Light in the Dark

Нико думает, что это пройдет. Боль — парадокс. Такой же рудимент, как и сантименты. Его удивляет только то, что время не замерло, а часы продолжают ходить взад-вперед, раздражая глухим тиканьем, что отдается где-то в грудной клетке. Он и забыл, как там бывает больно. Забыл и не желал вспоминать больше, как органы, не имеющие никакого дефекта, заходятся в приступах апатичной боли. Нико думает, что это пройдет. Потому что проходило раньше. В коллекторе пусто. Ему даже смешно. Разобранный Фестус — уничтоженная, разваливающаяся громила — последний раз вспыхнул ало-красными каплями своих глаз, чтобы потухнуть уже навсегда. Пока Вальдес нещадно сворачивает броню, ломает и отсоединяет жизненно важные проводки, ди Анджело хочет сломать ему руку. Сначала потому, что идея заранее глупая и здесь, в коллекторе, им не выжить. Потом из-за понимания, пришедшего неожиданно быстро — внутри у него самого только воспоминания и груды железа. Сын Гефеста что-то шепчет старому другу, извиняясь, пряча слезы и улыбаясь чему-то. Убивает ради спасения других. Пока Лео возится с ним, Нико удивляется пустоте Фестуса. Он помогает крошить детище Вальдеса на воспоминания и груды железа. Думает, что это пройдет. Ведь проходило раньше. Первые дни слишком тяжело. Коллектор заполняется кашлем и жутковатыми всхлипами. Нико чувствует, как температура покидает пределы нормы. Холодный озноб тянется по рукам, вслед за застывающей кровью, и он до боли сжимает повязки на раненом предплечье. Сквозь полое отверстие, что скрыто намокшими кровавыми бинтами, ему кажется, дует сквозняк, задевая сердце и стараясь вытолкнуть его наружу, обнажает гнойные раны. Болит нестерпимо, и ему сложно сказать, где сильнее: снаружи или внутри. Хейзел заботливо делится амброзией, а он отказывается принимать ее, пряча по карманам, словно школьник. Боль есть атавизм, но он радуется тому, что этот атавизм заглушает бессмысленный голос разума. Нико думает, что это пройдет. Закутывает Чарли, занимая место поближе к костру. Холодный воздух быстро гасит пламя, поддерживать его в ледяном коллекторе нечем, но он спокоен: Чарли сможет, наконец, заснуть, и вопросы, нещадно бьющие в то самое, больное место, подождут до утра. Ди Анджело бьет озноб. На шестой день скрывать это становится бессмысленно, и Хейзел замечает, как из толстовки Нико, что болталась на хрупком теле ребенка, предательски сыпется горстка амброзии. Свет гаснет. На несколько дней он оказывается в чем-то вязком, серо-черном, бессмысленном, и забывает о том, что это может пройти. Реальность отключается на несколько часов, пока голос Хейзел в исступлении не заходится в истерике где-то над ним. Ее жалко, но не настолько, чтобы вернуться обратно. Температура колотит его тело, а сердце продолжает «выдувать» порывы сквозняка. Возможно, лучше бы вырвать его — бесполезно пульсирующее, гонящее кровь – из груди. Но она бы запретила. Пока ему есть ради чего жить. Она садится в темноте напротив него, и серо-черная бессмыслица обретает краски. Сперва просто смотрит, а потом задает бессвязные вопросы, которые его так бесили. Иногда замирает, глядя на свои сцепленные ладони, иногда улыбается. Ни дотронуться, ни приблизиться ему нельзя. Наблюдай со стороны — экспонат слишком дорогостоящий. И он наблюдает. Наблюдает за тем, как Беатрис вымывает остатки его здравого смысла. Однажды она достает коробку с корявыми алыми буквами, и ди Анджело хочется рассмеяться. Ирония в чете у сумасшествия. «Мифы и магия» - бесконечный символ его бессилия, что преследует Нико даже по эту сторону. Она открывает коробку и достает первую карту, вертит ее в руках, а затем спрашивает: — Что бьет молот Гефеста? — Трезубец Посейдона, — хрип ди Анджело растворяется в стеклянной тишине. — Что бьет Громовержца? — тихо шепчет. — Ящик Пандоры. — Что бьет колесницу Аполлона? — Тени Аида. — Что бьет чары Афродиты? Беатрис – не Беатрис, а его больное воображение. Нико известно это так же хорошо, как и то, что это тонкая грань безумия и созидания. Незатейливая игра тянется удаляющейся строкой их голосов в небытие. Он отвечает – тихо и жалобно - она задает свой следующий бестолковый вопрос. Нико думает, что все пройдет. Ведь сантименты – назойливый отросток его эмоций. Но карты заканчиваются. Прозрачные руки тянутся к крышке, захлопывая ее. Беатрис смотрит на Нико совсем по-другому. Он знает это почти наверняка, потому что следил за ее короткими переглядываниями в процессе обучения, когда спата валилась из ее слабых рук; в моменты слабости, когда она искала поддержки; тогда, когда ди Анджело сам нуждался в коротком взгляде, что обещал – это пройдет, это обязательно пройдет. Он пытается отвергнуть сантименты, но они находят его даже здесь. — Что бьет смерть, Трис? — безнадежно ласково спрашивает сын Аида. Когда он открывает глаза, теплая ладонь Хейзел ложится поверх его лба. Она дает ему немного растворенной в зловонной воде амброзии, и тот благодарно выпивает целый стакан. По правую от ди Анджело руку садится Чарли. Он испуганно спрашивает Нико о его самочувствии, стараясь сдерживать поток болтовни, которая готова вырваться в любую минуту. И он позволяет мальчишке эту шалость, беззаботно касаясь всклокоченных светлых волос. Он знает, что это не пройдет. Он думает, что научится с этим жить.