Did that hurt?

Кристиан встречает меня в аэропорту, держа в руках потрясающий букет из розовых лилий и мелких красных розочек, хоть я и просила его не приезжать. Я очень, очень рада его видеть, но выдавить улыбку у меня не выходит. — Хорошо долетела? — киваю, принимая цветы, и, замявшись буквально на мгновение, осмеливаюсь на быстрый поцелуй в щеку, чем очень удивляю и радую его. — Я очень скучал, Ана, — он совсем по-детски прикладывает ладонь к тому месту, где еще пару мгновений назад были мои губы, и я всё-таки улыбаюсь. Я не коснулась его ничем, кроме губ. И мне действительно хотелось этого, и он даже рад… Мне так нужно сказать ему спасибо за всё, что он делает для меня. Я тоже скучала, если честно. Скучала, даже сидя на могиле Трэвиса. Мне было это нужно, побывать там. Рассказать ему всё. Высказаться. Пожаловаться. Свою новую боль я снова привезла на городское кладбище нашего пригорода, где неподалеку от своего отца лежит Этот. Я плюнула на его могилу. Кристиан перед отлетом вручил мне большого плюшевого котика, так что я не была там одна. Крепко обнимала игрушку, плача у надгробия мужа. Оплакивая себя, не стесняясь этого. Оплакивая и Трэвиса, и обиду на Трэвиса, за то, что так поздно узнала его маленький грязный секретик. Посочувствовать кому-либо из Перри у меня не вышло. Они, может, не заслуживали потери любимого внука, племянника, брата, сына, но он заслуживал смерти. Я виделась с Джуди. Трой знал, что я буду в Хьюстоне, он сказал ей, она поджидала меня прямо у входа на кладбище. Мы смотрели друг другу в глаза, но мои не выражали ничего, а её — безграничную ненависть. — Мой сын заслуживал этого? Мой сын заслуживал этого?! — она указывает вдаль, на примерное расположение могилы этого ублюдка, и я медленно шагаю туда, крепче сжимая своего серого котика в руках. Джуди ведет меня, обогнав, что-то шепчет, делясь переживаниями, делясь своей ненавистью ко мне, но я даже не слушаю её. — Он был таким молодым… Разве он заслуживал этого, Господи? — она опускается на колени, поправляя его фото, цветы, поглаживая мраморную плиту с его именем. Она скорбит. На мне только уютная ярко-оранжевая худи, в Техасе намного теплее, чем в Сиэтле. Она мне нравится. Я одолжила её у Кристиана… Вернее, он одолжил мне её, просто забрав мою кожаную куртку. «Ты застудишь почки. Моя толстовка теплее и будет тебе ниже попы». Очень мудрый любитель Old Navy, понимающий, что мне будет легче в вещи, связанной с ним, хоть она и болтается на мне как мешок. Расстегиваю кофту, не стесняясь людей чуть поодаль от нас, и Джуди невольно громко ахает, увидев подтверждение таких страшных слов Троя. — А наша с Трэвисом семья заслуживала этого? Трэвис заслужил смерти от рук собственного сына? Я заслуживала с этим жить? На животе шрамы с его именем до сих пор красные, а сердце уже стало бледным, почти незаметным. Кроме глубокого хвостика. Я принимаю успокоительное быстрее, чем осознаю, что у меня начинается паническая атака. — Ана, господи… Застегиваю свою толстовку и оставляю Джуди там, с её сыном, возвращаясь на главную аллею. Пора проведать Трэвиса. Том Перри монстр. Но она его мать, и она оплакивает своего ребенка. Я уважаю её горе. Я разговаривала неделю… Вернее, вела себя так, будто ничего не случилось. Рассказала всё Кристиану, полиции, Трою, психологу… А потом замолчала. Когда, наконец, осознала. Психолог говорит, это нормально. Слова, которые я произнесла при Джуди — первые за последние месяцы тишины. Три? Больше? Я уже сбилась. Я всегда сбиваюсь, когда пытаюсь сосчитать что-то. Когда пытаюсь сосчитать следы на теле. Сколько их всего? Сотня есть? А сердечко, сердечко считать за один большой шрам или сосчитать каждый отрезок? Психолог думает, я блокирую воспоминания, почти ничего не помню, но это не так. Я помню всё, и очень детально, насколько