Иди на мой голос

«Глубочайшая жестокость идёт от глубочайшей нежности¹». На этой строчке Бальзак недовольно нахмурился и захлопнул книгу. Всё шло не так, как он предполагал, и это его раздражало. В идеально выстроенную цепь событий опять вклинился непредвиденный элемент — его эмоции. Они мешали трезво мыслить, что было недопустимо. Факты, факты, факты! Думай, тупица. В какой момент ты ошибся? Всё началось с электрички. Нет. Не так. Точкой отсчёта всё же было бы правильней обозначить очередные шумные посиделки в любимой забегаловке. И почему он постоянно там ошивался? Надо было тогда на корню пресечь все их затеи, тогда он не вляпался бы в такие неприятности. Где была его хвалёная рассудительность? Ах, ну конечно. Ему же скучно было, видите ли. Приключений захотелось. *** Дон с Гексли в очередной раз что-то затеяли. Хитрые улыбки выдали их с потрохами, поэтому к «очень крутой» идее Бальзак изначально отнёсся с большой долей сомнения и скепсиса. Вряд ли эти двое могли просчитать все возможные исходы своего плана, а это вселяло опасения. — Эй, Баль! Поехали в лес на ночь? — От такого предложения он аж поперхнулся кофе. Отплёвываясь, Бальзак смотрел на две счастливые морды, которые так и сияли от энтузиазма, и понимал, что добром это не кончится. — Не хочу. Уже август. Холодно будет. Я заболею и умру, и никто не придёт плакать на мои похороны. — Отмазка была явно высосана из пальца. — Не парься, чудовище! Жар наших молодых сердец согреет даже такое хладнокровное создание, как ты! — Лучше, если вы всё же оставите ваши горячие сердца при себе. Здоровее будете. Сопротивляться этому тандему было всё равно что пытаться остановить голыми руками танк. Никакая упёртость тут не помогала. — Может, я всё-таки откажусь? — Попробуй. — Дон расхохотался. Пришлось согласиться. Вспоминая подробности этого безумного мероприятия, Бальзак скрежетал зубами. Ну почему, почему он не послушал интуицию, которая прямо-таки орала, что не стоит соглашаться? Она же ведь никогда его не подводила... — Согреют они меня, блин. Опять повёлся. И чего мне дома не сиделось? Примостившись на собственной старой ветровке, Бальзак проклинал всё на свете, а в первую очередь — ночной холод и Дона с Гексли. Ходячие неприятности. Ну разумеется, всё пошло не по плану, кто бы сомневался. С этими двумя оладухами никогда ничего не шло так, как надо. Всё началось с того, что никто не взял палатки. А обещали же! И еду забыли. И спальники. Чудесная ночь в лесу. Сыро, туманно, ветрено. Хотелось взять и удавить горе-затейников. — Эй, Баль! Ты чего такой хмурый? — Гексли казался воплощением оптимизма. — А ты догадайся с одной попытки. — Ты забыл взять свои любимые книжки? — Нет, тупица. Просто мне очень нравится погода. Очень тепло, солнечно, аж бабочки в животе порхают. — Бальзак часто говорил так, что сложно было понять: он издевается или действительно так думает. Правда, в этот раз всё было очевидно. — Эй, хладнокровное! Хорош уже бурчать. Лучше скажи, ты поедешь с нами на ролёвку? — Дон бесцеремонно влез в разговор, толкая Бальзака в бок. — Ещё чего! Мне прошлого раза хватило на всю жизнь. Больше ни за что и никогда! — Ему даже вспоминать не хотелось, чем закончился выезд их команды месяц назад. — Да ну, брось! Было же весело! Давно столько хороших игроков не собиралось! Сколько их было? Больше косаря же! — Дон размахивал руками, явно воодушевившись. — Давай же, не бухти. Мы прекрасно знаем, что без тебя все со скуки помрем. — Помрут они, как же, — недовольно проворчал Бальзак, растирая замёрзшие руки. — Чуть что — сразу «Бааааль, Баааль». Как дети малые. — Оноре! Хорош разводить тут трагедию! — А что