хорошо, — с улыбкой сказала она, предупредив кучу вопросов от особо стойких, столпившихся около палатки. — Утром навестите. — На моём веку вы не первая пожилая леди, знающая толк в том, как возвращать молодых людей к жизни, но одна из самых талантливых, — подмигнул антиванский ворон. — Не тем способом, да и не к той «жизни» в привычном смысле слова, но это большая честь — знать вас, Винн. Целительница отмахнулась, уже не воспринимая двусмысленные шуточки эльфа как что-то провокационное. — Хвала Создателю, — с облегчением произнес Алистер. — Вот теперь я как следует пойду и насплюсь. И тебе советую. И вам всем, бдение несущим. — Удались уже, столь нервная радость на твоем лице совсем не прельщает мой взор, — закатила глаза Морриган.       Ночь принесла за собой долгожданный покой и отдохновение почти всем. Маг, чья жизнь была уже вне опасности, тем не менее тяжело переносил полученное ранение. Его бил жар и от пота белые волосы казались грязно-серыми, а кожа достигала настораживающе-бледного оттенка, еще бледнее, чем обычно. Пару раз за ночь приходила Винн и помогала унять лихорадку, говорила успокаивающие вещи, отводя от лица эльфа спутанные мокрые пряди, и за ее заботу тот был бескрайне благодарен, пусть и мало что осознавал тогда.       Утро эльф встретил куда более легко, чем ночь. Обезболивающее заклинание действовало еще с ночи, а от жара как будто и след простыл. Из проёма палатки тепло и приветливо тянулись полосы солнечного света, а особо упорные даже достигали глаз, отчего Суране приходилось жмуриться. — Выжил… — прошептал он. — Я выжил!       Осознание того, что наступил еще один день, и он присутствует в нем, невероятным счастьем обрушилось на эльфа. Поверить только — опять пронесло! Хвала богам!       Он окинул взглядом свою перебинтованную грудь — небольшое и уже высохшее кровавое пятно расползалось около нижних ребер справа. Эльф потрогал бинты, это почему-то казалось очень важным.  — Пришел в себя, — проем в палатке закрыла тень и послышался знакомый голос, прежде чем внутрь заглянул его обладатель. — Хорошо. Старушка потрудилась, ничего не скажешь. — Стэн? — удивился маг. — А что… а как ты?.. — Ничего удивительного. У меня тонкий слух. Я спал неподалеку и слышал каждый твой вздох. — Это… спасибо, Стэн? Что ты следил за моим состоянием всё это время? — маг был абсолютно не уверен в своих словах. — Старушка сказала навестить тебя, как ты придешь в себя. Но еще слишком рано и все спят. Пришлось это сделать мне. «Пришлось», — улыбнулся про себя эльф. «Ну конечно». — Ты очень ответственно отнесся к ее словам, Стэн. Действительно ждал того момента, когда я проснусь. Мне знакомо это чувство, когда кажется, что лучше тебя с заданием никто не справится. — Я просто был рядом, — без каких-либо эмоций напомнил кунари. — Точно. И следил за каждым моим вздохом, — усмехнулся Сурана. Усмешка вышла кривоватой, потому что онемение в районе раны начало медленно пропадать. Это была еще не боль, а эхо будущей боли, но эльф и без того знал, что приятного его ждет мало. — Да. — Ладно, будь по-твоему, — согласился маг. Воцарилось молчание. Кунари смотрелся комично-большим в этой палатке, его макушка точно дотягивалась до верхов. Несмотря на вечно угрожающий вид и эту немногословность, сейчас видеть друга было сплошным облегчением. Хотя молчание затягивалось и становилось неловким. — Вероятно, тебе интересно, как я себя чувствую? — решил подсказать эльф. — Я вижу, что сносно. Опять много говоришь, когда не надо. — Нет… Это так не делается, — вздохнул Сурана. — Когда ты навещаешь больного друга, ты справляешься о его самочувствии… А не утверждаешь о нем сам. Ну и… всё такое… поддержка, наверное, это так называют? Аметистовые глаза одарили Стража долгим испытывающим взглядом. Нет, кажется, недогадливый последователь эльфийской религии не понимал. Придется объяснять. Вечно с ними так. — Кадан, — начал кунари. — С твоим ранением нет ничего страшного, и оно не беспокоит меня. Ни к чему делать вид, что меня волнует то, что уже не стоит внимания. Я следил. И спрашивал у старушки. Так что знаю, о чем говорю. Ты элвен, оставь людям их человеческое лицемерие. — Это не лицемерие, а забота. Не было смысла обижаться на Стэна. Он был всегда честен и по-кунарийски логичен. Жизненные реалии канарейки отличаются от жизненных реалий ворона. Им трудно доказывать что-то друг другу. — Нет, — покачал головой Стэн. — Я пришел к тебе, Maraas Imekari, и сижу рядом. Не спрашиваю бессмысленных назойливых вопросов. Это забота. Тебе нужно это, а не то, в чем ты пытаешься меня убедить. Маг нахмурился, в синих глазах отразилось недоумение. Стэн говорил, словно выкладывал мозаику: что-то было ясно лишь местами, а целая картинка укрывалась от взгляда. — Почему ты думаешь, что мне нужно именно это? — просто спросил он. — Тебе нужно так много объяснять… Потому что ты Maraas Imekari, Страж. Ты будешь улыбаться и говорить с теми, кто