мне позволяло состояние. Я до сих пор чувствую боль внутри. Я не думала, что смогу ощущать счастье, да еще и так скоро после случившегося. Безмерное счастье, почти разрывающее меня изнутри, одновременно с леденящим душу ужасом. Кристиана арестовали прямо в моей палате, объявив, что он подозреваемый в убийстве Томаса Перри. Ублюдок не выжил, несколько дней провалявшись в соседней реанимации. После разбирательств переквалифицировали в «превышение самообороны», а его выпустили под залог. Но детектив откровенно призналась мне, что ей пришлось попотеть, а кое-что из фактов и вовсе скрыть из дела, чтобы Кристиана отпустили. Что ей жалко меня, мне нужен Кристиан, а тот ублюдок был никому не нужен, только травил мир своим существованием. Я очень хочу забыть этот период. Эти бесконечные недели в больнице, одиночество, и первые недели в квартире Кристиана. Первые два месяца «после» — истинный ад. «Я знаю, что взял грех на себя. Но будь у меня возможность повторить — я бы сделал тоже самое, ни раздумывая. Единственное, о чем я жалею — я ничего не мог сделать Форресту… Но это пока, Ана». Иногда я спокойно вспоминаю всю ситуацию. А иногда случается безумный приступ паники, однажды даже потеряла сознание. Я видела всё будто со стороны: как Том в очередной раз привел меня в чувства, как кончил мне на лицо, как заставил очистить его член от крови, моей же крови, приставив нож к горлу. Как примерно в этот момент в комнате появился Кристиан… Чуть позже, когда Том уже отвязал меня, крепко обнимал и шептал, что мы будем счастливы вместе. — Ты обещала, ты обещала мне, что Котика не будет сегодня! Ты обещала! — в голосе Этого такая обида, будто я и вправду виновата, будто я ему что-то должна вообще… Том в очередной раз схватился за свой нож, вскочив с кровати. Шипел проклятия, обещал, что убьет Кристиана, и действительно первый бросился на Грея. Серьезно ранил Кристиана в плечо, борьба, драка… И он упал, ударившись об угол стола, а Кристиан не мог остановиться, всё пиная его. Мне казалось, целую вечность, по факту — меньше минуты, как сказала детектив. Потом «неотложка», до неё — мольбы Кристиана не смыкать глаз, пока он укачивал меня, завернутую в одеяло, стоя перед домом. А я не послушалась и не видела его два дня. Если бы Кристиан не держал меня на руках, он бы так сильно не повредил руку. — Я приготовил яблочный штрудель… — дарю ему выразительный взгляд, отрываясь от созерцания Сиэтла, и он закатывает глаза. — Я сам приготовил яблочный штрудель и купил мороженое. Тебя не было всего три дня, а я места себе не находил. Он, конечно, не такой красивый как твоё творчество на кухне, но я очень старался. У Кристиана новая машина, красивая трехдверная Audi A3 черного цвета. У него серьезные проблемы с рукой, и пока она не восстановится — он должен забыть о байке, ему нельзя так напрягаться. Я была против продажи его мотоцикла. Он был против, когда я возместила ему стоимость авто, демонстративно вручив мне карту его банка, привязанную к его счету, с моим именем. Он пожертвовал тем, что годами было для него мечтой, и стало реальностью, любимой игрушкой, ради меня…, а я того не стою. Психолог говорит, что я зря продаю свой дом. Кристиан ничего не говорит, потому как полностью понимает меня. Я просто не могу там находиться, до тошноты. Даже мои вещи собирала Кейт, которая еще и «уничтожила» ту проклятую комнату, принесшую столько боли каждому, кто побывал в ней. Мне ничего не нужно. Мне нужна только новая жизнь. Я всегда мечтала жить рядом с водой. Гулять по пляжу с лабрадором, строить песчаные замки с детьми, устраивать пикники… Сейчас мне хватит небольшого дома, лишь бы подальше от Сиэтла, где-то в глуши, а река или океан — приятный бонус. Я не сбегаю. Я просто хочу быть живой, но здесь у меня это не выйдет. Мы много беседуем с миссис