До и после

Завулон обнаружился в своих апартаментах во всей красе: в кресле нога на ногу, в небрежно накинутом шелковом халате, с лихорадочным блеском в глазах. — Повтори это еще раз, — велел он, зыркнув на Антона и достав больным взглядом прямо до печенок. — Повтори, — приказал он. Чего именно он хочет, понять было несложно. — Ненавижу, — сказал Антон, приблизившись. — Вот чего тебе не занимать, раб мой, так это упёртости. Ничем ведь не вытравить. — Прямой приказ, — сказал Антон. — Прямой. Всё так дерьмово? — Может, пришло время приказывать? Просто приказывать — и всё. И ты не сможешь не подчиниться. Прикажу, чтобы тебе нравилось и всё устраивало — и никуда ты не денешься. — Сможешь? — спросил Антон, наклоняясь и упираясь руками в подлокотники кресла, в котором сидел Завулон. — Самому себе тоже прикажешь, чтобы тебе это нравилось? Завулон раздраженно дернул Антона за шею на себя, жестко сжав ее пальцами с обеих сторон, их лица почти соприкоснулись. Хотел что-то сказать, но Антон опередил: впился губами, жадно вжимаясь в его тело. И тот ответил: нетерпеливо и властно. Потянул на себя, заставляя усесться себе на бедра. Его пальцы скользнули под футболку, поглаживая. — Ее магия. И запах, — сказал он. — На тебе ее запах. Убью ее. — Она просто… — Специально. Она это специально. Знала, что не выдержу, что захочется вытравить это с тебя. Они целовались, судорожно вцепившись друг в друга. — Знала. Знала, что мне захочется перебить этот запах… — Ты чокнутый. Завулон провел ногтями по груди Антона, царапая, выбивая стон. Коснулся губами красной раздраженной кожи у ошейника, зализывая и будто бы признавая свою вину. Антон не желает правильных вещей? Да ему сейчас хотелось лишь одного: чтобы Завулон забыл обо всём. Обо всех. И чтобы никого больше никогда не было. И думать вообще не мог. Чтобы только вот так… безумно и жарко… Антон выгибался, упираясь ему в грудь, жадно и поспешно насаживался и закусывал губу. А Завулон со стоном зализывал выступившую от этого кровь. Антон улыбался, видя, какими жадными становятся глаза Завулона, напористо целовал в ответ, покусывая и ловя сбивчивое дыхание. Антон замедлялся, добиваясь ласкающего слух досадного шипения и требования продолжить, специально медлил, чувствуя под пальцами разгоряченную кожу живота Завулона и предвкушающую дрожь в мышцах. И специально по слогам выдыхал его имя так, чтобы сыпались сдавленные приказы, и его сжимали, чуть ли не ломая ребра. И было хорошо. Так хорошо, что у обоих мозги отключались. Все-таки то, что тебе принадлежит, даже вопреки логике и страху, остается тебе принадлежать, и эта мысль доставляет неслыханное удовольствие. А еще сильнее то, что эту мысль с легкостью читают и понимающе хмыкают. И ошейник используют как стимулятор, усиливающий эйфорию. И сразу становится наплевать на все обиды… абсолютно на все…