Человек

***

Очнувшись, бывший гомункул тревожно распахнул веки, скрывающие радужку неестественно-сочного сиреневого цвета, отяжелевшие от усталости — нового чувства, которое так непозволительно и бесцеремонно подчинило себе его тело — и тут же огляделся. Вопрос о том, каким образом, по какой причине и для чего он попал в незнакомое ему помещение, сразу отыскал ответ, стоило заметить светловолосого мальчишку, государственного алхимика, что носил знак Фламеля. Тот, кажется, дремал, пристроившись на табуретке, стоящей по одну стену с кроватью, где в свою очередь находил себя пробудившийся. Разделяло их лишь окно, своей шириной определяющее расстояние меж двух предметов мебели. Оно было настежь распахнуто, а с улицы тянуло сырой, малоприятной прохладой и слегка ощутимо озоном. Тогда-то существо в подробностях припомнило все свои злоключения, что произошли с ним совсем недавно. В неком подобии приступа паники от простого незнания, как быть в дальнейшем, парень шустро, но осторожно вскочил с постели, рванув к окну — благо, что открыто — намереваясь как можно скорее смыться подальше от ненавистного ему общества и всех вытекающих последствий, что ожидали его с пробуждением оного. А уж потом он что-нибудь придумает. Найдёт способ. Сделает хоть что-то. Экс-гомункул уже перекинул одну ногу через подоконник, когда живая рука вырвала его из мыслей-попыток оптимистично окантовать внезапно и так неприятно навалившееся на него осознание безвыходности. Глаза сверкнули ярким кармином, моментально наполнившись яростью, которая вернула им былую живость, гневно впиваясь в безэмоциональное лицо молодого учёного. — И куда ты собрался? — произнесено было слишком раздражающе спокойным для подобной ситуации голосом, что просто взбесило побитое судьбой создание, отчего оно зашипело так, будто в человека и вовсе не превращалось. — Отпусти меня! — его резко дёрнули, что вероятности удержаться на подоконнике не осталось — пришлось с глухим ударом свалиться на пол. Блондин продолжал сидеть, не разжимая хватку на бледном запястье, глядя сверху вниз, что гостю этого дома, мягко говоря, крайне не нравилось. Странному выражению, теперь показавшемуся у подростка, Энви вряд ли придал значение, а вот позволить смотреть на себя свысока точно не мог. — Ты теперь человек. На пятом этаже выходить наружу через окно довольно опрометчиво, — справедливо рассудил старший Элрик. Издёвкой фраза даже не пахла, но на данный момент, достигнув практически пика эмоций, Зависть решил обрушить их все на неприятеля, действуя его же способом — грубым движением потянув свою конечность в сторону, сбросив мальчика с пригретого местечка на стылое дерево затёртого паркета. Но, вопреки ожиданиям, тот не растерялся, отметая возможность использовать замешательство против него, мигом группируясь и наваливаясь на бунтаря правым боком. Предплечьем искусственной руки, болезненно обжигающей кожу холодом металла, он прижал грудную клетку брюнета, тем самым полностью уложив на лопатки и фиксируя. Давлением он едва перекрыл ход кислорода, ровно настолько, что у обычного человека это вызвало бы головокружение. Почувствовав его, Энви, на пару секунд обескураженный, принялся ёрзать и извиваться, подключая пока свободные руки, но Эд быстро перехватил их, наконец, избавив лёгкие того от натиска. — Отпусти, тебе говорю! Ты, Стальной ублюдок! — нога, на которой ещё день назад красовался Уроборос, ощутимо пришлась под рёбра, открытые для удара, и, не заимев должного эффекта, сразу зарядила ещё два. Но либо сегодня юноша был на удивление стойким, либо ему просто везло, потому что он выдержал все три атаки, ещё и умудрился сомкнуть ладони, так и не выпустив сопротивляющегося из плена, намертво пригвоздив конечности темноволосого к преобразованному полу. — Энви! — обратился парень, тщетно пытаясь привлечь внимание отчаянно брыкающегося существа. — Успокойся! — да, оно было не из тех, кого можно вот так запросто угомонить, но Элрик намеревался любой ценой достучаться до так называемого носителя греха. Втолковать, что тот им не является, и впредь без надобности прятать проявления остальных чувств за маской ядовитой издёвки — он может себе позволить их выпустить, ведь ему полноценно подвластны любые, какие он только захочет. Убедить, что нет необходимости вести себя так, как он привык за долгие века, прожитые в бесплодной ненависти, которая поглотила столь многое, стараясь утолить скверную жажду. Уверить, что он волен делать всё, что желает сам, по-настоящему желает, о чём когда-либо мечтал, пусть не вполне осмысленно. Эдвард не сомневался — такие мечты имели место быть, затаившись в укромном уголке приобретённой нынче души. Нужно будет, он выкопает их с самого дна чужого сердца и выложит перед носом его владельца в доказательство и себе, и ему. Будет сложно, но он готов. Алхимия должна приносить людям добро, да? Так пусть на этот раз она послужит указателем на пути к счастью тому, кто без собственной вины страдал от неё. — Да отвалишь ты от меня уже, нет?! — Если обещаешь не сбегать! — Так я и