Холлоуэй, которую я никак не привыкну называть Джо. Она беседует. Я киваю. Она психиатр, она вызвала полицию в тот раз, когда мы были с Кристианом в гостиной… Мы общались по-соседки, но редко, я всегда была так занята, что год обещала ей попробовать её черничные маффины. Джо сказала, что больше половины пар не переживают изнасилований и расстаются в течение года. И я с ужасом жду момента, когда Кристиан бросит меня, но я пойму и буду уважать его выбор. Я некрасивая, изуродованная, каждую ночь пробуждающая его своим криком боли и ужаса. Не позволяющая просто взять меня за руку, обнять, вечно чувствующая себя грязной…, а об интиме я даже подумать не могу без истерики. Зачем я ему такая? Я слышала как Джо говорила Кристиану, что у меня возможны суицидальные мысли, но это не так. Их не было, почему-то, даже когда я была одна в палате, с изредка проверяющей меня медсестрой. Я хочу жить, я хочу собаку, а такой радости как моя смерть я ни за что не доставлю ни Форресту, который сейчас под следствием, ни Этому. Я. Никогда. Не. Буду. Его. Правда, отсутствие мыслей о суициде ничуть не мешало мне хотеть уничтожить себя, но это быстро прошло. На смену этому пришло осознание своей ничтожности, тупости и осознания, что железная мочалка только ранит кожу, но никогда не смоет всей той грязи внутри меня. Трой открыл мне моего хорошего друга, Александра Форреста, с той стороны, о которой я и помыслить не могла. Александр Форрест действительно был федералом, отдел по борьбе с наркотиками. А Трэвис занимался тем, чем сейчас занимается Трой: поставкой наркотиков из Колумбии. Поэтому он так просил продать мою часть, чтобы у меня не было проблем, чтобы расширить «бизнес». Трэвис сгубил карьеру Форреста: начальство агента получило увесистую взятку, что неудивительно, а его понизили и стали бросать в командировки по стране, пока совсем не вышвырнули из бюро. И он жаждал мести. Он следил за мной, оказывается. За той маленькой хрупкой девушкой, носящей под сердцем малыша. Но собирался благородно подождать появления на свет ребенка, а только потом отомстить Трэвису. «Каждый должен иметь второй шанс, знаете. Даже Трэвис Перри». Неужели мир так тесен? Неужели я никогда не буду свободной? — Ты поужинаешь, или только десерт? — отрицательно качаю головой, скрываясь в ванной, и Кристиан тяжело вздыхает, но ничего мне не говорит. Я похудела на семь килограмм. И его бесят мои тонкие, вечнодрожащие руки, поэтому кормление немного похоже на насильное. Везде вкусняшки, завтрак в постель, ежедневные подарки из кондитерской недалеко от работы… И только благодаря ему я еще не заработала проблем с желудком.

***

Когда дверь в очередной раз тихо хлопает, я уже даже не отрываюсь от раскраски, продолжая красиво оформлять восточный узор. Искренне считала эту терапию бредом, пока не поняла, что мне и вправду легче. Предпочла фломастеры карандашам, и заметила, что упорно избегаю красный цвет. Надеюсь, психолог тоже заметил это… Кристиан каждый день уходит по вечерам, как ушел и сейчас. Примерно на час, иногда чуть меньше, иногда побольше. Он ничего не объясняет мне, да и какое право я имею спрашивать? Я живу в его доме, регулярно не даю ему спать, вечно молчу и запрещаю прикасаться к себе, во всех смыслах. Он молодой, красивый и здоровый мужчина, которому нужен секс, нужна нормальная, сексуальная девушка, а не тридцатилетняя изуродованная дура, не дающая ему ни счастья, ни покоя. И с этим пора что-то делать, я не могу ломать его жизнь. Я очень хочу счастья для него. А как уйти от человека, без которого ты не можешь жить? В понедельник Кристиан надел белую рубашку в тоненький волнистый узор — во вторник она на мне. Она пахнет им. И мне так спокойнее, хоть это и не этично, не гигиенично. Его вещи такие большие на моем худощавом теле… Он, даже его вещи — мой