Трис
Музыка: «Lithium» (Минусовка) Evanescence
Темнота не хочет выпускать меня из своих объятий. Она обнимает меня, нежит, уговаривает остаться, чтобы я сама, добровольно, отказалась бороться. Но я не могу. Я борюсь. Я не имею права сдаваться. А почему? Почему я не могу позволить себе расслабиться и сдаться? Что такого есть во мне, что не дает мне это сделать? Я пытаюсь открыть глаза… И ничего не меняется, кроме одного раздражающего момента. Закрываю глаза — нет этого. Открываю — маленький отпечаток света. Где он? Вот бы понять. Поднимаю голову, и это мне дается с таким трудом, что я сразу же, немедленно, опускаю ее обратно. Голова бьется от камень. Я еще и на камне лежу? От этой мысли сразу становится холодно спине. Возникает ощущение неправильности, вспоминается, что если лежать на камне — можно простыть и заболеть. Откуда я это знаю? Что я вообще знаю? Ничегошеньки не помню… Кто я? Где я? Как оказалась тут? Что это за место? И что за раздражитель, который появляется, когда я открываю глаза? Я, оказывается, лежу. На том самом камне, что не дает мне покоя мыслью о болезни. Надо срочно с него встать! С огромным трудом приподнимаюсь, сначала на локтях, потом и весь корпус. Голова от смены положения так кружится, что я чувствую тошноту. А в следующую секунду… меня выворачивает прямо на пол. Тьфу, бля, как же плохо… Ах, ты, черт! Однако, после этого становится гораздо лучше. Даже появляются силы, чтобы приподняться. Тело, приняв полувертикальное положение, совсем по-другому воспринимает информацию. Становится понятно, что я нахожусь в каком-то помещении. Каменном и совершенно темном. А раздражающий фактор — это окошечко в потолке, через которое проникает очень яркий свет. Надо подняться и все осмотреть как следует, иначе я так и буду сидеть и теряться в загадках. Мало-помалу удается встать на ноги. Голова кружится безбожно, вот чуть только с ног не валит. Покачиваясь и держась за стенки руками, медленно продвигаюсь к этому окошку, как к единственному источнику света. Стены холодные, но сухие, из чего делаю вывод, что тут хотя бы не сыро. Запах, правда, стоит ужасный. Вот и окошко. Оно высоко над головой, не дотянуться. Черт, и что делать? Была надежда, что я смогу посмотреть за пределы этого каменного мешка, а теперь… На глаза наворачиваются слезы. Как не хочется здесь оставаться! Я совершенно точно раньше жила не здесь. Воспоминания крутятся где-то рядом, на кончике языка. Совсем недавно читала, как это называется. Как же? Вот совсем недавно, передо мной была открыта страница на планшете. Это такое слово, еще заковыристое… Почему-то кажется очень важным его вспомнить, как будто… прескевью! Да, вот так это называется! Я читала планшет и… Я вижу перед глазами небольшой, тонкий, светящийся прямоугольник и знаю, что это планшет. Знаю, что под потолком окно. Знаю, что могу вытянуть перед собой руку. Кружится у меня не что-нибудь, а голова. Но при этом, я не помню ни свое имя, ни откуда я, ни как оказалась в этом подвале… А почему, собственно, в подвале? Почему не в башне, например? Но почему-то я четко понимаю, что я именно в подвале. Хорошо еще, что тут не сыро… Так, надо постараться успокоиться и попытаться, хоть что-нибудь, вспомнить. Стараюсь себя разглядеть, насколько позволяет темнота и мое зрение. Продвигаюсь ближе к окошку, кажется, что тут больше света… На мне брюки. Вроде черные, хотя могут быть и темно-синие или темно-зеленые. Футболка, светлее, чем брюки, обтягивающая. Куртка — прямая, удобная. Не жаркая и не холодная. Что-то мне вся эта одежда напоминает. Что-то такое… Захватывающее, заставляющее сердце биться быстрее. Эта одежда связана у меня… С полным изменением моей жизни. Вот просто полным