В прятки с реальностью

Музыка, что навеяла это действо: The Righteous Brothers «Unchained Melody»       Тобиас берет грузовик из корпуса и едет в Отречение. Позади потрясение от потери, отрицание смерти, ненависть и злость на тех, кто еще жив. В прошлом остался разговор с Калебом, и Юрайи больше нет. Там же осталось оцепенение, практически заторможенность, когда он почти ничего не чувствовал и не воспринимал, потом наступил период острой боли, когда не хотелось жить, так больно, что невозможно было даже открыть глаза.       Сейчас уже Итон ничего не чувствует, кроме отупляющего сознание чувства потери и собственной ненужности. Зачем дальше пытаться как-то из этого карабкаться, когда все и всё напоминает о ней. На что ни натыкается взгляд, все сочится тоской и безысходностью невосполнимой потери.       «Она не хотела оставлять тебя», — сказал ему Калеб. Но она оставила. И теперь нужно как-то с этим жить. А нужно ли?       Вскоре высохшая трава, снег и земля под шинами его грузовика сменяется тротуаром сектора Отречения. Улицы все те же, и Тобиас, не задумываясь, почти на автомате, идет по знакомым местам. Останавливается около дома, возле знака «стоп», с потрескавшейся центральной дорожкой. Его дом. Он заходит через переднюю дверь и поднимается вверх по лестнице. Его физическая оболочка совершает какие-то действия, но он не отдает себе в этом отчета, будто сознание специально отгораживается его от этого мира. Все чувства притуплены, и жить так с каждым днем все невыносимее.       Тобиас прижимает ладонь к панели, закрывающей зеркало наверху, и отталкивает ее в сторону. Отражение не нравится ему, но сознание фиксирует это скорее по инерции, сейчас ему плевать как он выглядит. Он провел последние несколько дней где-то между сном и явью, не в состоянии прийти в себя хоть на какой-то более или менее долгий срок.       Привычные действия, знакомый с детства звук машинки для стрижки волос, вгрызающейся в волосы. Размеренные движения, отточенные и возвращающие в то время, когда боль носила совсем другой характер и имела привкус страха и тревоги. Но не было в той боли того удушающего онемения, разрушающей тоски и желания прекратить страдания немедленно и разом.       Пытаясь сконцентрироваться на ощущении покалывания и зуда на коже там, куда падают остриженные волосы, чтобы разъедающая душу горечь не утянула вновь в состояние на грани бытия, он проводит рукой по короткому ежику волос, чтобы проверить достаточно ли гладко все получилось. Гладко. Как и всегда. И проверять не нужно, он научился всему сам, когда еще был маленьким.       Уперевшись руками в стену по обеим сторонам зеркала, глядя в синие, полные уныния глаза, под которыми залегли предательские тени усталости и недосыпа, Итон рассматривает себя, машинально фиксируя детали своей внешности, край татуировки, пламени Бесстрашных… Не каждому дано пережить потерю без последствий. Не каждый в состоянии с этим справиться, тем более, когда есть соблазн избавить себя от этого сжигающего изнутри горя. Не помнить. Тех самых околдовывающих глаз, меняющих свой цвет от серого до зеленого в зависимости от освещения, а бывало так, что и от настроения. Чуть смущенной улыбки, когда она смотрит на него. Дерзкого выражения лица, когда перед ней стоит задача, и ее нужно выполнить любой ценой. Невольно изгибающегося под его ласками тела, открывающегося ему навстречу, только ему и никому другому, сначала робко, а потом все увереннее, смелее.       Любовь, вспыхнувшая между ними, подобно пламени Бесстрашия, практически в одночасье оказалась грубо прерванной, будто на костер плеснули ведро воды, и остались только обреченно шипящие угли, не имеющие возможности разгореться вновь, и темная, пачкающая все на своем пути зола, пепел, превращающийся в небытие. Любовь, которая могла дать плоды, несла с собой созидание, а оказалась кровоточащей раной, и ничто не сможет эту рану залечить, затянуть… кроме сыворотки памяти.       