Особенности размножения эльфов в сезон абрикосовой луны

             Ааски посмотрел на звездное синее небо, на ожерелье Млечного пути, ровно посередке украшенное сияющей, крупной жемчужиной луны. И тяжко вздохнул. Мужики на сходке решили не ехать грабить соседей. Напугались. И было бы чего? Ранней весны они напугались! И полнолуния. Первого полнолуния с пришедшим теплом. Ааски почти с ненавистью поглядел в сторону соседнего острова: темное пятно на горизонте. Лишь верхушка венчающей остров горы подсвечена всполохами-зарницами, размазанными приличным расстоянием и влажной дымкой тумана. Соседи-эльфы опять что-то празднуют. Веселятся! И в ус не дуют. Не ведают, чего избежали так легко.       А ведь они так готовились к этому походу! Вся деревня зиму напролет трудилась: бабы ткали полотно парусины, старики вили веревки для снастей, мужики стругали доски, колотили, смолили суденышко, которое должно было отвезти небольшой отряд самых смелых к берегам такого близкого — и такого далекого, манящего острова! Впрочем, это всё были самые обычные занятия для зимней поры. Но не в том суть — они ведь так рассчитывали на этот поход!       И всё оказалось напрасно.       Весна, понимаешь ли, началась слишком рано. Не ждали! Думали: вот еще пару недель холодов, потом с горем пополам начнется таянье, затем опять стужа вернется, потом опять оттепель, потом опять холода ударят… В общем, рассчитывали, что зима как обычно будет всячески сопротивляться весне. Ан нет — чвак! — и снег пропал за седмицу. В полдень солнце припекает плечи и макушку совсем по-летнему.       — Всё, у эльфов весенний гон начался, — объявил на сходке ведун.       Односельчане сразу скисли, поникли, плечи опустили. Еще бы! В конце длинной зимы в кладовых оставались горстки зерен, дырявые мешки из-под съеденной муки, заплесневевшая свекла да обмороженная морковь. А у соседей, знающих магию растений, вечно кладовые от запасов ломятся. Да и едоки из этих бледных плохие. Эльфы и продали бы по-соседски излишки — да на что покупать-то? На выловленную рыбу менять? Так остроухие и сами с ушами. Их легкие судёнышки по волнам вприскачку летают, сети не иначе заговоренные — никогда без улова назад не возвращались. А у сельчан больше ничего отродясь не имелось. На скалистом островке, что был им домом, широкие поля не вспашешь, виноград не взрастишь. Коров пасти и то негде. Одни козы по уступам прыгают, травинкам довольны.       Ааски так расстроился, впору напиться. Да вина жалко, вино дорогое слишком, его только на праздник, с друзьями и родными распивать, за здравие, а не на тоску переводить.       Это всё розовая луна виновата! Толстобрюхая! Висит на небе и лыбится! Ааски хотел ночному светилу кулак показать, чтобы хоть так пар выпустить. Но сдержался — не ребенок уже давно, чтобы с луной на небе ругаться.       — Розовая Луна нынче, — изрек ведун на сходке. Народ понимающе зашумел — и без разговоров, плюнув, стали расходиться. Нет так нет, что ж поделать.        Для деревенского молодняка ведун пояснил отдельно: мол, перед весенним гоном эльфы вечно квёлые ходят, еле мотаются, словно зачахли за зиму без солнышка. Голыми руками бери да вяжи! А можно и не вязать, всё равно поперек незваным гостям слова дурного не скажут. Хоть всё у них из кладовой выгреби — только поблагодарят, что прибрались. Другое дело, когда у эльфов гон начинается! Когда запахнет весной и ночью не хрустят морозы, когда стаивают снега, превращаясь в грязь — эльфы словно звереют. К первому весеннему полнолунию они хуже всего с ума сходят. Не дай бог сунуться на их остров в эту пору! Живым назад не выпустят. И ладно бы сразу убивали — нет ведь, будут очень, очень долго издеваться над пленниками!.. Ведун был немногословен, описывая опасность. Однако молодняк, (и Ааски в том числе), притихли в благоговейном ужасе. Конечно, какие тут могут быть походы, если такое безумие творится… А про розовую луну был отдельный сказ: мол, когда ночное светило окрашивается в эдакий странный цвет, эльфы звереют особенно яро, потому что именно в эти ночи в правящем семействе зачинают наследника — не пустяк какой-то, а дело государственной важности!       