Уроки пикапа для каштанов

Ночь проходит на удивление спокойно. Меня даже не беспокоили проклятые твари. Странно, может, надоело им? А может, где-то поблизости нашлись более доступные кандидаты в жертвы. Тут мое сердце неприятно кольнуло – во всей этой суете я совсем забыл о Каске. А ведь это за нее я хотел отомстить, ради нее лелеял в себе отвратительные воспоминания, чтобы не забыть конечную цель борьбы. Нет, Каска не была этому причиной, всего лишь одним из множества факторов, но, тем не менее, я всегда держал в голове ее образ. И вдруг взял и забыл. Та, какой она была раньше, и какой стала сейчас - эти два образа слились в один и стали чем-то иным, теперь мне чуждым. Честно говоря, я уже не знаю, за что борюсь. Но все равно я буду поддерживать в себе эту ярость, пока не доберусь до глотки виновника торжества. До твоей, Гриффит, тощей глотки. Опять подкатывает тошнота. Каждая мысль об этой твари, когда-то бывшей моим командиром и единственным другом, сопровождается этим ужасным чувством. Нет, я не хочу с ним ни о чем говорить, не хочу знать, почему он сделал то, что сделал. Даже лишившись глаза, я увидел более чем достаточно. Гриффит не просто предал меня и всех нас, он само понятие дружбы и чести искупал в нечистотах. Такое не прощают. Привычно беру в руки меч и укладываю его на колени. До рассвета остаются считанные минуты, но вверху еще можно разглядеть бледный полумесяц. В тысячный раз протягиваю руку к небу, поймав кусочек луны на кончик клинка. Красиво, черт побери. Есть в этом действии что-то успокаивающее и одновременно настраивающее на борьбу. Ведь если я смог дотянуться так высоко, значит мне по силам и все остальное, верно? О, наверняка проклятый эльф одобрил бы такой настрой. Интересно, вернется ли он? Почему-то мне кажется, что в этот раз я-таки прогнал его навсегда. И почему это вызывает у меня досаду? Неужели я успел привязаться к назойливой букашке? Смешно, Гатс. С другой стороны, даже такой собеседник лучше, чем я сам. Не раз и не два я убеждался, что разговоры с самим с собой ни к чему хорошему не приводят. Небо светлеет, пора в путь. Перекусив остатками вяленой свинины, быстро собираю свои нехитрые пожитки и вот уже снова шагаю по бездорожью. До ближайшей деревни день пути, а добраться туда необходимо дотемна. После заката старожилы запирают ворота, и хоть ты обстучись – внутрь не пустят. А ночевать вторые сутки под открытым небом, да еще и на голодное брюхо? Нет уж, увольте. Слева что-то мелькнуло зеленым, и надо признаться, застало меня врасплох. Только в последнюю секунду я, уже успев замахнуться, остановил карающий удар меча. Из-под широкого лезвия видать только всклокоченную зеленую макушку, да два огромных, как плошки, глаза. - Твою мать! – вырывается у меня. Почему-то мысль о разрубленном надвое эльфе больше не кажется такой уж привлекательной. – Совсем жить надоело, козявка? - Я и не думал, что твой глаз настолько плох, чтобы не заметить меня, – говорит маленький стервец, обиженно надувая губки. Еще и издевается! Первые солнечные блики игриво пляшут на прозрачных, как у стрекозы, крылышках, и я невольно любуюсь тем, как все же сказочно нелепо выглядит это чудо природы. - Нормальный у меня глаз, - говорю, отворачиваясь и ускоряя шаг, всем своим видом игнорируя нежданного собеседника. Признаться, я удивлен. Все-таки не думал, что он еще раз осмелится вступить со мной в беседу. Это раздражает и смешит одновременно. Последнее, впрочем, больше. Следующий отрезок пути проходит в тишине. Эльф попеременно порхает то над правым, то над левым плечом, создавая небольшой ветерок быстрыми движениями крылышек. В жаркую