Его хватит до мая нам /а там/

Его слова всегда прожигали во мне что-то болезненно-красивое и что-то такое, что заставляло меня чувствовать себя живой. Они задевали меня почти постоянно, но зато, каким искусным способом они это делали! Впивались в ребра, считали каждую косточку, перебирали волосы, целовали шею, уходили на рассвете, когда я все еще отходила и не могла возразить, а возразить очень даже хотелось. Если бы сил хватило, то я бы обязательно каждый раз хватались за его руки и просила остаться хотя бы до утра, чтобы видеть, как солнце прожигает на его щеках мимолетные поцелуи, и вообще… просто видеть. Марк всегда говорил, что есть два пути среди всех остальных путей, которые, как мне казалось, тоже можно считать, но он не считал, и я не пыталась возражать, забывалась, соглашалась. Как он говорил, первый путь – это тот, что ты не можешь выбрать, но почему-то идешь по нему и постоянно спотыкаешься, падаешь и задаешь вопрос «а зачем я вообще это делаю». Второй пусть был лично для меня грубее, потому что, как Марк сказал заранее, сам он по такому пути никогда не шел. Заключался второй пусть в том, чтобы просто идти к тому, что тебе действительно нравится, не задавая глупых вопросов просто потому, что ответы были не нужны. Его «я никогда по такому пути не шел» впивалось мне в легкие и останавливало дыхание, я билась в судорогах и думала лишь о том, почему не заслуживаю быть для него этим самым вторым путем. — Вчера ты не отвечал на мои звонки, — говорила я через каждые два дня, когда он снова появлялся в моей жизни. — Ты мог ответить хотя бы раз, да ведь? Марк никогда не отвечал на мои прямые вопросы, хотя я точно знаю, что ответы у него были и даже если бы ответ на мой последний вопрос был «я не хотел отвечать», я бы это приняла просто потому, что это то, что он говорил искренне. Но он не говорил. Мы встречались около года и за все это время он правда так мало говорил, что мне иногда приходилось умолять его произнести хоть слово. Я любила его голос. Иногда он пел. Вместо «иногда», скорей всего, должно быть «так редко, что его тихое пение успевало уже забыться». Я никогда не просила его об этом, но сам приходил ко мне поздно ночью со своей потрепанной гитарой в не менее потрепанном чехле, доставал ее оттуда и начинал свой концерт для меня. Я также ни разу не спрашивала, зачем он это делает, потому что, когда он пел, он был таким настоящим и умиротворенным, что мне казалось, что, возможно, когда-нибудь, я буду достойна быть его вторым путем. Он никогда не говорил мне о своих чувствах и я не знаю, были ли они вообще, потому что... Потому что, когда он просто исчез, он исчез навсегда. Я искала около трех лет его след, но он буквально провалился под землю. Я не знала, что должна сказать ему в том случае, если найду, но к концу третьего года без его голоса, я сдалась и тоже исчезла. Уже спустя время я осознала причину его ухода. Он просто нашел свой второй путь. Больше мы не появлялись в жизнях друг друга.