Дауншифтинг

             — Это всё потому, что я везучий! Я приношу удачу! — разглагольствовал Таська, шагая за мной по лесу. Он бодрился, старался сделать голос позвонче и речи поглупее. — Да без меня! Во-первых, ты бы сгорел в доме, ведь я ж твоё место занял! И ты пошёл погулять! Поэтому и живы. Оба… Во-вторых, тебя бы точно нашли в лесу ночью и — ты-дыщ! Пристрелили бы… «Пуля, им отлитая, просвищет над седою, вспененной Двиной, пуля, им отлитая, отыщет грудь мою, она пришла за мной... Упаду, смертельно затоскую, прошлое увижу наяву…» Ну и, в общем, там про кровь, про Боженьку дальше… Гумилёв, короче. Да если бы не я! Ты ведь почему упал в лесу в яму? Потому что меня тащил! Вот и получается, что я тебе приношу удачу. Да что там! Я твоя птица счастья! «Обойтись без Поющей травы ты ещё как-нибудь сможешь, а вот синяя птица тебе просто необходима!»*       — Ты птица-говорун…       — А птица Говорун отличается умом и сообразительностью! Умом и сообразительностью! — «электронно» прогнусавил Тася, цитируя то ли мультик, то ли Булычёва.       — Как ты, птица Говорун? Дойдёшь?       — Не хочу вас расстраивать, но у меня усё хорошо! Так что иди и не спрашивай вопросы!       Мы шли по краю леса, вдоль дороги, но так, чтобы саму дорогу было не видно, чтобы не видно было и нас. План прост: добраться до первой же заправки или какой-нибудь придорожной богадельни и до города доехать на попутке, благо деньги с собой были. Да и полицию можно было вызвать, на заправках сеть есть! Лишь бы дойти живыми! Убийца ведь понимает, что нас нужно остановить, задержать любой ценой. Я ведь не оставлю сейчас это дело, я землю рыть буду, а владельца «хаммера» найду! Разглядеть мне его не удалось, однако то, что это незнакомый мне человек, — это точно. Таська скептически заявил, что «вполне знакомый мне человек может нанять этого незнакомого».       — Мне кажется, что это не наёмник. Слишком много проколов для специалиста.       — Это потому, что им пришлось импровизировать, пороть горячку! В спешке, как известно, только кролики размножаются. Ты вот тоже лоханулся! Торопился с отъездом и не взял самое важное!       — Что?       — Так лампочко-плеер, волшебное говорящее устройство, призванное тебя довести до нужной летальной кондиции. Вещь редкая, эксклюзивная. Обратился бы к господам жандармам, и те, источая щедроты душевныя, быстро бы выяснили, откель сия дьявольская лепость.       Я даже остановился и не оттого, что Таська опять на идиотском заговорил, а оттого, что совершенно ясно вспомнил, что этой шпионской штуковины на столе не было. А ведь она лежала рядом с Таськиным ноутбуком! Я разглядывал обгоревший гаджет, обратил внимание, что надписи на клеёнке можно прочитать, несмотря на сажу, повертел в руке целую-невредимую ручку «Байконур», а вот белого динамика в виде лампы не было!       — Чёрт! Этот человек заходил в дом и забрал динамик, — объявил я. — На столе был только твой испорченный ноут. Я уверен!       — И вот зачем ты сейчас про ноут? Я, можно сказать, близкого друга в огне потерял, а он напоминает! Ты, кстати, готовься: тебе ещё машинку Ванюшке возвращать, дом чинить, а уж со мной ты одним компом не отделаешься!       — Не слишком это пугает!       — Ну-ну…       Шли мы очень медленно: тропинок нет, папоротники своими мокрыми хвостами скрывают все неровности, комарьё атаковало нас полчищами, да и Таська страдал. Ступал тяжело, лоб покрылся капельками пота, какой-то лихорадочный румянец вылез на скулы, здоровой рукой обессиленно на берёзовые стволы опирается. Как бы поскорее его до медицины доставить? Я осознал, что уже вовсе не обращаю внимания на эти его гендерные закидоны, что меня не раздражает его манера мешать литературные цитаты с одесскими словечками и подростковым сленгом. Я дорожу им. Особенно сейчас, когда перестала кровить совесть, когда я полон решимости докопаться до самой сути всех преступлений.       Примерно через час ходу мы сделали остановку, выпили чай, Таська проглотил таблетку. Ему требовалось полежать… Видимо, вымотался парень. Он склонил голову мне на колени и замер. Сказал, что на «десять минут». Но выпал на все полчаса, позволив мне его разглядеть. Мальчишка… Очень грустное лицо, необычно… Я даже потрогал его маленькие мочки ушей и губы. Трудно представить, чтобы эти губы целовали девичью шейку, хозяйничали на нежных щёчках. Скорее, эту шейку и эти губы должен целовать щетинистый и нахрапистый самец. Вот здесь… И здесь, где голубая венка… Брысь, муравей, не для тебя эти скулы. Я рассматривал Таську, поглаживая тощую косицу. В голове вместо предполагаемого портрета преступника почему-то картинки того, как мы с Таськой сидим в «Старбаксе» и вокруг него штук десять десертов, он каждый понадкусал и заявил, что обожрался… Или он в абсолютно девчоночьем образе, на каблуках, с красными губами шокирует Надьку, заявившись в офис. Или как он валяется на ворсистом жёлтом ковре в моей квартире, читает вслух Джеймса Джойса, дрыгает ногами, по нему туда-сюда ходит Помпадур, а я не понимаю сюжета этого потока сознания, я заворожённо смотрю на голые розовые пятки… Чёрт, действительно, Гумберт Гумберт какой-то получается…       Решил проверить, не появилась ли сеть в телефоне (это, наконец, трезвая мысль вылупилась). Есть! Задумался, кому звонить в первую очередь: гаишникам, Сашке или следователю Чистякову.       — Не звони пока, — вдруг подал голос раненый. — Гаишники уже наверняка едут. А всем остальным пока опасно.       — Есть сеть, возможно где-то близко людские сооружения? — я сразу согласился не звонить пока никому. — Пойдём? Сделаем ещё один марш-бросок? Ты отдохнул?       — Пойдём… изверг.       Мы вышли к заправке уже минут через пятнадцать. Здесь же магазинчик. Чуть было не рванули с криком «Юху-у-у!» к людям. Но пришлось остановить ожившего Таську. Из-за угла обшитого сайдингом домика-коробки высунулся нос с характерной хищной хаммеровской решёткой. Совпадений быть не может! Это наш преследователь!       Мы по лесу обогнули АЗС и теперь видели основную площадку с топливными колонками. Здесь стояло две машины: серебристый «логан» на заправке и «наш» «хаммер» чуть в стороне. Мы выглядывали из-за резервуарных крышек и отбойника. Вдруг из домика, хлопнув стеклянной дверью, быстро вышел человек. Это он! Молод. Строен. Высок, плечист, с узкими бёдрами, на голове трикотажная чёрная шапочка, лицо… мужественное. Красив. Не пойму, где я его видел… Таська слабо присвистнул. Парень вытаскивал из кармана тёмной куртки-ветровки телефон, прижал к уху и направился прямиком в нашу сторону. Мы присели ещё ниже.       — …нет, — послышался резкий голос. — Не психуй! Пока нет оснований! Я не мог там оставаться. Это дорога! Машины! Люди уже вызвали гаишников!.. Машина загорелась… Да…. Нет, я думаю, что они ушли в лес… Не могли… Я сделал всё, что мог, не устраивать же стрельбище в деревне! Я же не Тарантино!.. Я ещё раз проедусь по трассе до деревни, но шансов мало… Успокойся! Лучше скажи, что любишь!.. И я… И я… На созвоне!       