Дауншифтинг

             Упали неглубоко, но Таська опять затих. Конечно! Я же всей своей тяжестью с размаха придавил тощенького… Лишь бы не повредить позвоночник… Я судорожно ощупал парню бока, просунул руку под спину: нет, вроде никаких камней и коряг не обнаружил. Огляделся. Мы упали в какую-то замаскированную кустарником яму. Здесь сыро. За листьями и травой ничего не разглядеть, мы погребены безлунной ночью. Я поправил ветки, доломал ту, которая висела, и положил её на край нашей ямы, чтобы не было видно мокрого следа падения. Сделал это как-то неосознанно, но тут же увидел между стволами прыгающий луч от фонарика, услышал лёгкие шаги бегущего человека. Неужели стрелок нас преследует?       — М-м-м… — тихо прогудел Тася подо мной и несколько раз глухо кашлянул. Чёрт! Стараясь не слишком активно двигаться, прикрываю его лицо и яркую красную футболку своей чёрной курткой. Нагибаюсь к его уху, шепчу:       — Тася, очнись… тише… тише… потерпи, не стони…       Он распахивает удивлённо глаза. Сиреневые.       — Как больно… — шепчет мне в лицо.       — Тихо, потерпи, он рядом.       Я взглянул туда, где двигалось пятно света. Совсем близко!       — Как мы тут… — И мне пришлось перекрыть ладонью мягкие губы Таськи. Преследователь вдруг остановился. Теперь я видел мужскую фигуру и, похоже, в одной руке пистолет, хотя видно плохо. Убийца вдруг решительно направился прямо на нас! Страшный луч рыскал по лесу в поисках мишени. Хоп — лизнул наше лиственное убежище! Таська дёрнулся подо мной, в его глазах страх и боль. Чёрный человек совсем близко! Несколько раз ухнула сова, и в стороне раздался хруст ветки. Преследователь остановился, метнул луч в ту сторону. Рванул с места и побежал туда. Неужели пронесло? Я отнял руку от Таськиного лица и спросил, еле шевеля губами:       — Как ты?       — Тс-с-с… — И действительно: наш преследователь возвращался. Мы застыли, не дыша. Шаги прямо около уха! Не свалился бы и он в наше укрытие! Жёлтое пятно света остановилось и дрожит в паре метров от нас. Я скосил глаза. Совсем рядом, рядом со сломанной веткой чёрные берцы. Обладатель военных ботинок, грязных и мокрых, замер, он тоже прислушивается, ловит неосторожный всхлип или шорох своих жертв, то есть нас. Он тоже затаил дыхание. Дышал только лес, прогоняя воздух сквозь кроны деревьев. Человек не двигался, не двигались мы. Человек пытался отфильтровать шум природы и уловить стук наших сердец, что бились впритык друг к другу в унисон. Но, видимо, лес был на нашей стороне: он гудел и шепелявил непонятные заклинания, скрипел деревянными косточками, хлопал крыльями встревоженных птиц. Вдруг топ-топ-топ… мелкие шажочки и пых-пых-пых — показалось, что это так громко, как паровоз. Жёлтый луч судорожно кинулся на звук, ноги в берцах сделали шаг и теперь от моего лица буквально в сантиметрах тридцати. На грязной чёрной коже ботинок виден металлический кружок бляхи с фигуркой хищной птицы с раскинувшимися крыльями. Что-то типа американского гербового лысого орла. Эта хищная птичка видит меня. Но человек — нет. Он обнаружил большого ежа, ночного охотника, который и пыхтел как паровоз.       — Щ-щ-щёрт! — еле слышно прошипел чёрный человек — и ту-х-х-х… Выстрел! Таська стиснул зубы и зажмурил глаза, я тоже… Звуки шагов, хруст веток — убийца побежал дальше. Его шаги были неслышнее стука наших сердец, моего и Таськиного… Вновь стало темно. Таська стал кашлять. Видимо, он еле сдерживал себя, когда этот ублюдок был рядом. Но каждый спазм бронхов отдавался болью в плече, Таська морщился, брови жалко сблизились, лицо напоминало жуткую маску, так как чёрная краска, что окаймляла глаза, расплылась, образовав неровные пятна и трагические строчки. Бедный Таська, спасительница-фея, сунул нос в мою жизнь и по носу получил. Теперь моя очередь его спасать. Я выпрямился, по сути сел на его бёдра, дал возможность ему дышать.       — Тася! Терпи! Мы дойдём, мы уже выжили!       — Что это было?       — Он поджёг дом и, наверное, что-то кинул горящее в форточку. Я успел вернуться, пока ты не задохнулся совсем. Но этот гад стал стрелять. Я побежал. Он за нами…       — А Дура? — Тася дёрнулся и тут же откинулся назад. — М-м-м…       — Она жива, выбежала.       — А где ты был? Откуда ты успел вернуться? — Таська цедил, превозмогая боль.       — Я не мог спать. Ходил на речку… просто так. Прости, я оставил тебя.       — Может, это даже удачно получилось, — он слабо улыбнулся и опять начал кашлять. — Ты его разглядел?       — Нет. Давай-ка посмотрим на твою рану.       Я осторожно отодвинул горловину футболки. Даже в такой темноте рана виделась страшной, тело — развороченным. Наверняка ключица в щепки. Лишь бы не были задеты крупные артерии и сустав. Нужно перемотать и зафиксировать! Отодвигаю ветки над нами… Присматриваюсь. Так и есть — мохнатый сфагнум — друг северных лесов. Не все знания школьной программы бесполезны, не все и выветрились за столько лет. Выдёргиваю несколько пучков, высунувшись из нашего укрытия. Этот мох во время войны даже вместо ваты применяли, он обеззараживает и впитывает. Чёрт! Около дерева мёртвое тело бедного ежа! Животное получило нашу пулю…       Зубами обрываю грязные корешки мха и мягкие верхушки укладываю на рану. Снимаю с себя футболку. У неё длинные рукава. С помощью зубов отрываю их по шву. Аккуратно приподняв Таськину руку, перематываю через подмышку плечо. Тася сипит, но не ноет. Чем бы прикрепить тряпицы? О! Булавки на Таськиной футболке! Прицепляю импровизированную перевязку к его же одёжке этими булавками. У своей уже безрукавной футболки разрываю один боковой шов и, приподняв раненого, накидываю на него эту а-ля косыночную повязку для фиксации плеча. Туго завязываю узел, прижимая руку-плеть к телу. Что Таська? Белый, страшный, с блестящими глазищами, но мужественный, без обмороков и хныканья.       — Надо полежать, чтобы немного успокоилась рана. И потом пойдём. Обратно. Тебе нельзя двигать рукой. Терпи.       — «Не печалься, мотылёк! Ты ложись на бочок: я пришью тебе другое, шёлковое, голубое, новое, хорошее крылышко!»* — продекламировал Тася, слабо улыбаясь. — Ты мой доктор Айболит! Можешь теперь поцеловать!       — Ну, слава Богу, пациент скорее жив, чем мёртв! — ответил я. — Тася возвращается!       — Я серьёзно так-то! Мог бы и чмокнуть в порыве нежности!       — Нет проблем! — Я нагнулся и с удовольствием приложился губами к его лбу и к носу.       — Придурок! — раненый надул губы. — Надеюсь, твоя драгоценная машинка пострадала во время пожара?       — Я не знаю… Но лучше бы она была на ходу. Мы с тобой должны уехать сегодня. Тебя нужно в больницу, а мне — в офис. Больше нельзя выжидать…       — Я даже знаю, в какую больницу ты меня определишь, мой сир! Мы вернёмся к пятому акту пьесы!       — Хорошо, посмотрим… Лежи смирно! Вдруг он вернётся, нам пока нельзя идти.       — Баба Тома, поди, обезумела там… — тихо и серьёзно сказал Тася. — Я и без того ей весь мозг выел. А тут ещё и сдох.       — Да… — только и мог ответить я. — Бедная женщина… Но мы постараемся вернуться. Как плечо?       — Больно, конечно. Но ведь могло быть и хуже! Я вытерплю. Холодно только лежать и мокро. Странное ты место выбрал для укрытия. Не бережёшь ты меня!       — Я не выбирал, это оно нас выбрало. Я свалился сюда.       — А я?       — И ты со мной. — Тася плотоядно улыбнулся:       — Согревай давай меня! Реабилитируйся! Вымаливай моё прощение и расположение!       Пришлось прикорнуть рядом — так, чтобы не задевать раненое плечо. В профиль Таська смешной. Нос вздёрнутый, какой-то совсем не мужской. И даже в этой сырой яме от Таськи пахнет кофе и ирисками. Странно.       Лето летом, но лежать на остывшей земле холодно. Однако встать во весь рост страшно. Судя по обуви и по пистолету, человек, который преследует нас, — не шутник вовсе, терять ему нечего. Он будет шастать по лесу всю ночь, ему нельзя допустить, чтобы мы вернулись. А если мы сейчас встанем, то передвигаться будем медленно. Да и вдруг он вернулся к окраине деревни, чтобы засечь наше возвращение? Там нас пуля и настигнет…       — Нам нужно выйти в деревню с другой стороны, чтобы по главной улице, у всех на виду пройти, — шептал я в маленькое ухо.       — То, что с другой стороны, я согласен. По любасу он нас ждёт, коли не дурак. Но можно не по главной улице, а огородами к мадам Томе прошмыгнуть. Надо предъявить ей меня, желательно живого.       — Думаешь, сейчас можно пойти?       — А ты знаешь, куда идти? Темно, не видно ни зги, у того урода хоть фонарь был.       — Я побежал по оврагу, что за моим домом, потом в лес, вон оттуда, — я показал рукой, — значит, нам туда. Убежать далеко с тобой на плече я не мог, выйдем на огни и на лай собак.       — Надо дождаться, чтоб светать начало, в темноте мы опять куда-нибудь свалимся, тут полно ям, да и капканы против волков наставлены… Чёрт, комаров столько!       — До рассвета ещё часа два! Это слишком много! Как бы тебе не было хуже.       — Ты заботишься обо мне? Как ми-и-ило! Сэм, давай попартизаним ещё с часик. А потом ты меня и потащишь, так и быть! И вообще, просунь-ка руку мне под голову! Во-о-от! Давай наслаждаться единением с, мать её, природой! — Таська оказался у меня в объятиях, хитрый стервец. Даже так, в лапах боли и страха, он флиртует!       Мы пролежали больше часа. Сначала Таська мне принялся шёпотом рассказывать свой сон, потом он испуганно заявил, что по его ноге ползёт змея, «нет… змейка, нет… червяк!» Мне пришлось ощупывать раненого, ибо эта червяко-змейка ползала по всему его телу. Затем мы заткнулись оба, так как услышали хруст веток, как будто кто-то бежит. Когда тревога улеглась, Таська потребовал ещё раз рассказать о пожаре, потом о том, как мы начинали дело. Тут же начал нас критиковать, говорить, что мы «буржуи недобитые, нэпманы перекормленные, пустозвонная финансовая олигархия». И снова какой-то странный звук, как будто чьё-то частое дыхание. Из ямы было страшно выглянуть. Я вспомнил про капканы для волков… После этой звуковой паузы Тася вдруг засопел на моём уже затёкшем плече. Может, опять притворяется? Как можно заснуть, когда столько тихих звуков, тело чешется, голова полна неясными подозрениями и где-то рядом рыскает убийца…       Но всё-таки пришлось выбираться из ямы до рассвета: начался дождь. Сначала капли до нас не долетали, а только наполнили новыми, почти весёлыми звуками наш новый мир. Но потом грянул хриплый гром и вода проникла за шиворот. Тася встрепенулся, и мы приняли решение: идти.       Представляю, на что мы оба были похожи! Восставшие мертвецы: жалкие, тленные, мокрые, в еловых иголках и жидкой грязи, с мученическими лицами, цепляющиеся друг за друга, ковыляющие еле-еле… А у Таськи ещё и чёрные круги под глазами. Прелесть! Таське было трудно идти: стоя тянуло в плече, а мокрая земля то и дело уводила его ноги в стороны, он рефлекторно пытался сбалансировать руками и тут же морщился и сипел. Мы двигались очень медленно. Я то впереди, то поддерживая свою фею за здоровую руку. Пару раз останавливались, и Таська приникал головой к сосновым стволам, горестно складывая бровки. Бедный парень… Но потом он находил в себе силы оторваться от дерева и плестись дальше. Даже пару анекдотов от него услышал по дороге… Не смешных, правда…       Уже потом, в машине, гоня в город, я подумал, что мы ни разу не поговорили о том, кто этот стрелок… Возникло такое смутное ощущение, что Таська уже знал, кто виноват, но почему-то молчал.       