мне ещё делать прикажешь, м? Прыгать от радости и срать радугой? Знаешь, что будет на полигоне? Могу рассказать по пунктам. Первое — куча людей. Второе — море алкоголя. Третье — неофаги в костюме из занавески. Четвёртое — в одноместной палатке опять будет спать десять человек. Бутербродиком. Бутербродиком, блядь! Ещё раз этого я не перенесу! Мне продолжать? Список длинный. — Бальзак даже чуть голос повысил, пока говорил, что означало в его случае крайнюю степень напряжения. — Расслабься, Баль. Даже такому зануде, как ты, периодически надо выползать на люди. — Дон порылся в безразмерном рюкзаке, в котором вечно носил всякий нужный только ему хлам, и, к удивлению Бальзака, выудил оттуда три бутылки пива. — Вот, держи. Это взятка. — Ты пытаешься купить меня дешёвым пойлом? — Бальзак изогнул бровь, глядя на друга. — Почти. Я просто пытаюсь тебя задобрить, на самом деле. — Не получится. Никуда я не поеду. — Бальзак открыл бутылку и сделал первые несколько глотков, с трудом подавил блаженный стон. Не еда, но хоть что-то. Да и приятно всё же. — У нас есть ещё аргументы. — Да ну? И какие же? Вы решили, что в этот раз я смогу спать в гордом одиночестве на краю полигона, а до наступления утра вы не будете меня трогать? — О таком он, конечно, мог только мечтать. — Как бы не так! Гек, расскажи ему. Гексли, размахивая стеклянной бутылкой так, словно это был флаг, воодушевлённо начал вещать: — Во-первых, нас собирается больше, чем обычно. — О, да ты мастер уговоров, как я посмотрю. — Баль! Заткнись! — Да-да, продолжай, я тебя очень внимательно слушаю. — Кажется, яда Бальзака хватило бы на трёхлитровую банку. — Во-вторых, встанем отдельным лагерем. Мы ещё пару недель назад договорились с оргами. — Да ну? Уже в гробу теплее. — Ну ты и выражаешься... В-третьих — поедет Есенин. Мы его смогли уломать. Он долго сопротивлялся, ссылаясь на осеннюю меланхолию... — Но сейчас же август! — Он заранее. А ещё будут Штир с Джеком. И Нап. — Нет. — Почему, Баль? — Мне хватило этого Наполеона в прошлый раз. Ты помнишь, как он Шеогората отыгрывал? Чёртов эгоцентричный придурок. Он половину квеста на себя перетянул, хоть и был второстепенным персонажем! — Бальзак поморщился, вспоминая, как месяц назад столкнулся с этим чудом природы. Ни дать ни взять — Его Величество, блин. Только короны не хватало вместо Ваббаджека. — На роль самого ненормального принца даэдра только он и подходил! — Нет, я сказал! Не поеду. — Баааль, Есенин будет. — Нет. — Он расстроится, если ты сольёшься. А вот это уже был серьёзный аргумент. Бальзак в меру своих сил и возможностей обожал это несносное чудо природы, которое словно было создано исключительно для того, чтоб витать в облаках и влипать в неприятности. По всей видимости, Дон заметил, как он заколебался, поэтому в следующую секунду ему просто не оставили выбора. — Уже светает. Пошли. Зайдём к тебе, заберёшь вещи и поедем. Сопротивляться и отпираться было слишком поздно. — Могли бы хоть заранее сказать, что выезд уже сегодня. У меня мантия не подшита. *** Сидя у окна в электричке и отгородившись от внешнего мира наушниками, Бальзак размышлял. Состав ещё не тронулся, поэтому он просто рассматривал проходящих мимо людей. Вот тот, в сером пальто, наверное, куда-то очень сильно спешит. Его движения резкие и нервные, он часто оглядывается назад, а там — вокзальные часы. А дама — явно не из местных, слишком удивлённый у неё взгляд. Да и её одежда не сильно вписывается в столичный пейзаж. Парочка, задержавшаяся у ларька — точно никуда не торопится; времени, по своей видимости, у них навалом, поэтому они тратят бесценные секунды своей жизни на бессмысленные