защитный кокон. Я уже три рубашки ему испортила пятнами, и не знаю, он не заметил, что я купила ему новые, или просто терпеливо молчит? Мне очень тяжело, и я не могу это объяснить. Я чувствую себя отвратительной, никакой, опустошенной, не хочу, чтобы Кристиан касался меня, не хочу испортить его собой… Но при этом, до боли в груди, я так хочу оказаться в его объятиях. Так хочу снова поцеловать его. Хотя бы так же, как в аэропорту. Так хочу показать ему, что мне просто нужно время, но я буду, я буду в порядке, лишь нужно потерпеть. Как раньше не будет ничего. Но хуже тоже не будет. Я восстановлюсь. В один прекрасный день я пойму, что не вспоминаю произошедшее каждую минуту, не вспоминаю это в таких ярких красках, не избегаю красного фломастера. Я обязательно буду счастлива. — Привет, — поднимаю взгляд на Кристиана и он мило улыбается. — Я хотел поговорить с тобой. Это очень важно. Откладываю фломастеры, жестом приглашая его присесть, и он опускается на стул напротив. — Ана, я… О, черт. Даже и не знаю, как начать… Только выслушай меня, пожалуйста. У него кто-то есть? Поэтому он уходит? Поэтому так нервничает? Неужели я была права? Киваю, делая этот непонятный жест, чтобы он продолжал, а у самой дрожат руки. Я хочу, я очень хочу, чтобы он был счастлив, но мой страх остаться одной еще больше. Я не готова. Я так долго отталкивала его, первые месяца два — точно. Плакала при виде него, от ненависти к себе, что я порчу его жизнь, что я недостойна его. Врачи запрещали ему появляться в моей палате. Потом медленно стало легче. Когда поняла, что он игнорирует мои ежедневные, иногда и не единичные, визги и слезы, упорно продолжая быть моей опорой в жизни. — Я очень люблю тебя, Анастейша, но… Но. Какое может быть «но» в признании в любви? Как он вообще может так говорить? Он видел меня?! Сама не замечаю как всхлипываю, прячась в капюшон худи и закрывая лицо руками. Нет. Нет-нет-нет-нет-нет. — Как бы ты не мотала своей чудесной красивой головкой, это правда, и я не собираюсь сдаваться. Я не буду лгать, что это не сложно — не иметь возможности даже за руку тебя взять, когда ты рыдаешь от своих кошмаров. Но я с тобой, я действительно тебя люблю, и я не сдамся. Со мной что-то не так. Говоря буквально, я не винила себя в том, что этот мудак порезал меня, как кусок мяса перед грилем, а потом изнасиловал. Психолог удивлялся. А потом понял, идиот, что ненависть к себе я испытываю, и еще какую, но связана она не с тем, что я сама виновата в собственной искалеченной жизни, а с тем, что мне стыдно перед Кристианом. И сколько бы не твердил этот индюк, что я не виновата ни в чем, а просто должна принять себя, как принял Кристиан, это не работает. Он любит меня, и я так же должна полюбить себя. А я не могу. Я должна была придумать что-то получше, чем сказать, что заболела. Он не должен был меня спасать, видеть такой, не должен был пострадать сам. И это только моя ошибка, моя большая вина. Я лишила его всего. — Пожалуйста, Ана, не плачь, только не из-за меня… Чёрт возьми! Я не хочу и не буду делать вид, что не мечтал о тебе последние пять лет, что мне всё равно, что происходит у тебя в голове! Но я знаю, что ты любишь меня, я вижу это по каждому твоему взгляду, почему я не имею право любить тебя?! Я буду с тобой ровно столько, сколько я буду нужен тебе. Но даже не смей думать, что ты портишь мою жизнь. Я бы сошел с ума, если бы… — он осекается, и глубоко вдыхает, медленно выдохнув через несколько секунд. — Я очень сожалею, что накричал на тебя, Анастейша. Но не жалею ни об одном своем слове, что только что сказал. Поговорим позже. Я люблю тебя. Судя по хлопку двери, он ушел в душ. Господи, а ведь он… Боже, нет. Нет. В этом нет его вины! Он не может так думать, это я солгала ему, скрыла многое, и в глубине души понимала, на что иду… Кристиан!