поворотом, на 180 градусов. А что было до черной одежды? Так, надо вспомнить. Что, если попытаться прикинуть на себя разные цвета? А какие бывают цвета? В голове сразу вспыхнула дурацкая фраза: «Ричард Из Йорка…»* (см. примечания) Ах, это цвета радуги… Ладно. Значит, красный… Нет, в жизни на мне не было ничего красного! Оранжевый. Попыталась представить себе этот цвет, что-то он вызывает какие-то нехорошие воспоминания. Огромное поле, на нем люди, в красных, но преимущественно оранжевых одеждах. Что-то все время вертится. Эти люди вызывают… раздражение. Почему? Что в них не так? Они все время улыбаются, но я не верю их улыбкам. Что-то не очень радужное связано с этими людьми. Дружелюбные они какие… точно! Это Дружелюбие, одна из фракций! Фракций… Фракция… Моя фракция, получается, носит черную одежду, если я в черном. Но у меня была другая, я точно помню. Еще раз пытаюсь вызвать в голове воспоминание о радуге. Радуга… В голове опять всплывают строки:«Никогда не бросай моей руки! Мы достигли радуги другой стороны, Мы не знаем кто тут, друзья иль враги По эту сторону стены»*
Мне шепчет это мужской голос. Я таю от этого голоса и от этих строк. Мягкие губы касаются моего виска, спускаются по щеке, целуют, нежно прихватывая…«Моя любовь, пальцы переплетая Держи мою руку крепче Мы идем с тобой, родная, Идти вместе по радуге легче»* (см. примечания)
Я поднимаю глаза на мужчину. Самого лучшего мужчину на свете. Я тону в его темно-синих глазах, я растворяюсь в нем, в его прикосновениях. Я люблю его, больше жизни! Только он! Он спас меня, он защищает меня, он меня любит. Моя голова покоится на его плече. Рука гладит его щеку. Пальчик дотрагивается до татуировки… Воспоминания накрывают волной. Этот мужчина мечет в меня ножи, мы с ним в зале симуляций, проходим его пейзаж, поцелуй у реки, финальный тест, моделирование, побег, Эрик-предатель, тюрьма, база, полигон, свадьба, бомбежка, война с Эрудитами, скриммены… Бесстрашие…***
Маленький мальчишка с темными кудрями вбегает в огромное помещение, убегая от меня. Я злюсь, мне надо его оставить в комнате для детей, а он убегает… Я иду за ним, я знаю, куда он пойдет, сто раз уже проходили. У меня большой живот, мне тяжело бежать за мальчишкой, а он как-будто не понимает… — Папа! Меня мама догоняет, — мальчишка с разбегу запрыгивает на спину мужчине в темных одеждах, и повисает на нем. Мужчина смеется, он явно очень любит мальчика. Снимает его с себя, берет на руки. — Ну-ка, расскажи мне Матиас, как ты тут оказался? — Я от мамочки ушел, я от нянечки ушел… — загибая пальчики, перечисляет малыш. Мужчина смеется. — А от папы ты никуда не уйдешь! — страшным голосом говорит мужчина. Пугает ребенка, между прочим. Ой, что это я такая вредная? Наверное, потому что очень тяжело. Мужчина замечает меня. — А вот и наша мамочка, и никуда мы от нее не уйдем, а как налетим, как обнимем… — Мужчина, продолжая держать на руках ребенка, подходит ко мне, обнимая меня свободной рукой. Все люди в Яме останавливаются и глазеют на нас. Очень интересно, правда? — Тобиас, Мата нужно отправить в детскую, иначе я сейчас с ума сойду. — Я побуду с ним, у меня тут мальчишки Эвансов, им будет весело, иди, полежи. — Да не хочу я лежать! Я хочу бегать, ясно! Стометровку! Немедленно! — Трис… — глаза у мужчины становятся растерянными. — Когда все закончится, я, клянусь, лично прослежу, чтобы ты пробежала стометровку… — А я хочу сейчас! — капризно топаю я ногой, и на глаза у меня наворачиваются слезы. Муж прижимает меня к себе, выпуская мальчишку, который, заметив своих приятелей, издает боевой клич. Ну все. Если сегодня обойдется без ранений и драк, считай повезло. — Трис… Что мне сделать, чтобы тебе было полегче? — Тобиас, выноси за меня ребенка, очень прошу. Я больше не могу… Он опять обнимает меня, гладит по голове. А мне кажется, что я сейчас завизжу. Я уворачиваюсь и ухожу из Ямы. За моей спиной мальчишки устраивают потасовку, и муж к ним присоединяется. Сейчас они его раздерут на сотню маленьких Тобиасов. Так ему и надо!***