погоду это приносит облегчение, так что я привык терпеть дурацкую близость маленького оголенного тельца. По крайней мере, теперь козявка молчит и не мешает мне думать. Раньше-то все порывался травить мне в ухо похабные шутки, но я быстро положил конец этой привычке, щелчком пальцев отправив недоделанного юмориста в свободный полет. Из размышлений меня выводит жалобный писк и странный звук, похожий на шлепок. Поворачиваюсь и вижу, как бедолага катается в дорожной пыли, обеими ручонками вцепившись в изогнутое по странным углом крыло. - Какого... - говорю, и уже было протягиваю к нему руку, но этот идиот вдруг испуганно дергается, предварительно пнув меня в палец. - Не трогай! – пищит, а сам весь бледный и чуть в обморок не падает. Прикинув про себя, решаю, что такая боль должна быть равносильна максимум вывихнутой руке, а значит, и кривляться нечего. Но проклятый эльф выглядит так, словно собрался помирать. - Как тебя угораздило-то? – спрашиваю с искренним удивлением. – Ты крыло себе в зад, что ли, пихал? Тот чуть не задохнулся от возмущения. - Да как ты... Скотина! - Не дергайся, – говорю, не обращая внимания на его странно порозовевшие щеки, и сколь возможно аккуратно подхватываю малявку сложенными ковшом ладонями. – Не хватало мне еще из-за тебя ужина лишиться. - Думаешь только о еде. А твой друг, между прочим, ранен. О-о-о-о! Бо-о-ольно... - стонет и словно чуть не задыхается. Я хмурюсь: может, и впрямь дело серьезное? Все-таки хрен их знает, как эти эльфы устроены. У них же все не так, как у людей. А что, если они и от поломанного крыла могут умереть? - Слушай, ты, - я даже нахожу в себе силы проигнорировать нелепый намек на дружбу, - до вечера протянешь? Или хоронить тебя уже? - Дурак, - огрызается эльф, но как-то вяло, весь распластавшись у меня на ладони. С беспомощно подрагивающих крыльев сыпется пыльца. – Если правда хочешь помочь... - его голос становится больше похожим на шелест, и мне приходится наклониться, чтобы разобрать остаток фразы. - ... поцелуй меня. Тут-то и превратиться бы ему в лепешку, но что возьмешь с юродивого? Рассудив, что комар окончательно спятил, я уже собираюсь засунуть его за пазуху, чтобы снести к какому-нибудь местному знахарю, но этот странный, с поволокой, взгляд задерживает мое внимание. - Гатс... - по-детски пухлые, обычно изогнутые в озорной улыбке губки страдальчески кривятся, выпуская наружу еще один болезненный стон. – Ты... Нет, я пойму, если ты не захочешь... Это так глупо, но... Но мы так устроены, что... о-ох! - тут его, видимо, пронзила судорога, потому что он прерывается, отвернув голову в сторону поврежденного крыла. По бледной щеке росинкой скользит единственная слеза. Есть что-то откровенно неправильное в этом зрелище, но времени на раздумья не остается. Проклиная чертовых насекомых на чем свет стоит, я наклоняюсь еще ниже и стараюсь коснуться крошечного рта губами, что, по-моему, просто физически невозможно. Да мне было бы проще заглотить поганца целиком. Однако осуществить задуманное мне не удается. Воздух пронзает торжествующий визг, и недавний умирающий взмывает вверх со скоростью пушечного ядра. - Ха-ха-ха! Ты сделал это! Ты действительно это сделал! – согнувшись пополам от дикого хохота, стервец наставляет на меня дрожащий палец. – Ха-ха! Это было бесподобно, Гатс! Спасибо тебе за чудесное исцеление! Пока я соображаю, расчленить поганца мечом или все же пальнуть из пушки, его уже и след простыл. Впрочем, в этот раз я не сомневаюсь, что он обязательно вернется. Дурацкое насекомое, думаю я, глядя ему вслед. В следующий раз точно прибью на месте. И тут я понимаю, что улыбаюсь.