***

Очередной вечер в одиночестве, Кристиан рано ложится, ведь рано встает на работу… Чёрт подери, он сидит в моем кресле. На моем месте. И мне не жалко, не завидно и не обидно, просто иронично. Я даже не хочу касаться того, что связано с таким дерьмом как наркотики. Трой пообещал проценты и компенсацию, с апреля я перестану быть там хозяйкой. «Я знаю, что ты не отвечаешь на звонки и не отвечаешь на сообщения, но, может, встретимся? Обновим Ану Стил. Моя Ана в обморок бы упала, увидев такое мелирование, как у тебя сейчас на голове». Кейт… «Стил, чёрт возьми! Ты хоть ноги бреешь, или Грей мастурбирует под душем на снежного человека?» Прыскаю со смеха, но… О, черт. А она права. Он вряд ли воздерживается… Но вряд ли на меня. «Да. Да, я брею ноги, и да, я хочу встретиться». «Стил! Тогда я позвоню тебе завтра утром, часов в 11. Просто спускайся, я буду у вашего дома». «У вашего дома». О, Кейт…

***

Кейт тараторит и тараторит, делясь всякими женскими сплетнями, пока мы медленно тащимся по центру Сиэтла в наш салон, но единственное, что плохо с ней — я уже устала кивать. Ей некомфортно в моей тишине, и она пытается заполнить пустоту между нами, не понимая, что мне и так отлично. Я как-то даже не задумывалась, что нужно взять себя в руки. Соблюдала гигиену, но совсем запустила ногти, волосы, лицо. Я как конфетка для Кристиана: должен быть красивый фантик, под которым уродливая глазурь, но внутри именно та начинка, что так нравится ему. Что я чувствую, когда не отвечаю? Ничего. Я просто не могу открыть рот. Но почему при этом смогла заговорить с Джуди, с Трэвисом? Потому что Джуди заслуживала увидеть всё, что сделал её сын, прежде чем винить меня. Слышать тихий, хриплый голос, наполненный слезами и болью. «Он был таким молодым…», и правда, он заслуживал жизни. Я же старше ублюдка аж на три года, я могла бы и умереть. Свое отжила, да только в «клуб 27» опоздала. А Трэвис принял бы меня любой, поэтому я не побоялась открыться ему… как и Кристиан. Господи, они так похожи. Я и не замечала... — Ты оставишь длину или нет? — пожимаю плечами, и Кейт кивает. — А цвет, мелирование? — киваю в очередной раз, и она с деловым видом кивает мне, не отрываясь от парковки. О, наконец. Чертов час-пик. — Стрижка, укладка, маникюр-педикюр и косметолог? — посторонний человек, касающийся меня… — Только парикмахер? — Кейт, видимо, замечает этот ужас на моем лице, и я киваю. — Хорошо. Я с тобой, Ана. Очень хочется спросить, была ли она у Форреста, потому что глупо думать, что их тайные отношения испарились в один момент. Они трахали друг друга, по-животному, это не любовь, даже не дружба, но чувство привязанности никуда не денется. Алекс давал Кейт то, что она обычно искала в групповом сексе: адреналин и жестокость. Мастер молчит, но даже не раздражен, пока я выбираю оттенок краски. Наоборот, девушка говорит плюсы и минусы каждого цвета для меня, и я решаюсь на русый, но не темный. Даже интересно, каким он будет для меня. — А с длиной что делаем? Смотря на перепуганно-удивленную Кейт, я вытаскиваю из фартука мастера ножницы и обрезаю прядь чуть выше плеч. Радикально. — Грей должен молиться на тебя, Ана Стил. Он молится. И на меня, и за меня.