Любимого мужчину зовут Тобиас. И он мой муж. И у нас двое детей, мальчик и… еще кто-то. Не помню. Но очень хорошо чувствую, что люблю их, очень-очень.***
Ночь, тихий плач малыша, пора кушать. Время три часа, мне не надо смотреть на датчик времени, я и так знаю. Андерас отличается редким постоянством. На автопилоте бреду в пищеблок, готовлю бутылочку. По возвращении удивляюсь, что ребенка не слышно. Неужели уснул? Странно, обычно пока не поест, не заснет. Иду к малышу и не нахожу его в кроватке. Спросонья не могу понять, как так, кроватка пустая, этого не может быть! Второй мыслью становится — похитили! Холодный пот прошибает спину и тут… Я слышу, кто-то тихо напевает:Никогда не бросай моей руки! Мы достигли радуги другой стороны, Мы не знаем кто тут, друзья иль враги По эту сторону стены…
Посреди комнаты, с нашим малышом на руках стоит Тобиас и, тихонько качая Андре, поглаживает его по спинке. Слезы текут сами собой, бутылочка падает на пол, да и я сама оседаю, не в силах стоять… Тобиас, на ногах, ходит, боже… К малышу поднялся!Восемь месяцев назад
Хаос, разрушение, дым, обломки горящего строения… Нападение… Очередное внезапное нападение. Как-будто они видят нас насквозь, все наши шаги они просчитывают вперед, наши атаки отражаются, как-будто они сами их планировали. Второй полигон разрушен, у них новое оружие основанное на новых принципах. Эрудиты еще будут с этим разбираться. Я сижу на крыше, отстреливаюсь от сволочей, а они все лезут и лезут и конца края им нет. Майру подстрелили, она истекает кровью, а медики пытаются вытащить из-под обстрела раненных, сюда, на крышу они не полезут. Я ей перетянула, конечно, рану, но вопрос времени, сколько мы еще продержимся… Они расстреливают нас обычными патронами, но когда стреляет эта их импульсная пушка… Тобиас ведет огонь из засады, у него кончаются патроны. Перебегает на следующую огневую точку, его задевает пуля, а потом накрывает импульсный удар. Это конец. Я вижу своего мужчину, он лежит на земле, неподвижно, весь в крови, а я ничего не могу сделать… Когда подмога поспевает, мы почти отбились. Я так и сижу на крыше и не могу сдвинуться с места. Боюсь высунуться и увидеть моего любимого мужчину… не живым. Я не вынесу, не переживу. Не смогу дальше жить без него. Чьи-то сильные руки поднимают и несут меня. Не сразу понимаю кто это, что случилось. В какой-то момент, до меня доходит, что это Эрик. — Не дергайся, Трис, — раздается низкий голос с едва ощутимой хрипотцой. — Это я, всего лишь. Жив твой Итон, с позвоночником что-то. Я быстрее донесу тебя, чем уговаривать пойти. Тобиасу прострелено бедро и поврежден позвоночник импульсной пушкой. Эрудиты только разводят руками, говорят, что шанс восстановиться есть, но нужно время. И потянулось оно, это время. Мой сильный, бесстрашный мужчина совсем сник. Есть люди, для которых инвалидное кресло — все равно, что приговор. На момент нападения, нашему второму сыну был месяц. Я, задом пятясь, открываю дверь и захожу в нашу квартиру. В руках у меня большая кастрюля. Тобиас наотрез отказывается выходить из комнаты, боится, что Бесстрашные увидят его в таком виде, в инвалидном кресле. Дин сделал ему подпорки, автомеханические, если их надеть на ноги, можно встать и идти. Но Тобиасу не нравится походка в этих вот подпорках. «Деревянная» слишком, говорит. И не выходит. Не успеваю я поставить кастрюлю