И голос утих. Тишина. Пришлось рискнуть — выглянуть. Красавец-убийца подходил к своей машине, он немного постоял, грустно обозревая окрестности. Через открытое окно вытащил из машины бутылку с водой, выпил. Обошёл «хаммер», хлопнул дверцей и, резко стартанув и развернувшись на сто восемьдесят, оставил за собой пыль и выхлоп. Он погнал по направлению к деревне.       — Вот всё и выяснилось… — тихо сказал Тася.       — Что всё? Кто этот человек?       — Ты что? — и Тася противно заржал. — Ну, так-то я понимаю, почему ты его не узнал! Он же был одет! Бицепс, сосок и попец — вот что бы ты узнал! У-ха-ха! Это же полюбовник сестрёнки Ильясовой! Демьян!       — Ч-ч-ёрт… Как же так? Неужели… Неужели Айна? — И я подумал, что меня сейчас вырвет, так как от шока аж затошнило. Тася с жалостью посмотрел на меня:       — Сэм, но ведь зато не из близкого окружения! Ты же сам говорил, с ней ты общался мало, этого стриптизёра вообще не знал!       — Тася, она сестра Ильяса! Родная! Дело же не в том, что она против меня что-то там имела… Хотя и это необъяснимо! Не укладывается в голове! Да и я не вижу никакого смысла! Никакой выгоды!       — Может, дело в нём?       — Может…       И Тася вдруг провёл тёплой рукой мне по щеке. Больше ничего не сказал. Пожалел.       Попутку нашли не сразу. Один мужик просто грубо отказал, зло покосившись на Таську, другой через три километра заворачивал в какую-то дыру, машина с семейной парой и громко кричащим ребёнком нас самих не заинтересовала. Приютил нас усатый мужичок «с ноготок» в грузовичке-«соболе», который порожняком шёл как раз до города. Усатый оказался не болтливым, что кстати. Всю дорогу переговаривался с другими водилами-матершинниками по рации и даже денег не взял. Правда, спросил напоследок:       — Там, в кювете-то, от Мальгино в десяти кэмэ, ваша машина дымилась?       Мы с Таськой синхронно и серьёзно кивнули. Мужичок мдакнул и, не попрощавшись, начал пробираться по утомительным пробкам уже без нас. А мы на метро. В больницу.       Туда, где заведовала коротаевская жена, я не повёз Таську, хотя он уже и распушил свои перья на предмет детективной деятельности. Ведь, во-первых, всё уже более-менее ясно, а во-вторых, рисковать парнем я не собираюсь. Вдруг соучастник преступников в этой больнице поможет и до него добраться. Нужно быть осторожными, как бы этот герой в зайчиковой толстовке ни возмущался. Не заезжая домой, мы напрямик направились в клинику «Евромед». Пусть платно, зато, как я слышал, качественно.       Нас принял необыкновенно приятный врач с грузинской внешностью и грузинским именем Бадри Цетурия. Он сразу же сообщил, что вынужден будет оповестить внутренние органы о пулевом ранении. И велел мне ждать. Долго. «Лучше погуляйте! Дело нешуточное и неторопливое». Тася выпучил глазищи, испугался, примолк, губы добела сжал. Я даже успокоительно погладил его по спине и не только…       Тасю увели. А я «сел на телефон». Перво-наперво Тамаре Ивановне: нужно сообщить, что добрались до врача, что здесь делают всё возможное. Баба Тома, встревоженная, сообщила мне, что в деревню приехали гаишники, искали Ваньку Субботина, а тот уже успел налакаться, поэтому непонятно пока, как воспринял безвременную кончину своей «лады». Бегает по деревне, растопырив ручищи, и орёт, что «покажет херову тучу неприятностей». Наверное, это он мне неприятности кликает. Я велел ему передать, что всё возмещу, что даже со страховкой помогу. Вкратце рассказал Тамаре Ивановне, как случилось, что машина сгорела, и как мы добрались до города. Женщина же продиктовала мне телефон того отделения ГАИ, из которого приезжали к