согласился, коротышка! — Просто выслушай! — когда экс-гомункул понял безуспешность своего усердия и сменил тактику, потянувшись, чтобы укусить алхимика, имевшего беспечность не задуматься о таком исходе, последний не выдержал. — Ну и торчи тут дальше тогда! — он поднялся, параллельно не забыв покрепче сдавить путы на конечностях Зависти, чтобы наверняка. — И вовсе я не мелкий! Стоя напротив и безмолвно наблюдая за потугами выбраться, он ждал, когда отныне обыкновенный (ну или почти) парень сдастся. Не может же, в конце концов, он упираться вечно, хотя, кто его знает? Опыт подсказывает, что упрямства в зеленоволосой голове с избытком, но и Стальному его не занимать. В крайнем случае, он вновь поймает протестующего, сотворив из чего-нибудь кандалы, а человеческое тело рано или поздно всё равно даст знать о своих потребностях — тогда-то и попробует договориться. — Аргх, поверить не могу! — вдруг пронесся по комнате возглас, звонко отразившись от стен и вылетев через оконный проём, испаряясь в шорохе ветра. Настолько детской обиды в интонации существа юноша уж точно не ожидал услышать. — Превратиться в слабого, ничтожного человека! А всё ты, чёртова малявка! Как же я тебя ненавижу! Ненавижу! — Ты преувеличиваешь, — к чему конкретно отнёс сказанное Элрик, было не совсем ясно, но намёка на скорое высвобождение из плена не подавал, усаживаясь обратно на малоудобную табуретку, отчего все затёкшие мышцы напомнили ему, сколько времени он на ней провёл, карауля. Даже «разминка» в виде борьбы со строптивым не помогла как следует разогнать кровь. Он тихо вздохнул, всё-таки отвернувшись от надзираемого, краем уха улавливая негромкое кряхтение, неожиданно прерванное. — Обещаю, — еле просочилось сквозь стиснутые зубы едва слышное слово. — А теперь освободи меня, алхимик! — по-видимому, мальчик переоценил упорство и терпение экс-гомункула, уже настроившись на продолжительное бдение над пленником и тщательное вдалбливание ему простых истин об открывшихся положительных аспектах. Когда поверхность паркета вернулась в первозданное состояние, Энви резво встал, уловив строгий взгляд своего истязателя, и с разочарованной миной на лице плюхнулся на кровать позади. — Не думаешь, что у тебя появилась отличная возможность убедиться в обратном? — продолжил прерванный разговор об «отличительных людских свойствах» Эдвард, стремясь добиться чужого расположения. Оно бы очень пригодилось. — Усохни! Что ты понимаешь?! Можешь себе представить, какого это?! Лишиться… — а он, правда, лишился? Возможно, наоборот, приобрёл? Зависть осёкся, кажется, решив взять себя в руки. Не хотелось показывать свои эмоции, но сейчас даже при этом несносном щенке держаться было трудно — как бы он ни противился, необъяснимое отчаяние брало верх. Что же это такое?! Он может в момент распрощаться с белым светом от любого пустяка, а если и нет, то ориентировочный срок, как приговор, уже выдвинут, обратный отсчёт пошёл. Стареющее, медленно разлагающееся отвратительное тело. Эдакая бомба замедленного действия. А он даже сам себе не мог ответить, что его так невыносимо злило? Раздражало. Унижало. Пугало. Что? То, что он стал одним из тех, кого всё время своего существования фундаментально презирал? Или, действительно, лишь боится смерти? Может, его оскорбляет то, что его, воистину, спасли? Подарили подлинную жизнь, а не эту поддельную замену. Или то, что это сделал его враг? И враг ли он после этого? Эти мысли с неожиданной лёгкостью им овладели, что коробило и удивляло даже их обладателя. Наверное, это потому, что он стал как и все люди. Им ведь свойственно ощущать столько ненужных чувств, несмотря на то, что становятся от этого уязвимыми. — Это страшно… — случайно обронил практически одними губами брюнет, не веря, что сделал это вслух. Только не перед ним. Он не должен был слышать. Никто не должен был. Даже он сам не желает слышать этого. — Почему? — на подростка подняли пронзительный в своей серьёзности взор, вмиг погружая всё его естество в вязкую трясину неловкости. Затем тихий смешок, привычный, горько отдающий прежней сущностью и всегда так ему подходящий, решительно контрастирующий с тем, что сейчас излучали глаза нео-человека — он прозвучал, скорее, как принятие поражения. Светлые брови непроизвольно сдвинулись. — Сам прекрасно знаешь. Уж это-то ты способен понять, Стальной? Да, он догадывался. Он понимал, что может его так волновать. Энви просто не в состоянии быть тем, что подразумевает его новая природа, частью общества, человеческого общества, звеном этой системы — в чужеродной среде, нет, враждебной, потому что след прошлого чересчур глубок — он никогда не являлся и не станет. Блондин понимал, как непросто перешагнуть через себя, пусть и нет другой альтернативы, навряд ли удастся сделать это безболезненно и легко. Но это всего лишь установки, даже если они веками въедались в сознание Зависти. Собственно, именно поэтому он и взял на себя ответственность за судьбу этого создания, включая все дальнейшие исходы и трудности, что возникнут непременно, но Эдвард готов.