на стол, как выезжает Тобиас. По комнате сразу распространяется стойкий запах алкоголя. Пил опять, и где только берет? Сначала я скрывала его тягу к спиртному, гоняла всех, кто приходил и приносил ему выпивку: ну как же, бедный Тобиас, так мучается… Потом перестала гонять. Бесполезно. Они стали приходить, пока я на работе, на тренировке, и приносят ему тайком. Чаще всего Юрайя, но могут и другие. Они думают, что делают ему лучше, но по факту становится только хуже. — Ну, что у нас сегодня? — спрашивает муж нестойким голосом. — Что у нас плохого? — У нас все хорошо, Тобиас. Кругом бардак и все плохо, а у нас хорошо… — Ты что, до сих пор веришь в эту чушь? Где твое это «все хорошо»? — Давай лучше обедать. Я тебе принесла тортик, и суп тоже очень вкусный… — Я не хочу есть, — бросает он, и в его звенящем голосе слышится жажда конфликта. — Я буду у себя. Он разворачивается и уезжает в комнату. И мне не хочется за ним идти. Совсем. Но если не идти, он обидится. Скажет, что мне не нужен. Что он инвалид, не мужик, что жизнь кончилась и как только ему попадется в руки пистолет, он сначала пустит в лоб пулю Эрику, который запретил ему носить оружие, а потом себе, чтобы прекратить свои мучения… СВОИ! Да что он знает о мучениях? Он совершенно не понимает, как мучает меня своими пьянками, обидами, выговорами, отказом от еды! Да, раньше ему либо сделали бы смертельную инъекцию, либо бросили бы в пропасть, но сейчас времена изменились. И Эрудиты говорят, что шанс есть. Почему он не хочет за него ухватиться, за этот шанс? Я догоняю мужа, отвожу его в комнату. Кладу руки ему на плечи, слегка массируя, глажу, говорю что-то ободряющее. Я люблю его, очень сильно… Но… Так продолжается уже три месяца. Ему обещали, что улучшения должны начаться после двух. Надо ведь работать. — Тобиас, почему ты не хочешь тренироваться? Эрудиты тебе предложили курс реабилитации, ты его пройдешь и встанешь на ноги… — Трис, как ты не понимаешь? Не могу я зависеть от кого-то! Меня надо поднимать, фиксировать, разрабатывать конечности! Их механизмы не справляются с этим, нужен кто-то очень сильный и живой, чтобы регулировать силу. Ты же помнишь, я пробовал все это, все их машины не дают нужного эффекта. — Но когда ты пробовал, с момента ранения прошло всего ничего, может быть, сейчас у тебя лучше получится? — Ты сама не можешь признаться себе, что это приговор, да? Ты не хочешь жить с инвалидом, тебя можно понять… Не так уж неправы Бесстрашные, когда избавляются от таких, как я сейчас. Я балласт, я только мешаю всем. Почему ты не приводишь Матиаса из детской? Зачем ты заставляешь его избегать меня? — Мат не очень хорошо понимает что происходит, Тобиас, потому пугается всего этого. Я уверена, что твое состояние временно, Мат тебя очень любит, не надо его травмировать… Тобиас качает головой, весь его вид говорит — понятно, и ребенка я травмирую, и тебе не нужен и вообще пристрелите из милосердия. — Ну что ты замолчала? Давай, развивай свою мысль! — Тобиас, я не хочу ругаться с тобой, давай лучше поедим! — Я сказал тебе, я не хочу есть! — рявкает он, отпихивая меня. — Что ты привязалась ко мне со своей едой! Я хочу с ребенком видеться, погулять с ним, а ты заперла его, меня и не даешь нам встречаться! Какого хера? Он уже не стесняясь орет на меня, а я думаю, что же дальше будет? Неужели это все, конец? Из соседней комнаты слышится плач. Андреас проснулся от воплей Тобиаса. Но я лучше промолчу. Иду к малышу, беру его на руки. Сын моментально успокаивается, улыбается мне. А я ему. Солнышко ты мое ласковое! — Дай мне ребенка, — безапелляционно и резко говорит Тобиас, появляясь в дверях комнаты. — Я хочу подержать его. Я отдаю ему Андре. У Тобиаса