Тобиас крутит в руках ампулу, видит в ней свое спасение. Он был готов ко всему, что может принести с собой их связь с Трис, готов был мириться с ее невозможно упрямым характером, порой уступая ей, порой убеждая, но всегда находить компромиссы, соглашаться и, притягивая ее к себе за плечи, пресекать дальнейшие споры поцелуем. Ради нее он готов был переступить через свои отреченные привычки и обнимать ее, где угодно, когда угодно, потому что нет ничего слаще поцелуя — ее поцелуя, за который, только один, пусть даже мимолетный и короткий, он готов сейчас отдать все, что у него есть.       Последний луч закатного солнца касается его руки, и ампула призывно сверкает, обещая спасение и полноценную, хоть и скучную, размеренную жизнь. Он не хочет больше быть Тобиасом Итоном, и уж тем более не хочет быть Четыре, инструктором, полюбившим неофитку, девушку, которая нашла в себе мужество перейти из Отречения в Бесстрашие и в одиночку выступить против несправедливости этого мира. Трагедия заключается в том, что несправедливость распространяется на все, если уж она вступила в свои права, и оставит за собой не один труп и не одну покалеченную жизнь.       Луч смещается немного вправо, ползет по руке. Как бы ни хотел Тобиас забыть, но ее прикосновения останутся на его коже, хочет он этого или нет. Вот даже луч солнца, уходящего за горизонт, всколыхнул воспоминания, заставив прикрыть глаза. Её тонкие пальчики, всегда на пределе нежности, едва касались его, будто крылья бабочки, проникновенно и волнующе. Когда страсть захлестывала ее, она обнимала, ласкала, отдавала себя всю, без остатка, по-другому она не умела. «Трис, почему ты оставила меня, мне тебя так не хватает!»       — Мне тебя тоже не хватает Тобиас, поверь мне, — врезается в его голову, а луч почему-то перемещается на спину, и он отчетливо почувствует ее пальчики, ведущие дорожку по позвоночнику, расписанному татуировками.       — Трис… — срывается с его губ и растворяется в наполнившем комнату предзакатном свете. Итон пристально вглядывается в него, и не может поверить своим глазам, потому что он видит рядом с собой сначала очертания, а потом и всю девушку, будто подсвеченную изнутри. Тобиас замирает не в силах осмыслить, что происходит истерзанным болью мозгом, и сошелся сам с собой на том, что это всего лишь галлюцинации, вызванные его истощенным состоянием.       — Я вижу ее в тебе, Тобиас. Вижу… и это прекрасно. Это самое прекрасное, что мне довелось видеть.       — Что ты видишь, Трис? — то ли думает, то ли спрашивает Итон, не в силах отвести взгляда от неё. Она кажется такой… близкой, материальной, что вытяни руку и можно будет прикоснуться. Но он стоит, как бронзовое изваяние, страшно опасаясь, что если он шелохнется, видение исчезнет и все прекратится. И он прекратится тоже.       — Твою любовь. Она горит в тебе, как огонь Бесстрашия, озаряя тот путь, что тебе суждено пройти. Но ты должен захотеть его увидеть, любимый. Всего лишь захотеть.       Эта, появившаяся здесь, перед ним, Трис точно такая, как он запомнил ее там, в галерее, где она сказала, что любит его. Волосы, чуть отросшие, губы изгибаются в улыбке, будто она встретила его после долгой разлуки и борется с собой, чтобы не обнять его за шею и не прижаться, как маленькая девочка. Глаза ее наполнены слезами, которым она не дает пролиться, но взгляд не опускает, словно пытается запечатлеть его, сохранить в себе.       — Я не хочу без тебя, Трис, — уже неважно, что это галлюцинация, пусть, но он чувствует, что должен ей это сказать. Должен! Только… как найти слова? Где их взять, когда хочется только одного, прижать ее к себе и ни за что не отпускать. Пусть это всего лишь игра воображения, но, как и сыворотка памяти, она создает иллюзию того, как можно жить с этой потерей. И все что в этот момент бьется в его мозгу — она тут, рядом, и продлить эти мгновения — смысл его жизни сейчас.       — Я тоже не хочу без тебя. Но нам не оставили выбора. И… я не могла уйти насовсем, не простившись с тобой.       