шутки, толкание друг друга в бок перед витриной и беспечный смех. Дети, что с них взять. — Хей, Баль! Вынь бананы из ушей. Где твоя мантия? — В рюкзаке, как откроешь — сразу увидишь. — Так и не подшил? — А у меня было время, Дон? Ты заставил меня собраться за пять минут и практически сразу выволок на улицу, — пробурчал Бальзак, теребя в руках наушник. — Тем лучше! Сейчас Штир придёт, он поможет. — Да, у него это получится явно лучше, чем у меня... — На последнем слове он чуть не задохнулся от объятий, в которые заключил его влетевший в вагон Есенин. — Да отцепись ты от меня! Задушишь же! — Желаемой строгости в голосе так и не появилось, хотя Бальзак очень старался. — А представляешь, мне Дон обещал, что поделится со мной палаткой! — глаза этого урагана местного масштаба сияли от счастья. — А ещё он сказал, что разрешит мне играть в паре с тобой! А ещё... — Да-да, я понял. Слезь с меня, я не плюшевая игрушка. — Ворчание Бальзака Есенин пропустил мимо ушей, продолжая болтать. — А ещё он обещал мне много обнимашек! — Где мой тазик? Я буду блевать радугой. — Ты можешь хоть раз за меня порадоваться? — Нет. Я буду продолжать язвить и насмехаться над тобой до тех пор, пока ты не познаешь всю бесполезность своего существования. — Баль! — Ты имеешь что-то против? — Нет. — Есенин со вздохом выпустил из объятий лучшего друга. — Какой же ты всё же замечательный зануда. — Я стараюсь. О том, чтоб тихо-мирно посидеть и помолчать, можно было забыть. В вагон ввалился донельзя довольный Наполеон с огромным рюкзаком за спиной, а потом материализовалась оставшаяся часть компании — Штирлиц и Джек. — Хей, ребята! А что, Жука ещё нет? — Наполеон скинул груз со спины и блаженно потянулся. — И где его только носит? — Он подсядет на станции Ж. — Маршал не в городе? — Нет, сегодня закончилась очередная реконструкция, он там, кхм, как раз военачальником был, так что будем цеплять его уже по дороге. Кстати, а где наш антураж? — Всё тут. — Наполеон довольно похлопал по рюкзаку. — Ну, что у нас за состав в этот раз? — Маг с новичком, Шеогорат, ярл с управляющим, странствующий бард и алхимик. А, ну и капитан Стального Рассвета. — Чудесно. Мы взорвём полигон! — Наполеон улыбнулся чуть ли не до ушей, на что Бальзак издал звук, похожий на сдавленный стон. И не надоело этому охламону красоваться перед всеми? — Мантия, Баль, — напомнил Гексли. — Ах, да. Штир, помоги, а? Эти изверги вытащили меня так резво, что я не успел её подшить. — Тебе пора брать деньги за такую помощь. Они подозрительно часто просят тебя, на этом можно делать хорошие бабки. — Джек коротко хохотнул, наблюдая, как Штирлиц тяжело вздыхает и с немой обречённостью в глазах отбирает у Бальзака мантию и иголку с ниткой. — Я буду спать. Никого не слышу, никого не вижу — заявил Бальзак, прижимаясь виском к окну и закрывая глаза. Ехать предстояло долго. *** — Да тише ты, Маршал. Разбудишь же это тощее воплощение безысходности и скепсиса. — А мы их разнесли в клочья! Представляешь, эти идиоты забыли на ворота ночью часовых выставить, ну, а мы как раз тогда на штурм и пошли! Не бой был, а лёгкая разминка. Дрыхли все. Потрясающая беспечность. — Жук, не ори! Тебя слышно на три вагона вперёд, — Наполеон злобно зашипел ему на ухо, но Маршал лишь отмахнулся. Бальзак недовольно заворочался и открыл один глаз, рассматривая источник шума. — Я же говорил, что не люблю, когда над ухом громко говорят. — Спокойствие в его голосе было настолько красноречивым, что Есенин на секунду даже зажмурился. «Баль, вот только не взрывайся, пожалуйста». — А я не люблю, когда меня перебивают, — отрезал Маршал. — Эй-эй, тише, ребята. Вы же даже не