трясутся руки, он вот-вот его уронит. Я инстинктивно подаюсь вперед, вызвав у мужа новую порцию раздражения. — Не доверяешь мне? Я даже ребенка удержать не могу? Понятно, инвалидам сидеть на попе ровно и не рыпаться… Андре, почувствовав запах перегара и резкий голос, пугается. Губки искривляются, глаза наполняются слезами. Через секунду он уже рыдает во всю мощь. Я отбираю у мужа малыша, качаю его. Я не могу. Я просто не вынесу. Покормив мальчика, я отношу его в детскую, а сама иду в Яму. Мне надо время от времени куда-то изливать накопившееся отчаяние. Физические нагрузки помогают немного стравить пар, но никак не лечат душевную боль. — Представляешь на месте груши страшного монстра? — спрашивает у меня Кроша, подходя ко мне с ринга. Мне не хочется раскрывать перед ней душу, и хотя она все знает и прекрасно понимает, я лишь киваю в ответ. — Может, сходим в бар или погоняем молодых по полосе? Чего твоя душа просит? — Поскорее сдохнуть, — бурчу себе под нос, тихо вроде, но она все равно слышит. — У-у-у, как все запущено. Слушай, сегодня Сани устраивает сабантуй. Девичник. Давай и ты приходи. — Крош, ты же знаешь, не могу. У меня Тобиас… — Так обычно о детях говорят… Ну, сдай его в детскую и все-равно приходи. Надо хоть иногда отдыхать. Посидим, потрындим. Тебе надо отвлечься. Иначе… — Я знаю, Крош, все знаю. Но не могу. Поверь, я бы хотела, но не могу. Тобиас он… не поймет: как так, ему плохо, а я пошла развлекаться. — Все так непросто? — Ты даже представить себе не можешь, насколько… Я не хотела, совершенно не хотела никого посвящать в наши с Тобиасом проблемы. Ни в то, что он пьет все время, хотя шила в мешке не утаишь и все это видят. Ни в то, что он ругается со мной непрерывно, все время чего-то требует от меня, изводит меня, обвиняет в том, что я здорова, а он нет. Не прямо, конечно, а вот так, скрыто, постоянно указывая на мои возможности и свои недостатки. И что уж говорить, я была не готова к такому повороту. Сколько прошло времени с тех пор, как слова полились из меня потоком, а Кроша усадила меня на ринг, обнимая и слегка покачивая, я не помню. Она что-то говорила, кажется, но я не воспринимала. Вокруг нас собрались все наши девочки. Майра, которая оклемалась после ранения, Сани, необыкновенно притихшая, иногда только шептавшая «охуеть», Линн, скептически поджимавшая губы. Они слушают меня, гладят, говорят что-то успокаивающее… А я так вымоталась, что мне как-то уже все равно, что они подумают… Они делятся своим теплом, и я просто оттаиваю. Через несколько дней к нам в квартиру врывается Эрик. Сверкая ледяными серыми глазами, он рывком выдергивает Тобиаса из кресла и встряхивает его за плечи, так и держа на весу. — Ты что же творишь такое, сучий потрах? Как ты можешь показывать такое своим сыновьям, да ты жену свою практически бросил, Итон! Ты не охуел ли часом? А ну, быстро, собрал себя в кучу и пошел на ринг. — Давай, Эрик! — вымученно скалясь, отвечает ему Тобиас. — Отомсти мне за все! За то, что я был первым, а то, что побил тебя когда-то… Давай, теперь у тебя есть шанс обойти меня на всех поворотах, не этого ли ты хотел всегда? — Идиот ты и придурок! Ты нужен фракции, урод, ты вообще понимаешь это? Ты не имеешь права сдаваться! У тебя сыновья растут! Что они должны увидеть? Как их папашка спивается сидя в инвалидном кресле, когда есть все шансы восстановиться? — Нет у меня никаких шансов! Эрудиты говорят, что через два месяца должно быть улучшение, а его нет! Нет, понимаешь? — Ну давай, сделай мне подарок, Итон, заплачь еще! Урод ты ублюдочный! Дин сказал, что улучшения у тебя нет от твоей лени ебаной! Давай так. Я тебя тренирую. Полгода. Если не встанешь на ноги, я возьму Крошу и детей