***

Я стараюсь как можно тише закрыть дверь, потому что машина Кристиана прямо у дома, и он вряд ли сейчас счастлив и спокоен, увидев, что я исчезла без записки и на целый день. Интересно, ему понравится моя прическа? Парикмахер старалась не задевать меня даже случайно, а краску с головы я смывала сама, девушка любезно поделилась со мной перчатками. Мне очень нравится. Я иная. Светлее, не похожа сама на себя. Опускаю очередную кучу пакетов из магазинов на пол и тихо прохожу в гостиную, где и застаю Кристиана на диване. Он в наушниках, что-то смотрит в телефоне, и я подхожу чуть ближе, искренне удивляясь борьбе внутри себя: желание обнять его со спины ничуть не меньше тошноты от самой себя. Заглядываю в экран, но пошевелиться больше не могу… О, боже! Кристиан замечает меня слишком поздно, чтобы среагировать так, как стоило бы, а не резко вскакивая со своего места, телефон отбрасывая в сторону, каким-то поганым чудом натянув джинсы и не рухнув при этом. — Ана… О, черт, я думал, Кейт задержит тебя. Только не смейся. Только не смейся… Стил, черт возьми! Хохочу в голос, впервые за долгие месяцы, и Кристиан тоже слабо улыбается, заливаясь краской. Надо же… — Тебе очень идет новая прическа. Новая прическа. Кристиан, пойманный на месте преступления. Кейт, случайно сказавшая, что Форреста могут выпустить, причем очень скоро… Смех медленно перетекает в истерику, хохочу и громко рыдаю, опускаясь на пол, и не могу успокоиться, до боли в животе. — Какая мерзость, Кристиан… Будто ты не видишь меня, не помнишь, что там, под фантиком одежды! Будто… Не прикасайся ко мне! — пячусь назад, замыкаюсь, лишь только он протягивает мне руку. Я не хочу, не хочу, не хочу! — Я ненавижу себя! Не смей делать вид, что я не заслуживаю этого! Не смей говорить, что я не ломаю тебе жизнь, что я красивая! — Анастейша… — Кристиан снова склоняется ко мне, лишь чтобы быть на одном уровне со мной, и я сама не замечаю, как сильно даю ему пощечину, отчего он отлетает от меня. — Сука. Кристиан сбегает так быстро, что я не успеваю ничего понять. Я ударила его. Я ударила человека, который делает для меня всё, который для меня является буквально всем. Я ударила его лишь за то, что он был рядом. За то, что он любит меня и не стесняется этого. За то, что он хотел помочь мне подняться. Почему Том был так аккуратен? Почему не надавил чуть сильнее в нескольких местах? Почему врачи заштопали и откачали меня? Ради того, чтобы я портила жизнь такому замечательному человеку? Кусок дерьма. Чокнутая сука, как точно выразился некогда мой хороший друг. Проходит около пяти часов, время близко к полуночи, прежде чем Кристиан возвращается. Судя по тяжелому взгляду, он не рад, что я не сплю, что я просто не спряталась в спальне. И он молчит, хоть и смотрит мне в глаза. Он обижен, и я не могу этого больше выносить. Он ведь старается, а я… — Я очень люблю тебя, — громко всхлипываю, осознанно произношу фразу, и Кристиан удивленно моргает. — Я ничтожество, которое недостойно делить с тобой даже воздух, но я не могу без тебя. Пожалуйста, не бросай меня. Кристиан так рассматривает меня, будто до этого ни разу не видел. Разыскивая ложь в моих словах. Разыскивая хоть одну причину, почему он должен оттолкнуть меня и, к моему огромному счастью, не находит. — Доверься мне, пожалуйста. Протяни руку, — он делает несколько шагов мне навстречу, и я послушно протягиваю ему дрожащую ладонь. Наши пальцы соприкасаются, и по всему телу пробегает дрожь, но не от страха, не от отвращения, а от приятного ощущения теплоты. - Я. Тебя. Люблю. Даже если не веришь — просто запомни это, — Кристиан целует каждый мой пальчик, чуть сжимает ладонь, но не держит меня. — Я напугал тебя, я понимаю это. Но я… — Но ты не заслуживал того, чтобы я делала тебе больно. — Ты не ничтожество, Анастейша. Ты девушка, которую я люблю, и для меня ты дороже всего в этом мире. Ты нужна мне не меньше, чем я нужен тебе. Подумай об этом. Он снова протягивает мне руку, предлагая вложить свою ладонь в его, и я сама не замечаю, как с уверенностью сжимаю его пальцы, осторожно улыбаясь. Я сделаю тебя счастливым, Кристиан. Только дай мне время. Только не бросай меня.