знакомы! — Гексли быстро сориентировался и постарался погасить назревающий конфликт. Была бы моя воля — так и не знакомился бы вообще, — подумали про себя и Маршал, и Бальзак, сверля друг друга взглядом. У одного — немного насмешливый, чуть вызывающий, у другого тяжёлый, словно бетонная плита. — Жук, это Баль. Самый вредный человек на планете. Баль, это Жук. Отличный файтер. Ну, я думаю, ты уже это понял. Ещё бы. Кто ещё будет тащить за собой полный доспех, щит и оружие? *** Ну разумеется, идти пришлось со станции пешком несколько километров. Не привыкать, но всё равно немного напрягало. А ещё этот проклятый дождь начался. Самый главный враг всех, кто любит провести время на природе. Бальзак тихо матерился, поправляя на ходу рюкзак, который его очень сильно тормозил. — Ну ты и сопля, — раздалось громовое над ухом, отчего Бальзак вздрогнул. — Давай сюда свою сумочку, а то иначе мы будем плестись со скоростью сонной черепахи. Нам ещё палатки ставить, и я хотел бы успеть это сделать до того, как нихрена не будет видно. — Маршал с каменным лицом забрал у него ношу, легко закинул на плечо и бодро зашагал вперёд. Вот же ведь. Ещё хуже, чем Наполеон. Оказалось, что топать без неудобного рюкзака гораздо легче, да и пока они шли, никто к нему не цеплялся. Даже Есенин, которого обычно было не отодрать от «родственничка», скакал где-то впереди и вился вокруг Дона. И не надоело ему ещё? Место для стоянки было идеальным. Во всяком случае — для Бальзака оно было именно таким. Обрыв, полянка, лес. Всё как доктор прописал. — Хорошо, что Жук с нами поехал. — Рядом с Бальзаком оказался Джек, сосредоточенно перебирающий в руках какие-то бумажки. Скорее всего, он уже успел набросать план действий для своей роли управляющего при дворе ярла. — Интересно, с чего бы это вдруг, — язвительно отозвался Бальзак, бросив косой взгляд на Маршала, который быстро и уверенно собирал палатку. — Во-первых, это значит, что костёр и палатки у нас точно будут в порядке. Ну, а во-вторых — хороший файтер ещё никому не мешал. — Джек загнул два пальца, а потом пристально посмотрел в глаза Бальзаку. — Но ты с ним поосторожней, ладно? Характер у него не самый лёгкий. — А я даже не заметил. Спасибо, что предупредил, — ровно отозвался Бальзак, на что услышал только неопределённое «хех». А потом понеслась. Из недр походных рюкзаков появился алкоголь, маленький кальян, консервы с чем-то, очень напоминающим еду. Решив для себя, что можно ненадолго расслабиться, Бальзак даже на время перестал ворчать и язвить, превратившись почти в сносного собеседника. Где-то после второй бутылки чего-то там он почувствовал, что вполне себе любит этот мир. — Ладно, я пойду. Меня девочки из Солитьюдской локации к себе звали. Не ждите, вернусь под утро и абсолютно довольный. — Чуть пошатываясь, Наполеон направился в сторону леса, в котором находилось ещё несколько стоянок. — А, да, Дон. Можете с Есем мою палатку занять, мне не жалко. — Он хитро подмигнул ошалевшему Есенину и гордо, насколько это позволяла «танцующая» походка, удалился, а веселье продолжилось без него. Спустя какое-то время Бальзак обнаружил, что Штирлиц и Джек уже о чём-то горячо спорят, но не на повышенных тонах, а скорее с азартом. Дон и Есенин куда-то уползли, скорее всего, они всё же решили оккупировать предложенное Наполеоном жилище, а Маршал сидел и сосредоточенно чистил щит. Пожалуй, можно, наконец, отправляться спать. Раз в палатке Напа эти двое, значит, соседняя пока что свободна. Прекрасно. Он забрался в спальник с головой, стуча зубами. Алкоголь слишком быстро выветривался из его организма, и теперь Бальзаку было нестерпимо холодно. Больше