Она улыбается грустно, чуть смущенно, и все слова, все звуки, все, что окружает их, тает в одном только сознании — он видит ее, говорит с ней. Не в силах больше оставаться на ногах, он съезжает по стенке, пока не оказывается на полу. Трис подходит, садится рядом с ним, и Тобиас чувствует плечом ее свечение, мягкое, чуть заметное тепло.       — Я знаю, что тебе плохо, очень. Я не хотела, чтобы так все сложилось. Но уже ничего не изменишь.       — Без тебя все не так, Трис, — бормочет он, сам не понимая, что говорит. Совсем не это он хотел бы сказать сейчас, столько всего невысказанного осталось, но в голове нет ни одной мысли, все затапливает ощущение того, что она рядом.       — Я знаю, что причинила тебе боль. Но нужно, чтобы ты простил меня. И себя. Понимаешь? Это очень важно. А вот это, — она опускает глаза на ампулу, — это не выход, Тобиас. Я очень боюсь, что ты меня забудешь, будто… ничего не было. Меня не было! — ее голос срывается, и в нем явственно слышатся слезы.       — Мне кажется, даже с сывороткой я не смог бы этого сделать, — подрагивающими губами шепчет Итон. — Я так люблю тебя, Трис! Почему ты ушла? Ну почему?       — Это был единственно верный путь для меня. Та любовь, что у меня вот здесь, — она касается ладошкой своей груди, — показала мне его. И твоя покажет тебе путь, поверь мне. Когда ты прислушаешься к ней, отпустив от себя горе и боль, ты поймешь почему я сделала это. Это произойдет не сейчас, не завтра и, скорее всего, даже не через год, но обязательно произойдет. Нужно только время.       — Трис… — глаза большого, уверенного в себе Бесстрашного, не пасующего ни перед какими трудностями, наполняются слезами, которые он сдерживает изо всех сил. — Я прошу… Не уходи…       — Я не могу, Тобиас. Поверь, если бы я могла, я ни за что не ушла бы. Я только с тобой хотела быть, и я была. До последнего вздоха, только с тобой.       Он смотрит на нее и не может наглядеться, будто это можно сделать впрок. Все, что он хотел — это любить и быть любимым, разве это много? Разве это такой невыполнимый запрос, а ведь он хочет и умеет любить! Зачем, почему судьба подарила им мгновения рядом только затем, чтобы отнять? Почему каждый раз, когда он думает, что сможет изменить свою жизнь, стать счастливым, у него отнимают последнюю надежду…       — Все бы отдал, только бы обнять тебя сейчас! — вырывается у него, но только судорожный вдох становится ему ответом. — Я тоже… — сквозь слезы она улыбается ему, и ее рука непроизвольно поднимается, чтобы привычным жестом огладить его щеку. Дотрагивается… и остается в таком положении, потому что оба чувствуют прикосновение. Длинные прохладные пальчики ощущают грубоватую, гладко выбритую щеку… Это чудо, это все нереально, но это есть.       Двое всего несколько секунд ошарашено смотрят друг на друга, а потом, резко поднявшись на ноги, потеряв дыхание и остатки рассудка, бросаются в объятия, самые нужные и дорогие. Тобиас прижимает к себе ту, что потерял, потерял навсегда, но сейчас все, что он знает, только одно — она в его руках, и в данную минуту он чувствует себя настолько живым, что больше ничего и не надо. Слез сдержать уже совсем не выходит, щека ее, вся мокрая и соленая, прислоняется, вжимается в любимую грудь, поглощая большими глотками ощущения его близости, стук его сердца, тепло любимого тела.       — Я люблю, люблю тебя, Тобиас! И пока ты меня помнишь, я буду жива, понимаешь?       — Понимаю. Трис, прости меня, я… мне было не под силу справиться с этой болью.       — Ты справишься, ты обязательно справишься. Ты очень сильный, храбрый, бесстрашный воин, — она отстраняется и берет в ладошки его лицо. — Боль пройдет, любимый. А я останусь. Ведь самое страшное, что с нами может случиться, это забвение. Я умру по-настоящему, если ты меня забудешь, будто меня никогда и не было. Нас не было. Нашей любви.       