и уебу из Чикаго за полигоны, а ты будешь править на своем троне. — Эрик пнул инвалидное кресло. — Хочешь? — Нет. Ты уебывай, а Эшли за что такое наказание? — Хорошо. Поставь свои условия. — Мое условие. Если тебе удастся меня восстановить, Отречение снова станет фракцией. Если нет — ты публично признаешь, что я всегда был лучшим и первым. — Согласен. Быстро пошел на закрытый ринг. С момента этого разговора Эрик ежедневно, по много часов тренировал Тобиаса, не жалея и не подбадривая. Они ругались так, что Яма дрожала от их ора. Эрик не давал слабины, вел себя с ним так, как будто он здоровый человек. При всем моем желании увидеть мужа на ногах, я не могла этого выносить. Смотрю как Эрик, держа Тобиаса на весу, помогает ему встать ногами на валик. — Ну же, Итон, что ты, как барышня кисейная, у тебя ноги только отнялись, руки-то в порядке! Может, поможешь хоть чуток, ты, между прочим, весишь, как целый боров! — Я давно держусь руками, меня ноги вниз тянут! Ты вот никогда не чувствовал что такое, когда… — Заткнись и работай! Хватит уже жалеть себя, что ты за слюнтяй! — Он ставит его ноги на валик. — Три подхода по пятьдесят раз, подтягиваешься на руках, ногами перебираешь. Пошел! У Тобиаса получается с большим трудом. Каждый раз, когда его ноги оказываются ниже планки, Эрик бьет по ним эластичным прутом. Он не оставляет следов, но чувствительность в ногах постепенно восстанавливается и каждый удар — довольно ощутимая боль. Такими прутами нас били командиры, когда учили ползать по пластунски, больно между прочим. Тобиас шипит. Ему больно, не только когда по ногам проходится прут, но и движения ногами проходят через боль. Ноги запутываются, руки слабеют. Вжик — прут хлестко бьет по ногам. — Ч-ч-черт, Эрик, ты урод и садист! Я всего лишь запнулся! — А ты не запинайся, с хуя ли ты запинаешься, сучий потрах? Ты че олень? А здесь тебе че, ягель? Тобиас покраснеет так, что я думала, его удар сейчас хватит. Но удар хватил Эрика: кулак Тобиаса так впечатывается в наглое ухмыляющееся лицо, что Эрик падает, а из носа течет кровь. Но этот дегенерат только смеется, вставая. — Ты чего ржешь-то? Понравилось? — спрашивает Тобиас. — Ты придурок, посмотри, на ногах стоишь! Забыл, что ты инвалид, на минуточку, чтобы мне вмазать… Хех, чем сильнее будешь меня ненавидеть, тем быстрее дело на лад пойдет. Так что, перевожу тебя из оленей в гамадрилы, и выглядишь ты похоже… Тут уже я не выдерживаю. Этот ублюдочный садист взялся восстанавливать Тобиаса, а не унижать его! Налетаю на Эрика, не помня себя, куда-то его бью, даже вроде… Он быстро перехватывает мои руки и выталкивает меня из помещения. Еще и усмехается, сукин сын! — Блондинкам на кухню, варить борщ! Ясно? Пошла быстро! Тут большие дяди работают! — и выпихивает меня из зала, урод. Но надо признать, что у них стало получатся. Когда Тобиас увидел результаты, он прямо загорелся идеей восстановиться. Медленно, по шажочку Тобиас упорно шел к своей цели. Сначала зашевелились пальцы на ноге, потом и сами ноги. Потом он начал потихоньку вставать самостоятельно. Но все равно, на полное восстановление ушло пять месяцев с момента начала тренировок. Когда Тобиас, на своих ногах, заходит в зал совещаний, Эрик ничем не выдает ни радости, ни удовлетворения. Кивает ему, будто ничего не произошло. И только, когда я подхожу к нему и, пряча глаза, целую его в щеку, он скупо улыбается, катнув по челюсти желваками. Кроша, его жена все это время была мне поддержкой, не давала упасть духом. Таскала меня везде, от тренировок до развлекух. Девочки вообще очень сильно поддержали, я даже не знаю, как я бы справилась, будь я одна. Мы Бесстрашные, это такая большая семья. Нет чужих и своих, все родные стали за столько лет.***
