Проклятое поколение

      Солнечные дни сливаются в череду совпадений, и вместо одного прекрасного дня ты вдруг осознаешь - прошла уже целая неделя. А тебе надоела приторно теплая погода. Раздражает податливость людей вокруг. Это вроде называется апатией, или депрессией, а может, во мне зарождаются они обе. Что весьма странно для нашего ровно счастливого настоящего. Ни один врач не поставит мне верного диагноза, но что вероятнее всего - посчитают проклятым. О них толком никто ничего не знает. Появляются периодами, их вычисляют, ловят, забирают - и снова тишина. До следующего проклятого.       Стоит подняться на свой этаж, как мне радостно сообщают, что сегодня проверка. Что весьма некстати для моего состояния, ибо шанс исчезнуть в неизведанном направлении увеличивается в геометрической прогрессии.       Проходит еще четверть часа, прежде чем наступает моя очередь идти на осмотр. Сухое белое помещение режет по привыкшим к темноте коридора глазам, будто я всю жизнь провел на рудниках, и глаза заполонила пелена пыли и грязи. Непроизвольно щурюсь и замираю у порога. Еще через несколько минут я опускаюсь на стул напротив одного из докторов. Серый костюм, выглядывающий из-под халата, делает осмотр больше похожим на дешёвый спектакль. — Какой класс? Сколько полных лет? Успеваемость? Физическое состояние? Вредные привычки? — сухой противный голос резал слух не хуже севших наушников. — 13 «А» . 19. Удовлетворительно. — Вредные привычки? — Нет. — Вы уверены? — Да. — Хорошо, садитесь в кресло.       Вредными привычками у нас считается все, что противоречит конституции. А так как весь мой образ жизни являет собой противоположность законопослушного гражданина, я научился врать. Второй мужчина, которого я не сразу заметил, надел мне шлем и, закрепив руки и ноги ремнями, вколол в вену шприц. Непонятное вещество тут же стремится расползтись по всему телу, то ли пытаясь завладеть, то ли убежать подальше и прятаться в самой дальней клеточке организма. Мне стоило сделать того же самое, но я не успел. Боль охватила все тело. Впиваясь в каждый сантиметр дышащего кислородом слоя, а позже, вступив в неравный союз с воздухом, начала разъедать меня с обоих сторон. Кромсая садовыми ножницами мои внутренности и обжигая кипятком тело снаружи.       Руками пытаюсь зацепиться за голову, но ремни только сильнее стягивают запястья. Срастаются, пачкая моей кровью подлокотники и выбеленный пол. Я бы закричал от боли, сорвал заживо с себя кожу и сжег на костре. Но меня не отпускают. Не на секунду невидимые оковы не разжимают своих объятий.       В голову, которая была готова проломить собственную черепную коробку, ударяют крики «докторов»: — Он проклятый! Черт! — Несовместим! Организм сопротивляется! Запускай систему! — голос был тверже, грубее. Без единого намека на сострадание или сочувствие. Я бы с радостью ему врезал. Но сил хватает лишь на то, чтобы оставаться в сознании. — Это его убьет! — а вот это уже мой любимый «доктор» печется, хотя понимать их разговор становится все труднее. — Если пройдет, то выйдет, останется простым проклятым, а если нет, то и нет смысла его спасать, все равно сдохнет через пару месяцев. Включай уже!       Боль в теле достигла наивысшей точки, и мой болевой порог разбивается миллионами острых стекляшек, что тут же впиваются в тело изнутри. За доли секунд приходит осознание, что я слишком устал. Устал от уничтожающей боли, но еще больше устал просто жить. День за днем впитывать в себя солнечные лучи, пропитанные витаминами, и наблюдать за безоблачным небом. Будто Зевс умер, и, забрав с собой в могилу молнии, оставил нам лишь испепеляющее солнце. Я устал. Не знаю, сколько прошло времени: минута или час, как по мне — вечность, но боль, словно плеть, продолжает рассекать мое тело. С губ срывается уже не крик, а вой, попытка связать хоть что-то, похожее на слово, заканчивается провалом. — У… б….. — с трудом выдавливаю две буквы, и горло тут же сковывает в немом крике.       В голове крутится единственная мысль — о собственной смерти. Новая попытка произнести такую жалкую фразу — и боль обхватает связки, обжигая, стоит только попытаться вдохнуть кислород. Я чувствую, как губы сушит, и они начинают трескаться, но не проходит и минуты, как живительная вязкая влага начинает стекать по подбородку. Руки немеют и скользят по подлокотникам от собственной крови. Терпеть боль становится невозможно, и последние силы покидают тело и оно затихает.       Осознание того, что это конец, приходит не сразу. Как и мысль о том, что я проклят. Дальше не будет ничего.       Меня же окутывает состояние, которого не должно быть в природе. У каждого были моменты, когда он переставал чувствовать боль, обиду, злость, радость, любовь, сожаление. Все сливается в одно чувство, которого просто нет. Равнодушие. И это равнодушие накрывает меня с головой. Где прошлое? А где настоящее? Наплевать на все. Снова начинаю слышать голоса. — Он выходит! Еще рано! — Держи его там! Ему нельзя сейчас выходить! — Я не могу. Он уже вышел.       Полностью открываю глаза и смотрю на докторов. Сейчас они напуганы. Боятся того, что я могу сделать. Я ведь проклятый. Не поддаюсь контролю и дрессировке. Не говоря ни слова, киваю на ремни, один из них выходит из ступора и принимается расстегивать застежки. Снимаю с головы шлем и, вставая с кресла, оглядываю себя. Черные брюки залиты коричневыми пятнами, рубашка стала алой, и только в некоторых местах еще видна ее белизна. Ухмыльнувшись, иду к двери, но замираю у зеркала. С потрескавшихся губ стекает кровь, но привлекает мой взгляд не это. Темно-шоколадные, почти черные, волосы стали седыми, голубые глаза потеряли свой блеск, становясь то ли серыми, то ли тускло-голубыми. От привычного меня не остается и следа. Я умер в этой комнате, а потом заново родился. И родился уже не я, родился - проклятый.       Рука ложится на плечо, стоит мне сделать очередной шаг в сторону двери. — Тебе стоит обработать раны. В таком состоянии опасно идти домой. К тому же, ты ничего не хочешь узнать? — надменный. Надменный голос пробирается сквозь ухо и заползает в мозг. — Все, что мне надо знать, я знаю. А теперь убери от меня свои руки. Я хочу побыть один, прежде чем вы до меня доберетесь.       Уехавшие в очередную командировку родители за три дня моего пребывания дома так и не вернулись. Я не звонил. Даже свет не включил после возвращения. И да, я не спал, но все это время лежал на кровати, смотря в потрескавшийся потолок. Все остальные занятие казались такими же интересными, как и изучение потолка. Попытка сесть за уроки провалилась на второй минуте. Как и все последующие попытки сделать что-либо еще. От трещины меня отвлек звонок, когда-то казавшийся до безобразия противным, сейчас не вызывал никаких эмоций, даже желания наконец его выключить и снова оставаться в тишине не было.       Прошла неделя, и мое тело охватил спазм боли, желудок скручивало спиралью. Но я забыл, что должен есть.       Закончилось это спустя еще две недели, когда, выломив дверь в мою квартиру, мое обезвоженное тело нашили «доктора». Я уже не мог ни говорить, ни ходить. Единственное, что еще подавало признаки жизни, — мой слабый пульс.