Тобиас отчаянно вглядывается в ее лицо и уже не думает о реальности происходящего. Только что он хотел совершить самое ужасное, что можно придумать. Забыть ее, значит перечеркнуть все, что она дала ему, все что она изменила в нем, того человека, каким он стал и то чувство, которое он испытывает к ней. Чуть склонив голову, он прикасается губами сначала к ее щеке и чувствует, что она мягкая, теплая. Дыхание рвется на жадные вдохи, и сдерживать слезы уже не получается. Он закрывает глаза и целует самые необходимые на свете губы, открывающиеся ему навстречу, ощущая солоноватый привкус собственных, уже неконтролируемых эмоций.       — Люблю тебя, — шепчет он срывающимся голосом, не размыкая поцелуя. — Я никогда тебя не забуду.       — Я знаю, — отвечает ему Трис.— Верю тебе, любимый.       Тепло разливается в груди и не дает погрузиться обратно в тоску. Трис начинает исчезать, и он распахивает глаза, чтобы последние секунды побыть с ней, насладиться ею.       — Мне пора, — шепчет она. Тобиас знает, что солнце почти закатилось за горизонт, только маленький краешек торчит, но он не сводит взгляда с исчезающей иллюзии, такой реальной и близкой. — Ты просто живи. Проживи эту жизнь за нас обоих. Пожалуйста.       — Обещаю. Я люблю тебя, Трис.       — Я тоже тебя люблю, — последние слова растворяются в воздухе, оставив после себя только привкус соли на губах. Тобиас еще долго сидит, глядя на окно, где сумерки сгущаются с каждой минутой, и чувствует, что в его груди больше нет той удавки, которая не давала ему мыслить хоть сколько-нибудь здраво. Как он мог быть настолько слабым, чтобы помышлять о стирании памяти, когда воспоминания — это то, ради чего мы все и живем в этом мире? Он сидит, прислонившись прямо к стене своего дома в Отречении и пытается вплавить в себя ощущения нежного маленького тела, мягких податливых и соленых губ. «Я никогда не забуду тебя, Трис. Клянусь!»       Взгляд падает на пресловутую ампулу, валяющуюся прямо на полу возле его руки. Тобиас поднимается, хватая склянку, и с размаху запускает ее в стену.       — Ого! — слышится вскрик от двери, а у Итона перехватывает дыхание. Но это оказывается вполне себе реальная Кристина, удивленно рассматривающая пятно на штукатурке и осколки от склянки, крошевом покрывающие пол. — Я-то не хотела верить Меттью, когда он сказал, что ты украл сыворотку, а оно вон как, оказывается.       — Да. Я украл, — низким охрипшим голосом проговаривает Тобиас. — Но передумал. Я не хочу ее забывать.       — Вот теперь я узнаю своего грозного инструктора Четыре. Хорошо, что ты одумался, она не заслужила забвения.       — Что? Что ты сказала?       — Забвение. Мы говорили с ней, после… смерти Уилла. Она сказала, что пока любовь горит в сердце, Уилл будет жив в моей памяти. Они заслуживают этого, Тобиас. Правда, ведь?       — Она правда так сказала?       — Ну да, а что тут такого? По-моему, очень даже мудро. Всем нам нужно пройти через это — боль потери, и пытаться смириться с жизнью без любимых. На это нужно мужества едва ли меньше, чем на то, чтобы отдать свою жизнь за кого-то…       Тобиас смотрит на Кристину невидящим взглядом и пытается осмыслить все то, что произошло с ним. Когда умерли родители Трис, он видел, что она переживала, но они не говорили об этом в таком ключе. Он знал, что она испытывала боль, и старался помочь ей, как мог… но видеть ее страдания было почти так же невыносимо, как и чувствовать их, поэтому он старался сделать все, чтобы она не погружалась в свои переживания до конца. Он старался быть ей семьей, хотел ею стать. Не понимал тогда, что невозможно заменить любимых, можно только попытаться помочь пережить эту потерю, отпустить, простить их за то, что мир без любимых теряет свои краски.       Кристина подходит ближе и треплет Тобиаса по плечу. Ее прикосновения — совсем, даже близко не похожи на те, что дарила ему Трис, но он должен преодолеть в себе тоску, потому что он обещал ей прожить эту жизнь достойно. И он сделает все, что может, чтобы выполнить свое обещание, сколько бы мужества и сил ни потребовалось для этого.       