У нас два мальчика. Матиас и Андре. Матиасу сейчас шесть лет, а Андре два годика. А я… Попалась, получается. Я все вспомнила. Все до самой последней секундочки. Тем утром, мне позвонила Мелисса, попросила приехать. А мне так плохо было, я просто встать не могла. Голова болела и кружилась, тошнило так, что ужас просто. Решила поехать, надо, чтобы Мелисса осмотрела меня, похоже что… Мелисса, вся красная от возбуждения, стала рассказывать мне, что скриммены выдали новую реакцию. Что, если они вступают в контакт, то они могут видеть других людей, через того человека, который в контакте, если эти люди как-то связаны. И что надо опять проводить опыты, мы ж дивергенты, мы вступаем в контакт с животными без проблем. А мне все хуже и хуже… Кончилось тем, что меня просто вывернуло, прямо у нее в кабинете… Мелисса скептически на меня смотрела, а я на нее виновато. Она говорила мне, чтобы мы сделали перерыв между детьми побольше, но так уж получилось. В следующую секунду, она уже целунькала меня и поздравляла, а я думала, как бы в обморок не завалиться. Она накормила меня какими-то таблетками, после которых мне стало не в пример лучше. Мы провели несколько тестов со скримменами, и я поехала домой. По дороге мне опять стало плохо, и дальше темнота. А потом я очнулась в этом подвале… И что теперь делать, не понятно. Уже очень хочется пить. Есть не хочется, но это-то не удивительно, но вот пить… Долго мы с малявочкой не продержимся. Что ж за сука меня сюда усадила? Это похищение? С какой целью? Условия, выкуп? Черт, совсем потеряла бдительность, чутье. Все в эмоции ушло. Сколько я так просидела, не знаю. Сознание начинает потихоньку уходить. Я уже, не стесняясь, лежу на каменном полу, потому что не могу сидеть. Мне плохо, так плохо… и очень горько. Мальчишки будут без меня расти. Тобиас будет горевать. Он ведь любит меня. Ищет, наверное… Когда я слышу, как сквозь вату, его голос, я не верю просто… Этого не может быть, как, откуда он здесь, если я сама понятия не имею, где я? — Трис! Ты здесь! Подай голос! А я только могу открывать и закрывать рот, сил уже не осталось, да и голоса нет. — Итон, смотри, тут херь какая-то, вроде как, землянка, что ли? Сюда вали, надо тут все проверить! Я слышу, это пришли наши мужчины. Как они меня нашли в этом подвале, не знаю, пошевелиться так и не могу. Самые любимые в мире руки обнимают меня, гладят, шепчут что-то. — Трис, девочка любимая! — Тобиас прижимает меня к себе так крепко, что меня отпускает напряжение и слезы сами собой льются из глаз. — Что же ты мне не сказала, что же не сказала мне сразу… — Итон, ей попить надо, кончай миловаться, иначе она от обезвоживания сейчас тапки отбросит! — Это Эрика голос, низкий, чуть хриплый, голос, который пугал меня до обморока во время инициации, но теперь слышать его — лучшая музыка для моих ушей. — Вот, я воды принесла! — бьет по ушам голос Кроши. Когда она переживает — его совсем не контролирует, такой громкий… — Крош, если блондинка оглохнет, вряд ли тебе потом спасибо скажет. — А вот теперь Эрик улыбается, даже если и не показывает этого. Он умеет это, улыбаться одними глазами. — Ладно, я тихонечко. И писать буду шепотом, — шепчет Кроша. — Трис, ты как? Жить будешь? Киваю, буду, мол, куда деваться? Тобиас выносит меня из подвала, а мне так плохо, вот просто… — Отпусти меня, срочно, — еле успеваю отползти к ближайшим кустам. Фу-у-у, свет режет глаза, пахнет какой-то помойкой… Ужас. Кроша протягивает мне бутылку. — Большой срок? — посмеиваясь спрашивает у меня. — Не… пару месяцев… щас сдохну… — Ничего, держись, живы будем — не помрем! — я опираюсь на Крошу, иду к машинам. Все потом, сейчас, главное, домой.