ним. Позвонил и туда. Напоролся на какого-то шутника-остряка, который сказал, чтобы я уже «на Колыму покупал билет и штаны с начёсом приобретал». Следующий, с кем я поговорил, был Петя Шаповалов. Как он отнёсся к порче огнём его родительского очага, я не понял, никаких особых эмоций он не высказал. Спросил, где я, кто такой Таська, что я собираюсь делать, когда появлюсь на работе. Предложил свою помощь. Но про Айну с её раскрасавцем я говорить не стал. Показалось, что это слишком личное. Позвонил и Сашке. У того, наоборот, эмоции прут наружу: «Как стреляли? Ты охренел? Как подожгли? Ты почему мне не звонил? Ты не ранен? Беран, а я тебе на что? Что-о-о? Хахаль Айны? Не может быть! Вот пиздоклюй! Короче, нужно не по телефону! Ты где? Я сейчас приеду!» Еле его отговорил. Это ж ему всё рассказывать надо было. А я уже вымотался. Пообещал ему, что «всё завтра, завтра!»       Набрался решимости, набросал тезисы, чтобы чётко выразиться, и звякнул следователю Чистякову. Тот, как всегда, был недоволен. Но я не стал ему живописать все подробности (да и тем более не всё пока знал). Но сообщил Чистякову, что у меня есть важные сведения о смерти Ильяса и ещё одной смерти. Когда мне прийти и рассказать обо всём?       — Ну-у-у-у… — это «у» как звук летящей бомбы, долгий и безжалостный. И мне показалось, что бомба летит слишком издалека и падать не желает. Следователь в конце концов согласился встретиться завтра, сомневаясь в моей адекватности. Но мне этого было достаточно, и я оборвал разговор.       Вышел на улицу, поел в кафешке, купил газету, послонялся по парку, зашёл в магазин электроники, долго выбирал, купил ноут HP — пока и такой сойдёт! Позвонил Надьке, узнал немногочисленные новости, но ничего важного. Зашёл в парикмахерскую, чуть не уснул, пока над моей головой колдовали. И только часа через четыре вернулся обратно в клинику. Оказалось, что операцию сделали, уколов наставили, в кокон руку поместили, но пациент пока отдыхает. Тупо спит. Мне пришлось написать бумагу с обращением в скорую, заплатить за оперативную скорую помощь, выслушать миллион ценных указаний, подписать ещё какие-то бумаги, звонить Тамаре Ивановне, чтобы та нашла Таськин паспорт. В общем, увлекательно провёл ещё добрых полтора часа. Таську здесь не оставят, поэтому я вызвал такси и с полуживой феей-спасительницей поехал, наконец, домой!       Человек-полугипс, тяжко вздыхая, обошёл мои владения, остановился у картины с серыми и белыми пятнами, с приклеенными и закрашенными тканевыми фигурками. Поцокал и вынес вердикт:       — Я думал, будет хуже… Ничего так, жить можно. Только вот что: это зеркало нужно перевесить, а люстра как бельмо — однозначно выхерить! Кровать, я вижу, у тебя вместительная, нас обоих вместит. И не нужно меня так уговаривать, я и так соглашусь! Сейчас я буду спать, и тебе придётся! Помоги мне раздеться!       Наглость этого парня, конечно, зашкаливает! О возможности увезти его на квартиру к родителям даже и речи не было. Он даже им не позвонил, только бабушке. Видимо, жизнь родителей и его прожигание жизни проходят параллельно. Я вручил Таське ноут. Одаряемый жеманно улыбнулся и поманил меня пальчиком. Я не тронулся с места. Тася надул губы и стал неумело одной рукой снимать толстовку, что болтала бессмысленно пустым рукавом. У него получалось плохо. Пришлось помогать: толстовка, носки, джинсы. Ну у него и трусы! Типа хипсов, голубенькие, с круглыми мультяшными рожицами из Angry birds, по бокам воланчики, как крылышки. Очуметь!       — Крутяк? — Тася покрутил задом. — Мне привезли из Голландии!       — А я думал, что такое только на Малой Арнаутской ксерят…       — М-м-м? Клиент имеет что пошутить! В общем… — он вдруг припал своим полуголым тельцем ко мне, обвив одной рукой мою шею, прижался тёплой щекой к моей щеке. — Не рыпайся! Раненый боец не вынесет обиды! Должен же я тебя поблагодарить. Ты из огня-полымя меня вытащил, из леса дремучего вынес на себе, крылышко мне починил, ноут новый купил… Терпишь меня. Я не ошибся, когда разглядел тебя, ты мой герой. Небритый, правда… Но мне так даже нравится.       Конечно, порыв резко оттолкнуть был, причём очень сильный. Но не хотелось ему сделать больно, обидеть «раненого бойца». Таська этим воспользовался, запустил пальцы в волосы на затылке, притянул меня к себе, к своим излишне торопливым губам. Наверное, боялся, что я не надолго потерял бдительность, что я всё-таки оттолкну наглеца. Но я не оттолкнул, я вдруг ощутил его почти отчаянную страсть и своё неожиданное возбуждение. И не то чтобы я отвечал, я позволял ему себя целовать. И он делал это умело, захватывая нежно зубами мои губы, по-женски закрывая глаза, оставляя на мне и во мне отпечаток уже вечера, но почти наверняка утра. Он даже остановился сам.       — Я бы и большего хотел, но уж-ж-жасно устал, хочу спать, — прошептал он тёплым кофейным воздухом мне в губы.       — Спи. Я тоже устал, мне тоже нужен сон.       Нежно, очень нежно. Осторожно, крайне осторожно. Молча, совсем без звуков и даже без взглядов я уложил Таську, как дитя, на свою кровать. Прикрыл его соскучившимся по телу одеялом. Он выкинул подушку. Видимо, спит без неё. Или, осознавая её единичность, пожертвовал «её пухлость» мне. Мне кажется, что он вырубился сразу, без прелюдий, колыбельных и уговоров.       Я же ещё нашёл в себе силы принять душ, смыть с себя сажу, лесной дух и больничный аромат. А заодно и свой глупый дауншифтинг, свои слепые страхи и тошнотворные подозрения. Лёг рядом с Таськой, всё равно больше некуда: можно было, конечно, пуфики составить, но хотелось комфорта и Таськи рядом, чтобы сопел…       Уснуть сразу всё равно не получилось. Даже предыдущая бессонная ночь не могла сломить этот огонь впечатлений и негодования. Вспоминались какие-то обрывки разговоров с Айной. Сейчас всё казалось подозрительным и фальшивым. Как калейдоскоп бодрствования перетёк в картинки сна, не заметил. Но и во сне я следил из-за угла, бежал, задыхался, тащил что-то тяжёлое, но дорогое. Проснулся ночью оттого, что на меня кто-то сложил ноги. Таська. Он развернулся по отношению ко мне на девяносто градусов, голова практически свисала с кровати — егозит даже во сне! Ноги голые, он выпростал их из одеяла. Злая птичка трусов косится на меня недобрым взглядом, его тело — почти как бинт на плече, белое, неоново-стерильное, мистическое. Лицо грустное: фарфоровая кукла, брошенная после спектакля пьяным кукловодом, пружина прыжков и гримас сломалась, был Арлекин, стал Пьеро. Я осторожно пододвинул Таськино тело в правильное положение — рядом со мной, параллельно. Накрыл одеялом, провёл пальцем по фарфоровому профилю. Спи… Тася подвинул голову на моё плечо. Спи… Потом провалился и я. В этот раз без снов, в глубокую, тенистую одурь, выключился надолго, беря реванш за всё, что было и будет, за выстрелы, за испуганную бабу Тому, за Таськино испуганное лицо, за этот офигительный танец вокруг пилона, пока не падает бокал с красным вином… Чок! Видимо, какие-то сны были. Но помнил только красное-красное вино…       Утро-неутро. Наверное, уже неутро. И город живёт своей обычной