не буду пить. Никогда. А потом он думал о чём-то, в очередной раз анализировал. В этот раз под разбор попал новый знакомый, который раздражал его до глубины души. Дуболом. Солдафон. Бальзак и не заметил, как, продолжая подрагивать от холода, провалился в беспокойный сон. — Рядом с тобой невозможно уснуть! Какого чёрта ты весь трясёшься и зубами клацаешь? — Опять этот голос над самым ухом. Маршал что, издевался? — Ну так вали отсюда. — Спросонья Бальзак никогда не отличался дружелюбностью, за что в этот раз поплатился хорошей затрещиной. А после его безжалостно сгребли в охапку и крепко прижали к мощной груди. — Заткнись и спи, — прогромыхал Маршал. — Ещё один звук от тебя, и я сделаю то, о чём мечтал весь день. — Что же? — насмешливо поинтересовался Бальзак. — Выбью тебе зубы. *** Стоп. Видимо, точка невозврата пролегала именно здесь. В момент, когда Маршал бессовестно покусился на его личное пространство. Тогда стоило быстренько смекнуть, что к чему, и смыться куда подальше, но тревожная кнопка интуиции не сработала. Отложив в сторону книжку, Бальзак прикрыл глаза и растёр ноющее плечо. Настроение у Маршала последнюю неделю было настолько «замечательным», что тот срывался на Критике по полной. В свою очередь, Бальзак всё глубже уходил в себя, предоставляя возможность Маршалу творить с ним всё, что хочется. Когда боль длится слишком долго — её перестаёшь замечать. За год он даже не заметил, как превратился в послушную куклу. Дверь скрипнула, но Бальзак даже не пошевелился. Всё было расписано практически по секундам — за год он уже это выучил. Можно просто считать про себя. Один, два три, четыре. Сейчас громыхнут снятые берцы. Пять, шесть, семь, восемь, девять. Скрипнет дверь. Десять, одиннадцать, двенадцать. Шаги около кресла. — Оноре. Ты ознакомился с матчастью? — Да, только дочитал. — Рядом с Маршалом Бальзак словно замирал. В и так безжизненном и равнодушном голосе исчезали последние намёки на эмоции. — К вечеру выезжаем на игру. А пока, я думаю, можно заняться более интересными вещами. — Если молчать — будет проще. Если не сопротивляться — легче. Страшно думать, что может быть хуже. Если больно — терпеть. — Бальзак повторяет эти слова мысленно раз за разом, по кругу, чувствуя, как кнут обжигает спину. — Я кукла. Я — кукла. Моя работа — утешать. Никаких эмоций. Меня тут нет. Я сплю. Здесь — только тело. — И уже почти не вздрагивать от боли. Не вырываться. Терпеть. Ни звука с разбитых губ. Не чувствовать запах собственной крови. Время — лишь миг. Замирает и движется в зависимости от желаний. Зафиксировать этот момент. — Если молчать — будет проще. Если больно — терпеть. — Из последних сил стискивать зубы. Маршал грубо врывается в покорное тело. Что ж — не ново. Не в первый раз. Привык. — Здесь только моё тело. Оно знает, что делать. — И Бальзак подчиняется окончательно. Безропотно. Без единого звука. Только сбитое дыхание выдаёт его боль вперемешку с возбуждением. Как он ещё не сошёл с ума? Маршал получает только один вскрик — в самом конце, когда Бальзак на секунду теряет контроль над собой, впиваясь в стол пальцами так, что белеют костяшки. — Приведи себя в порядок. Живо. Мы выдвигаемся через полчаса. «Проклятый Маршал. Что ни день — то всё хуже и хуже», — так думает Бальзак, придирчиво осматривая свою спину. Художества высшего разряда, мать его. Морщась от догнавшей его боли, он тихо шипит, смывая с себя пот, кровь и сперму, а потом очень аккуратно вытирается, стараясь не задеть свежие раны. Как бы футболку не перепачкать. Ай, к чёрту. На чёрном не видно будет. Времени в обрез, а злить Маршала опять своей нерасторопностью не сильно хотелось.