Когда мы дошли до деревни, было уже светло. К дому Таськиной бабушки прошли через соседский огород. Баба Тамара не спала. Она сидела в маленькой комнате на кровати и недвижно смотрела на какую-то точку в стене, сложив мягкие морщинистые руки на коленях. Даже не сразу среагировала, когда мы ввалились.       — Ах! — женщина схватилась за сердце.       — Мадам! Не нужно сырости и соли! Глазам довольно горькой роли! — продекламировал что-то Тася. — Я жив, и друг спас жизнь друга!       — Ах ты, засранец!.. — только и ответила баба Тома и забегала вокруг внука. Вместе с ней забегала Дура. Таська был тут же уложен на кровать. Тамара Ивановна (я только в этот день выяснил, как её зовут) действительно потеряла внука, она уже терзалась, как будет звонить родителям и что им говорить. А тут мы, натуральные зомбаки! Почему-то баба Тома совсем не удивилась той сумбурно рассказанной истории, что я поведал, наблюдая, как она разворачивает покрасневшие тряпки на плече Таськи, как отлепляет сфагнум с побагровевшей раны, как заливает плечо жёлтой жидкостью, как умело ставит «паразиту» (так уж она его называла) укол, как ловко накручивает марлевую повязку, как обтирает губкой Таськины лицо и грудь. Всё-таки женские руки гораздо более умелы и сноровисты в делах поддержания жизни!       Таську под его ехидные восторги мы раздели в четыре руки, укутали в пуховое одеяло. И он наконец взаправду уснул. Белая кошка примостилась рядом с хозяином, недовольно урча ему в подмышку. Тамара Ивановна позвала меня пить чай, так как нам всё равно не спалось.       — Ты не смотри на мово оглоеда косо! — предупредила женщина, чокнувшись с моей кружкой стаканом с настоем пиона. — Он, конечно, балда, но балда добрая… Единственный мой внучок. Бог послал только ентова! Ну, так я и рада. Я вижу, что он к тебе прилип. Высматривал тебя с месяц: в биноклю наблюдал, лазил в дом, в компьютере своём всё про тебя нашёл. Мне рассказывал всякие детективы про тебя. Я не верила. А вон оно как… Ты бы не обижал его.       — Не обижу. Повезу сегодня его в нормальную больницу. Как там пожар в моём доме? Что-нибудь целым осталось?       — Угол чёрный, черёмуха сгорела, окно попорчено. Внутри смрад. Кто ж поленницу-то туда устанавливает? Подальше же от дома надо! Но мы успели, чтоб не дотла… Ванька Субботин потолкал твою машину… больно уж огромна! Ты Ваньку-то отблагодари опосля! Повезло, что он не пьяный был.       — Отблагодарю. Тамара Ивановна, а как вы заметили огонь?       — Да не я! Гуси чегой-то загоготали. Я подумала, что зверюга какая-нибудь дикая залезла. Вышла во двор, а там дымина!       — И никого не видели?       — Не видела, милок.       Как стало светло, мы с Тамарой Ивановной отправились на «мой участок». Дом представлял собой грустное зрелище. Злоумышленник поджёг поленницу, и её останки, размётанные героическими соседями, ещё тлели слабым дымком. Мёртвая черёмуха обгоревшей ручищей царапала чёрную землю, бедному дереву устроили настоящее аутодафе. Её когда-то широкие листочки превратились в горелые стручки. Около дома с уродливым чёрным боком и лопнувшим стеклом окна огромные лужи — это добровольцы-эмчеэсники перекинули от бабы Томы садовый шланг и обильно поливали дом и забор. В доме тоже лужи на полу, под потолком клубами