суматохой, антизаконными перекурами, дымным томлением в пробках, испариной асфальта после припозднившихся поливальных машин в центре, безумными туристами, что знают о моём родном городе больше меня, удивлёнными памятниками с голубиной жижей на головах, коммунистическими митингушечками, где красного цвета больше, чем людей… Той жизнью, по которой соскучился. Но Таськи рядом нет. От этого делается неспокойно. Стараюсь прислушаться, чтобы из мерного городского шума услышать наглое мурлыкание моей феи-спасительницы. Услышал жалобное:       — Сэ-э-эм! Бли-и-ин! Сэ-э-эм!       Хитрый звук доносился из ванной комнаты. Оттуда же звук воды. Пришлось стаскивать себя с кровати и идти туда. Как и следовало ожидать, Таська уже без angry birds стоял голый в ванне и на вытянутой руке держал душ. Я понял и удостоверился, что это холодная, практически ледяная вода. Ладно, хоть не кипяток включил!       — Что? — вызывающе вопросил жалкий голый фей. — Представь себе, я хочу помыться! Имею право? Я же скоро зарасту мхом и лишаём!       — Так меня нужно было позвать!       — Я и позвал! Делай мне приятно!       Пришлось помогать, ведь левая рука у парня висела на марле-косынке и плечо было надёжно перемотано. Я снял пижамные штаны, чтобы не заплескать, отрегулировал водичку, чтобы была тёплая, надел на руку мочалку-варежку, налил на неё гель. И… Прямо передо мной розовенькие причиндалы… Мне мыть?       — Не смотри туда! — как будто прочитал мои мысли Таська и развернулся спиной. — Начни с тыла!       Я медленно и боязливо провёл по спине от марлевой границы к низу. И вверх, и по боку — Таська поднял правую руку. Я бережно прошёлся варежкой по подмышке, по здоровому плечу, опять по боку к талии, по бедру, ещё ниже и на поясницу… По маленьким круглым ягодицам захотелось поддать, так нагло и соблазнительно они выпячены. Но я кремень, корунд и железобетон! Твёрд и невозмутим! Смело намыливаю полушария вкруговую, даже усиливаю нажим, чтобы задница негодника стала стыдно-розовой. Провожу по ногам, вверх-вниз, натираю внешнюю сторону бедра и икр, заставляю попеременно подать мне ступни, хотя Таське нелегко удержаться: он упёрся лбом в кафель. Теперь не только попа, но и пятки, и правильные икры розовые. Он поворачивается ко мне передом, я вдруг понимаю, что объект мойки подозрительно молчалив. Несильно касаюсь живота, бёдер, коленок… Почему они у него такие круглые? Накручиваю около щиколоток и опять вверх по внутренней стороне бедра и до упора… Зачем-то посмотрел ему в лицо.       Тася смотрит на меня. Без полуобморочного вожделения, без голодного дрожания губы и даже без просительного взгляда. В его глазах решимость и колючий огонь, зубы сжаты, скулы обострены, вроде прыгнуть должен… Но не прыгает. Ждёт, когда я сам…       И я сам. Швыряю мыльную кудрявую варежку в угол и перемахиваю через борт ванной. Я с ним. Главное, не смотреть, что там в паху. Ведь на вкус он мягок и плавок, как девчонка. И глаза закрыты, и шея гладкая, и венка стучит под моими губами. Мокрый, скользкий, живой, бесстрашный. Ладно, хоть лицо не намылил, а то стал бы я мыльные пузыри пускать из своего рта. Вобрал его подбородок, скулы, родинку блядскую, брови кукольные. А он вобрал меня в горячности движений, в брызгах брошенной лейки душа, без стонов, без апелляций, наплевав на совесть и на всё видящее зеркало. Конечно, бинтовая толстая повязка очень мешает, но не отрезвляет — ни его, ни меня. Мои ладони на его спине, на талии, на круглых ягодицах, и они уже не осторожничают, не стесняются, а бессовестно сжимают и даже заходят в щель, гладят поясницу и спускаются на бёдра. Без мочалки, без стыда, без глупых сомнений, только с жаждой чувствовать это тело, такое живое, такое моё. Таськина правая рука тоже на мне, но я это не особо чувствую, я поглощён им.       