Ааски, прищурившись, уставился на луну, плывущую в редких рваных облаках. И никакая она не розовая! Не в цвет лепестков шиповника, а с явной желтизной, как курага. Точно! Абрикосовая она! Ааски так ярко представил себе сушеный, медовый абрикос, что рот наполнился вязкой слюной, на языке померещилась сладость. Точно, пожрать бы не мешало! Хоть и расстроился, но ужин-то пропускать не стоит, иначе никогда не перегонит собственного деда в ширине плеч. По росту-то давно нагнал да перегонять уж стал (дед-то всё больше горбится), а вот мышцы Ааски еще наращивать и наращивать. Дед каждый божий день грозится ему жену найти, на большую землю выгнать к дальней родне, подальше от эльфов — видишь ли, при жене парень сразу заматереет, в мужика превратится. Да ну его, старого ворчуна! Ааски пока и не думал, какая ему жена нужна. Другие парни уж определились, от которой девахи у них слюни шибче текут, а ему как-то без разницы: шумные они больно, эти девки! Насмешливые, требовательные. Не дайте боги впрямь жениться придется — замучает любая своими запросами…       — Ну и что, если гон? — рассуждал Ааски за ужином, хлебая большой ложкой не слишком-то наваристый супец. — Вот они все будут по кустам заниматься своими делишками, а мы как раз их и того! Обчистим малость.       Его приятели, Винн и Берн, жевали и кивали одновременно, довольные угощением и согласные с каждым словом. Очень уж парням не терпелось показать односельчанам свою доблесть на деле.       — Хоть ушастые, да они тебе не звери, чтобы по кустам ныкаться, — спокойно усмехнулся дед, подкладывая молодежи еще пирога, разломленного на аккуратные, равные куски.       Алдиггер один воспитывал внука. Он никогда не ругался на то, что тот водит без спроса своих приятелей к ним столоваться, хоть и не могло маленькое семейство похвастать достатком. Много ли добра накопит за свою жизнь один мужик с ребенком на руках? Тем более ребенок этот так шустро вырос — Алдиггер глазом моргнуть вроде бы не успел, а карапузу уж скоро восемнадцать стукнет. Вроде бы как был мальчишка, таким и остается, только ест больше прежнего, вон добавки вторую сковородку уминает за обе щеки. Скоро борода на этих румяных щеках расти начнет, может тогда Алдиггер и поверит, что внучок его стал взрослым. Пока что и по повадкам, и по глупости — сущий младенец!       — И что бы не наведаться? — продолжал бубнить со вздохами Ааски. — Пока ушастые своими бабами будут заняты, мы бы под шумок… Эх…       — А вот к слову, кто-нибудь баб ихних видел? — спросил Берн, накладывая себе третью плошку каши.       — И верно! — оживились парни.       Стали вспоминать, что люди говорят (ибо сами-то еще никуда не выезжали из селения, родители не отпускали по сопливости лет и горячности головушек).       Мужики на остров к соседям не однажды наведывались с набегами, с разным успехом возвращаясь. Тут, понятно, не до женщин бывало. Ясно, что эльфы от незваных гостей своих баб спрячут.       Другое дело, когда кто-то приезжал к ушастым безоружный: по торговым делам или чисто из любопытства. Тогда соседи не кобенились и, если их удавалось упросить, могли оставить гостя на седмицу-другую у себя пожить. Впрочем мужчин обязательно выгоняли до наступления очередного полнолуния. Женщины из их селения тоже, бывало, гостили у ушастых — кормилицами. По своей ли воле уезжали или, что тоже случалось, украденные, молодые мамаши всегда возвращались в добром здравии, довольные, ухоженные, раскормленные и с богатыми подарками. Жили они у эльфов месяцами, порой до года, если молоко не пропадало. И что интересно, ни одна из вернувшихся кормилец также не упоминала об эльфийских женщинах!       — Прячут они их, что ли? — с сомнением протянул Винн, задумчиво уставившись на котелок с тушеной репой.       — Боятся, что мы ихних баб себе уведем? — хихикнул Ааски. — Так у нас своих полно!       — А может, они у них очень страшные? — предположил Берн. — Вот ушастые и звереют, когда приходит пора к бабам идти, детишек зачинать.       — Нет, парни, что-то тут не то! — сказал Винн. — Как же тогда россказни стариков, будто в былые времена к нашим мужикам по ночам ихние красавицы наведывались тайком?       — А ведь точно! — зашумели друзья.       — В богатых платьях, с косами до задницы, перевитыми жемчугами, — припомнил где-то слышанное описание Ааски. Добавил в недоумении: — Только плоскогрудые. Вот как может быть красавицей — плоскогрудая?       — Думаешь, женщину делает женщиной юбка и большая грудь? — хмыкнул Алдиггер.       — А то нет? — вскинул брови Ааски, удивившись, что дед вдруг вмешался в разговор. Обычно он над ними посмеивался, слушая болтовню неразумных. А сегодня вот сидит, внимает!       — Молод ты еще, откуда тебе знать, — вздохнул Алдиггер. — Было время, был я молод…       Парни дружно подавились хрюкающими смешками. Дед только бровью повел — и все смирно притихли: прекратили хрустеть куриными хрящиками, бросили грызть косточки, шумно высасывая самые вкусные соки.       — Неужто и к тебе красавица ушастая заглядывала ночной порой? — ехидненько осведомился Ааски.       — Заглянула, — кивнул дед, нахмурился. — Всё, как полагается: голос, что музыка. Волосы что лунный свет, до пят косы, перевитые шелковыми лентами. В ушах серьги с алмазами… Я уж не помню, сколько насчитал пар сережек: то ли дюжину, то ли около того.       Парни опять не удержались, хрюкнули.       — И плоская, как вобла? — подсказал Ааски.       — Там и без большой груди было чем заняться, — многозначительно усмехнулся Алдиггер. — Провела со мной жаркую ночку. Вскружила голову. Я хмельной от страсти сделался — всё перед глазами плыло и вертелось, как в шторм… А на утро исчезла, как ни бывало. Как туман растаяла.       — Вот ведь! — с уважением присвистнули приятели.       — Ты никогда не рассказывал, — укорил деда Ааски.       — Рано тебе было такие сказки слушать, — отмахнулся с легкой горчинкой дед.       — Растаяла, говоришь? — повторил Ааски. — И больше ты ее никогда не видел…       — Отчего же? — отозвался дед, деловито загремел посудой, убирая со стола. — Видел. Еще раз довелось повидаться. Спустя три месяца тайком пробралась ко мне. Да не одна — с сыном.       — Как кошка, что ли, окотилась? — изумились парни, шустро подсчитав сроки.       Ааски сидел просто с открытым ртом.       — Рыдала она, плакала, — продолжал Алдиггер. — Рассказала: мол, благодаря мне у нее долгожданные детки появились. Тройня родилась: эльф-малыш, эльф-крепыш и розовощекий карапуз. Но сисек-то у нее всего две! И те плоские, соски на ребрах торчат. Третий младенец, выходит, голодным оставался. Вот она одну луну с ними промучилась да и решила: оставила себе двоих эльфёнышей, они ей, понятное дело, нужнее, а мне отвезла человечка. Я его в руки взял, крохотного, — вспоминал дед, у самого глаза повлажнели, — такой мелкий! Вот с ладонь, ей-богу. Как котенок. И еще весь пухом легким покрыт, как птенец какой. Но ушки не острые, а человечьи — это я сразу проверил.       — И чего? — шепотом спросил Берн. Винн с Ааски вообще дышать, кажись, перестали, до того заслушались.       — А чего? — отвернулся дед, сделав вид, будто занят посудой, а сам украдкой смахнул скупую мужскую слезинку. — Пришлось мне жениться на Ингрид.       — На моей бабке?       — Угу. Она как раз родила без мужа.       — Мою тетку?       — Угу. Молока у нее было вдоволь, аж брызгалась! Мальчонку моего она пожалела — крохотный, ласковый, хорошенький, как игрушечный. Вот и выкормила двоих младенцев за раз. Никому не рассказывала, как с него пух со временем слезать начал. Пылил к девятой луне, что поле одуванчиков! Без пуха сделался обычным младенцем, людям показать было не стыдно — вот Ингрид и стала всем соседям зубы заговаривать, будто только-только его сама родила, пару месяцев срок не доносила. Якобы получился погодка с ее дочкой.       — Так мы и жили семьей, в мире и согласии. На пятую весну вернулся из дальнего плавания отец твоей тетки, то бишь совратитель моей Ингрид. Как увидал ее с девчонкой, на колени бухнулся перед ними, покаялся. Она его и простила. Забрала дочку, уехали они жить на большую землю. Здесь бы их запозорили, после всего-то.       — А ты? — спросил тихо Ааски.       — Что я? С мальчишкой больше забот не было никаких. Твой папашка к тому времени хорошо кушал! Что я ему давал, всё молотил за обе щеки. В этом ты в него пошел, — улыбнулся дед. — Дальше ты и сам всё знаешь: парень вырос, влюбился, женился. Уплыл на заработки — до сих пор не возвращается. Твою мамку застыдили соседи «безмужницей». Она подумала — и ушла к другому. Ты вот со мной остался. Что мне, в самом деле? С сыном справился, а с внуком — еще легче.       Парни сидели тихо. Ааски задумчивей всех.       — Ребятки, не ищите беду себе, — сказал дед негромко. — Не лезьте к ним от греха подальше. После ночи с ушастым тебе ни одна нормальная баба в сердце не западёт. Всю жизнь себе поломаете.       — Мы поняли, дед, — за всех ответил Винн. — Спасибо.       — Да что тут… — махнул рукой Алдиггер.       Он уж видел, что зря всё рассказал внуку. У того вечно глаза загорались, когда речь об ушастых заходила. А теперь вовсе не уснет, поди. Но держать правду в тайне — не к добру. Парень должен знать. А дальше — как сам решит. Свой ум в чужую голову не вложишь. Тем более Алдиггер хоть и предупреждал, но сам, если положить руку на сердце, нисколько не жалел о мимолетном своем опьянении эльфийским мёдом. Две ночи страсти стоят целой жизни.

***