придет спросить о твоей ране. Они проведут с тобой некоторое время и уйдут. Ты перестанешь улыбаться, оставшись один. Эльф поморщился и неосознанно положил ладонь поверх раны. Легкая волна боли. — Ты не понимаешь, о чем я говорю, и ты расстроен. Стэн отцепил от своего пояса флягу и протянул её Суране, сжимая в своей большой ладони. — Что это? — Оно поможет восстановиться быстрее. Пара глотков. Эльф послушно выпил и снова наморщился: на вкус напиток был ядрёной и алкогольной смесью каких-то трав. Он отдал фляжку обратно и выдохнул. — Что такое Maraas Imekari, Стэн? — Тот, кто ещё молод и считает, что за улыбкой не видно грусти. Дитя, что оставшись в одиночестве, прекращает улыбаться. Тебе больно, но ты будешь улыбаться другим. В одиночестве же ты становишься собой. Я пришел, чтобы ты был собой рядом с кем-то другим, кадан. — Вот оно что, — вдруг с облегчением проговорил маг и рассмеялся, хотя смех отдавался неприятным эхом в ране. — Я понял. Да, я всё понял. Стэн, я просто не ожидал такого от тебя. Это… интимно, и от того очень здорово. Я ценю это. — Быть собой, Страж, — с нажимом повторил кунари. — Maraas Imekari не навсегда. Однажды, даже будучи в одиночестве, дитя начнет улыбаться, потому что ему больше не о чем грустить. Появляется тот, кто с ним, даже когда его нет рядом. — Люблю слушать твои объяснения недоступных для других кунарийских терминов, — признался эльф — Ты так много говоришь! Взгляд, которым одарил кунари Стража, был далеко не самым теплым за всю его жизнь. Что этот элвен не прекратит болтать попусту и не станет уже собой? — Это ты про себя — «тот, кто с ним, даже когда его нет рядом»? Пальцы Стэна, лежавшие на фляжке, вдруг незаметно дрогнули. Каменное выражение на лице даётся разными методами. — Нет. Пока нет. Или совсем нет. Дитя само определит, кто это. Сурана кивнул. В тишине слышалось, как снаружи стукались друг о друга ветки деревьев во время ветра, а утренняя пташка весело заводила свою трель. Эльф закрыл глаза и понял, что боль снова притупилась. Может, чудо-напиток кунари подействовал? — Знаешь, Стэн, я многое понял с тех пор, как оказался на свободе… Люди вокруг, бесконечность неизведанного — это делает меня счастливым. Я не променяю это на добровольную темницу вновь. Но ты прав… В моменты, когда я остаюсь один, что-то меняется. Мне становится страшно. Что всё кончится, так или иначе. Понимаешь… всё. Стэн наблюдал за выражением лица эльфа. Вначале тот улыбался, но под конец его брови пошли на излом, а на лицо легла тень отчаяния. Сурана открыл глаза и встретился взглядом с кунари. — Я только обрёл era mana'him. То, что преследовало меня в сотнях снов там, в Круге. Я буквально держу это в руках… И не хочу выпускать. Худые руки мага легли поверх широкой ладони кунари, дополняя свои слова визуально. — «Era mana'him»? — Это… То, чего никогда не было, но ты вспоминаешь об этом. «Мечта, ставшая прошлым». — Esaam Hissra. Кунари зовут это так. «То, что находится в иллюзиях». — А люди говорят: «Ностальгия». Как много разных обозначений для одного и того же. Забавно. — Ты правильно поступаешь, когда говоришь всё это. Эльф улыбнулся и тепло в его глазах никак не вязалось с их холодным цветом, но именно это противоречие завораживало. — Я правда понял, что ты имел ввиду под «быть собой с кем-то». Это необходимо, как глоток свежего воздуха. Нельзя всегда быть кем-то другим. — Именно. — Поэтому ты такой, какой есть? — Да. — Ты тоже был Maraas Imekari? — Я никогда не был им. Моя вера достаточно сильна, чтобы находить все ответы в ней. — «Утешения», ты имеешь ввиду? Со Стэном было просто говорить напрямую. Кунари сам всегда поступал точно так же, поэтому за последствия было не страшно. От этого делалось легко. — Мне не нужны утешения. Ничего не волнует меня с тех пор, как ты вернул мне мой меч. — Значит, нет того, кто был бы рядом с тобой, даже будучи за сотни миль? — Ни к чему. — А если теперь я назову тебя Maraas Imekari, ты ударишь меня? — с живым интересом поинтересовался эльф. — Не советую проверять. Действительно не стоит. Стэн мрачно посмотрел на мага сверху вниз, и тот развел руками: не буду, раз говоришь не надо — значит не буду, не дурак! Вновь освободившуюся ладонь Стэн положил себе на колено. — Старайся изо всех сил. Не выпускай свою era mana'him так просто, если нашёл её. Раз вы, элвен, зовёте это «мечтой», то не упускай это. Сурана с серьезным видом кивнул. — Стэн, ты сделал для меня важную вещь. Если однажды ранят тебя, а я буду уверен в том, что ты в порядке… могу я тоже прийти к тебе, чтобы ты «побыл собой» со мной? Лоб кунари нахмурился. — Зачем так усложнять? — Что? — удивился эльф. — Ты можешь прийти даже тогда, когда я не ранен. Тем более, я редко оказываюсь в таком положении, как ты сейчас, а значит твое предложение становится почти невыполнимым. — Хорошо, — рассмеялся Сурана. — Я понял, lethallin! Я не буду выпускать ни одну мечту, до которой смог дотянуться.