зависло облако белого дыма: я рукавом прикрыл рот и нос. Чёрт! Таськин ноут, стоявший аккурат около окна-погорельца на столе, весь в саже, угол оплавился, экран треснул. Ноут не жилец. Наверное, повезло, что обстановка была убогая: ни тебе шторок, ни половиков. Иначе бы огонь с радостью сожрал всё вокруг, включая Таську, обиженно спавшего на диванчике. На полу валялась какая-то жестяная банка. Повернул её ногой: изнутри всё чёрное. Видимо, убийца кинул горящую банку внутрь и какой-то ядовитый дым должен был убить потенциальных жильцов. Портмоне, телефон, кожаная ключница — всё на том месте, где я и оставил, на полке буфета. На стуле висят чистые, хотя и пропахшие дымом джинсы. Я скинул с себя свои грязные штаны и влез в эти, переодел носки, кроссовки, футболку.       За домом уткнулся в хлипкий забор мой «хаммер». Надо будет познакомиться с этим Ваней Субботиным: машина хоть и на нейтралке стояла, но в одиночку, да ещё и через заросшую грядку толкнуть этого монстра — это ж богатырская силушка нужна… Сейчас нужно ещё выбраться из этого крена. Однако приблизившись, я понял, что выбираться не придётся: на задних колёсах баллон резины спущен… Чёрт! Он прострелил резину? Я сразу заозирался, а вдруг он ещё здесь. Подхватил Тамару Ивановну, что кудахтала рядом, и потащил её вон. И как сейчас Таську в город везти? Может, позвонить Сашке, чтобы приехал за нами? Он сорвётся с радостью!       Однако всё решилось по-другому. К Тамаре Ивановне с утра пораньше зашёл тот самый Ванька Субботин. Здоровый мужик с пивным пузом, с татуировкой-солнышком на плече, человек-гора, лицо которого украшал на редкость уродливый сизый нос. Лексикон Ваньки, как у Эллочки-людоедки — тридцать слов. Правда, это не гламурные сокращения, а тридцать всевозможных однокоренных оборотов от «ёб», «хер», «блядь» и любимое словечко «засада». Узнав о том, что «америкосовский хермер какой-то еблан херакнул и теперь полная засада с тем, чтобы съебнуть до города с раненым блядунчиком баб Томы», человек-гора, широким жестом разрешил взять его «Ладу Калину» напрокат, «ибо блядунчика ебатькакжалко», а сам он уже приготовил самогона, чтобы «наебениться по самые яблоки». Да и я пообещал щедро отблагодарить нашего спасителя. И как я раньше не познакомился с этим замечательным деревенским лингвистом-фольклористом?       В девять разбудили Таську. Сон его разбил: никакой фонтанирующей пошлости и бодрости как не бывало. Тася вялый и серый, но не жалуется. Тамара Ивановна затянула повязку потолще и потуже, помогла ему одеться в приличное — фисташкового цвета джинсы и серую толстовку с розовыми зайчиками, заплела ему косичку, напоила молоком, что принесла Ванькина жена. И мы загрузились в «ладу» цвета портвейна. Деньги — с собой, телефон, ключи — взял, нам выдали обезболивающие таблетки, термос с чаем и ценные указания типа «не ебись из-за шрузов, они хрустят, и нехер, пусть!»       Непривычно, конечно, в таком автомобиле ехать. Шумоизоляция нормальная и обзор не как в танке, колею держит, подвеска мягонькая, но всё поскрипывает, пованивает, тормоза тормознутые, подсветка на приборной панели умирающе подмигивает. Короче, решил не особо спешить… Таська, пристёгнутый через правое плечо, полулежит рядом, кемарит, тоже по колдобинам не хотелось бы скакать — тревожить парня. Поэтому и осторожничал, даже когда на трассу выехал.       В какой-то момент подумалось, что однообразная прямота дороги вызовет сонное состояние, но именно эта мысль мобилизовала мозг: я понял, что за нами едет «хаммер». Даже сначала подумал, что мой! Но нет, мой негритос намного чище, да и ближний свет я не так давно поменял на стоваттные галогенные, а у этой машины цвет желтоватый. Но какого чёрта внедорожник нас не обгоняет? При его-то динамике? Я сбавляю скорость, еду внаглую на шестидесяти. И этот упоротый сбавляет… Я выжимаю скорость, почти запредельную для этого корытца, и «хаммер» легко удерживается рядом. Плохо дело.       — Это наш дружок? — подаёт голос Таська.       — Да, очевидно он.       — Останавливаться нельзя, он вооружён. Если только на заправке какой-нибудь, там, где люди.       — До заправки бы ещё доехать. Скорее всего, он ищет, где бы нас скинуть с трассы побольнее. С его массой и габаритами это нефиг делать.       — У тебя же есть телефон. Давай звонить кому-нибудь!       Я вытаскиваю из куртки телефон. Сети нет… Решаюсь мчать на пределе скорости, чтобы добраться до какой-нибудь забегаловки или заправки. Но для преследователя — это как знак: «хаммер» зарычал и погнал за нами прямо по середине дороги, по разделительной. Чёрт, и ни спереди, ни позади машин нет! Вижу, Таська тянется за сумкой с термосом, роется здоровой рукой в бардачке, выуживая оттуда уродские очки, пачку салфеток, шило, зажигалку. Лицо у моего спутника наливается жизнью и злостью, правой рукой он цепляется за поручень вверху. И я понимаю, что Тася не сдался, и мне нельзя. Удрать от «хаммера» невозможно… Что же предпринять? Как дожать до людей?       Но вражина начинает действовать раньше: ускоряется и с тупым звуком бахает отечественному упрямому корытцу прямо слева в задок. Нас бросает в сторону, еле выруливаю с гравиевой обочины. Бах! Ещё раз, и замигал датчик! И у-у-у-ух-х-х-х: открылся багажник! Нормально! Машина начинает приседать, ощущение, что крышку багажника сейчас оторвёт.       — Держись! — кричу я Тасе и резко выруливаю на встречку — нельзя, чтобы он нас сбросил в кювет, там резкий спуск, камни, впереди речка. Мотаю машину вправо-влево, из багажника что-то с грохотом выпало! «Хаммер» прёт по пятам, стучит по корпусу, торопится, гад, пока никого не видно на дороге. Промчали мост, и «хаммер» делает рывок. Всей своей тяжестью и агрессией сбивает нас, словно шар кеглю. В бедной «ладе» что-то грустно звякнуло, застучало, завизжало, «хаммер» давит…       — Держись! — ору я, выкручиваю руль навстречу обочине, но всё равно машина летит боком вниз, всё вокруг крутится. Бам… Бам… ш-ш-ш-ш… Лежим на крыше. — Тася! Выбирайся! Надо уходить!       Тася стонет. Отстёгиваюсь, переворачиваюсь, дверца не открывается. Бью ногой! Р-р-раз, ещё р-раз… Выдавливаю, выползаю, рискуя разрезать пузо, соскакиваю, бегу к Таськиной дверце. Он открывает её сам: значит, он в сознании, значит, всё относительно в порядке. Подлезаю, тащу Таську за руку, за шею, он стонет, пыхтит, но цепляется за меня, толкается ногами. Надо бежать!       — Надо поджечь! Чтобы он не преследовал нас! — шепчет Тася и суёт мне в руки зажигалку.       — Уползай в кусты, давай, ты сможешь, — хриплю я в ответ и ползу к крышке топливной горловины. В кармане куртки какой-то длинный чек ещё из прошлой жизни. Достаю, вставляю в горловину, чиркаю зажигалкой, поджигаю кончик и, не дожидаясь огня, перекатываюсь в кусты и сталкиваюсь там с Таськой. И тут же: у-у-х!.. Жаром ударило в спину. Перекатываюсь через Таську, тот сипит, на четырёх конечностях стараюсь двигаться в чащу подальше от того, кто, скорее всего, сейчас стоит на обочине и наблюдает за горящей машиной. Или спускается под горку, чтобы добить нас, как грызунов в мышеловке. Чёрт! Тася не может ползти из-за раны в плече! Волоку его за собой по мокрой траве, помогаю встать, и мы бежим… бежим, пригнувшись под спасительной зеленью, под завесой дыма. Бежим, стиснув зубы: один от ненависти, другой от боли. _________________       *К. Чуковский «Доктор Айболит».