Уже на выходе из комнаты, Тобиас оглядывается, будто серые стены все еще хранят иллюзию ее присутствия. «Я тоже люблю тебя, Тобиас», — она сказала ему это, успела. И он будет это помнить.       В отдалении гудит поезд, и Кристина подмигивает ему. Тобиас с тоской смотрит на грузовик — нужно отогнать его в Дружелюбие, о чем он сообщает Кристине. Она предлагает свою компанию, и Тобиас думает, что с удовольствием проехался бы в одиночестве, чтобы развеять сбитые в неудобоваримый клубок чувства смятения и открывшегося ему озарения. Осмыслить видения или иллюзии, а может быть, какие-то игры воспаленного от боли сознания, но отчего-то такие правдивые, реалистичные, понятные. Возможно, он и сам знал обо всем, однако затуманенный потерей мозг не мог самостоятельно пробраться через дерби скорби. А может быть, с ними случилось чудо и им дали последний шанс на прощание. Может быть… Но как бы там ни было, он знает одно. Он не хочет ничего забывать. Он не хочет погружаться в пучину отрешенности от мира. Боль закаляет характер, заставляет загрубеть, как грубеют от тяжелой работы ладони, но он не хочет этого. Он не будет закрываться от всех, не позволит своей душе зачерстветь. Ради нее. Ради них. Ради их любви.       На обратном пути из Дружелюбия, запрыгнув в поезд, Итон привычно хватается за поручни и свешивается из вагона под неуемное щебетание Кристины. Она, кажется, обращается к нему, и даже трясет за плечо, да еще так сильно, что вот-вот вытолкнет его прямо под колеса. «Кристина, не толкайся», — хочет сказать он, но слова застревают где-то в горле и губы никак не разомкнуть…       — Тобиас! Тобиас, слышишь? Проснись, пожалуйста, ты меня пугаешь! — сознание медленно поднимается из тягучего забвения от тряски, и мужчина никак не может понять, кто же так теребит его за плечо. Приоткрыв мутные глаза, он утыкается взглядом в самое любимое на свете лицо и первым делом тянется к нему рукой. — Ты чего? — испуганно вопрошает его Трис, и глаза ее кажутся в утреннем мареве влажными и встревоженными.       Тобиас, осознав, что все, что было с ним, это всего лишь сон, одним рывком хватает жену и опрокидывает ее на кровать, нависая над ней, не сдерживая сбившееся и пославшее его на хер дыхание.       — Трис… — бормочет он, не в силах взять себя в руки. — О, боже, Трис, господи! — Тобиас утыкается ей в шею, а легкие прохладные пальчики гладят его затылок, плечи, губы шепчут что-то.       —… случилось, любимый? — тревожно спрашивает бесстрашная, ужасно напуганная поведением мужа. Во сне он надрывно стонал, метался, лоб весь покрылся испариной. Ясно, конечно, что он нервничает, переживает, сын заставил их поволноваться, когда ему приспичило родиться на два месяца раньше. Но сейчас-то уже все в порядке, ни его, ни ее жизни ничего не угрожает. А Тобиас все никак не успокоится, и его с недавнего времени мучают кошмары. — Что на этот раз?       — Я люблю тебя, Трис. Слышишь? Люблю больше жизни! Только прошу, не оставляй меня. Никогда, прошу. Пожалуйста! — Тобиас медленно тянет ее запах, такой родной и такой реальный, ощущает её тело под собой и чувствует, что у него срывает крышу от захлестнувших эмоций. Губы его прихватывают легонько нежную кожу, добираясь до чувствительных мест и он знает, что она откликнется на его ласки. Его Трис. Живая!       — Даже если бы я и захотела это сделать, у меня не вышло бы, Тобиас, ты же знаешь. Ведь я живу вот здесь, — ладошка касается раскачанной груди, прямо там, где сердце мужчины бьет все рекорды по сокращениям. — Я опять умерла, да? Ладно, можешь не отвечать, — она глубоко вздыхает и тянется за поцелуем, захватывая любимые губы в сладкий чувственный плен. — Так лучше? — мягко спрашивает она и тонет в объемном синем взгляде, надежно и безоговорочно.       — Нет, — отвечает ей Тобиас, низким от накатившего желания голосом. — Теперь я хочу большего…