Понятно, что и без всяких особых трений и усердия в паху вздыбилось и заполыхало. В какой-то момент меня это почти отрезвило, так как потребовалось что-то привычное, технологически понятное, тугое… а тут парень. Я почти отстранился. Но Таська вдруг сел на корточки, привалившись к стене, и я… и я… сам нашёл его рот. Нихрена я тогда не думал про последствия, про царапины угрызений, про то, что «обществу противно и мерзко». Ум удрал на самый конец и аффективно бился в умелом рту. Таська не «работал» до гланд, но делал что-то необычное. И дело в том, что он и вовсе не работал, он… он, наверное, так любил… Пусть будет так! Я буду думать так, та-а-ак, только та-а-ак…       Смог всё-таки удержать себя и не заставил его ещё и глотать. Вытащил распалённый член из его рта, сел на край ванны и уже рукой выудил содержимое своей похоти. Чёрт, прямо Таське на пузо и бинт немного замарал… Но думать об этом сейчас нет сил: ни моральных, ни физических, ни ебических… Какой я идиот!       Я даже не помню, как Таська смыл с себя мыло и сперму, как он окатил меня тёплой водой, как он вытирался полотенцем. Может, он тоже кончил? Я не видел, я не помогал, я сидел как роденовский мыслитель, — правда, похож на скульптуру только окаменелостью, но не мыслью. Баран. Беран — похотливый баран. Очнулся только от холода, так как Таська воду выключил и дверь из ванной оставил открытой. Медленно, как после тяжёлой работы, вылез из ванны, стащил мокрые трусы, завязал вокруг бёдер полотенце и вышел прямиком в кухню. Где коварный соблазнитель шарился в холодильнике, вытаскивая на божий свет какие-то доисторические продукты.       — Тась! Послушай меня!       — О! Я весь большое ухо! Моё святейшество, может, ты вот эти три яйца поджаришь?       — Тась! Я сейчас тебя накормлю. Ты только послушай меня.       — Жалко, нет томатов у тебя!       — Тася! — Я с силой отвёл его от холодильника и усадил на стул. — Этого не будет! То, что сейчас было — это ошибка. Я не гей и никогда им не был. Всё это мне противно! Это не моё! Я не осуждаю тебя за ориентацию, за то, что ты такой. Но я не такой! Я нормальный. Для меня это неприемлемо. Это не моя жизнь, это из другого мира!       — Тс-с-с! Вы посмотрите на этого гомофоба за мой счёт! — весело ответил Таська, хотя мне показалось, что весел только голос. — Не ссыкуй! Один раз не пидорас! У меня вон плечо только разболелось… неосторожно мы как-то!       — Плечо? Я увезу тебя на перевязку…       — Не мечите икру, мой йенерал! Я сначала подсушу… а то как объяснять Айболиту следы страсти на бинтике! Жарь давай яйца! И не парься. Не будет — значит, не будет! — и он широко и задорно улыбнулся.       И я принялся жарить глазунью, мазать бутерброды, вскрывать консервы под беспечную болтовню. Я отходил, успокаивался, расслаблялся, почти не прислушивался к его словам. Я думал: «Тася всё понял. Он лёгкий человек. Мы будем друзьями, я скормлю ему все десерты «Старбакса», но я нормальный! И он теперь об этом знает!»       Короче, я был круглый дурак. Я даже не повёз его в больницу, понадеявшись на то, что он «подсушит». Я ушёл на встречу со следователем Чистяковым. В дверях оглянулся и подмигнул Таське, а тот показал язык. Короче, я был круглый дурак. _____________________       * М. Метерлинк «Синяя птица».