В полёте

Проходив к Томасу полтора месяца, я уволился из своей забегаловки и устроился в более приличное кафе. Я все так же отвечал на звонки, принимая заказы на еду на вывоз и провожал гостей к их столикам. Пришлось купить подобие костюма, но тут платили в полтора раза больше, и я смог отсылать деньги на счет Сайлсу. Капля в море, но хоть что-то. В кафе было как-то спокойнее, тише, меньше нелегальных эмигрантов и совсем никаких тараканов. Ну терпеть я не могу этих жирных противных тварей, ничего не сделаешь. Марк заглядывал реже, в основном подваливал уже после работы. Еще у меня появились законные выходные, график был четыре через один. В этот «один» я и ходил к Томасу. Тот надо мной измывался, придумывал все более изощренные способы выводить меня из себя, ввел какие-то трюки на суше. Надо было всего-то попрыгать, потянуться, по линии нарисованной пройтись, но все это казалось мне почти акробатикой. Хромал я по-прежнему жутко, трость не бросил, но можно было преодолевать куда большие расстояния, чем в самом начале. Это несколько радовало. Каждый день открывал глаза и думал о том, как отвяжусь от Сайлса, который еще раз внезапно появился, поздравив со сменой работы. Это был такой оригинальный способ напомнить мне, что он контролировал каждый мой шаг? У него это получалось. Каждый приход Кормака выводил меня из себя мгновенно, хотелось сделать что-то такое, чего он никак не ожидал, например, поделететь и врезать ему с размаху. Только пока что для меня это было проблематично. Пока. Ненависть к Кормаку заставляла меня тащиться в бассейн к Томасу, выслушивать нравоучения Марка и преодолевать себя раз за разом. Каждый день сейчас казался подвигом, личным восхождением на Эльбрус. Ненависть текла в моих жилах вперемешку с болью, и это гремучий коктейль поддерживал во мне жизнь. — Ты не хочешь сходить в кино? — спросила Мелисса, подойдя ко мне после очередной смены. Миленькая и миниатюрная, она была официанткой в нашем заведении. — Не подумай, что тащу на свидание, просто подружка к парню укатила, а одной идти не хочется. — Прости, но я не фанат кино, — как можно вежливее ответил я, не улыбнувшись. Я играю за команду другого цвета, милая. А даже если б ты была по моему профилю, все равно бы не пошел. Не до этого сейчас. Я даже о быстром перепихоне не думал сейчас, а ей было явно нужно не это. — О, ну, ладно, сама схожу, — ответила девушка, закинув сумку на плечо. Она открыла передо мной дверь и пропустила вперед. Джентельменша, блин. Потом подождала, пока я черепашьим шагом спущусь с лестницы. Ступенек было восемь. — А почему не фанат? — Просто не тянет, извини, — пожал плечами я. — Да ничего, все нормально. Ладно, я пошла, мне еще собаку выгуливать, — тут она махнула мне рукой, улыбнулась и отправилась резвым шагом в противоположную от меня сторону. Такие приглашения не были новостью. К концу второго месяца моего пребывания на новом месте работы почти каждая официантка звала меня в кино, клуб, бильярдную, боулинг и прочее, прочее, прочее. Конечно, я был свежим мясом. Угрюмым свежим мясом. Видимо, девочки приняли это особый склад характера, мужественность, брутальность… Ну, что они там обычно себе придумывают в таких случаях? Томас отправил меня к своему знакомому в спортзал, чтоб заставлять меня шевелиться и при этом не сделать из меня окончательного инвалида. Сначала выходило из рук вон плохо, я выл от тренировок, на которых чувствовал себя ветераном первой мировой, потом стало легче. Изменения происходили медленно, по капле, иногда мне казалось, что я тупо топчусь на месте, истязаю себя, а со стороны это кажется трепыханием жалкой букашки, которая понимает, что ее вот-вот раздавят тяжелым сапогом. В такие моменты я снова скатывался в яму уничижительной жалости к себе, в трясину презрения и отвращения к своей персоне. Но Марк умудрялся давить на мое самое больное место — полная зависимость от Сайлса, который напоминал мне об этом всякий раз, — и я снова и снова тащился пешком в спорт зал, потом в бассейн, а на следующий день на работу. Тренировки начали мне нравиться еще и потому, что когда болит все тело, думать не можешь уже ни о чем кроме любой горизонтальной поверхности, а это как-то спасало. А вот на работе мне приходилось туго. По большей части я сидел на высоком стуле за своим столом недоадминистратора, смотрел в зал. И тогда я снова и снова возвращался мыслями в самый страшный день в своей жизни. Вспоминал, как сидел на холодных ступеньках у родного дома, как приехал отец на машине и… Это было невыносимо больно, мучительно. Воспоминания были для меня хуже каленого железа, хуже пыток инквизиции, и с одной стороны хотелось сделать что угодно, чтоб забыть это, а с другой стороны я знал, что должен помнить это. Что не имею права забыть. Я не заметил, как в служебном блокноте сначала появились две строчки, потом четыре. Слова сами складывались в моей голове и требовали какого-то выхода, с завидным упорством носясь по кругу. Тогда я их записывал. Рифма была кривая, косая, иногда ее не было вовсе, я не задумывался о подборе слов. Все листки безжалостно выбрасывались, как только на них заканчивалось свободное пространство. А что вы хотели? Я сидел на заднице по шесть часов в день. Через пару недель я все-таки созрел на то, чтоб переработать одно мое творение. Два часа я подбирал слова, переставлял их местами. Это не было порывом вдохновения, просто хотелось посмотреть, способны мои мозги хоть на что-то или нет. В конце концов, я стал больше читать, я вообще стал это делать, словарный запас пополнился и новыми словами, и литературными оборотами. После того, как закончил, снова перечитал то, что получилось. Я уже ничего не чувствовал к этим словам. Они были словно не мои, а оттого холодные и чужие. Рифма есть, даже какой-то размер, кажется, или как там это называется, когда количество слов с строфе слух не режет, но в остальном.. Не я. Не мое. Я смял лист и сунул к себе в карман. Смена кончилась, мы с ребятами выпили пиво в честь дня рождения бармена, и я ушел домой. Только зайдя в квартиру и стащив брюки, я понял, что лист я, растяпа, где-то посеял. Ну и хрен с ним. Главное, чтоб не на работе. * * * — Ты можешь помочь? Именно этим вопросом поприветствовала меня Рейна, когда я только заступил на смену. Дородная такая девушка, но приятная, веселая. У нас с ней было какое-то подобие дружбы. В душу не лезла, умела отвлечь и ненавязчиво предлагать свою помощь, так, что я не чувствовал себя никчемным. Она со всеми была такая, люди к ней тянулись. — И что надо? — Наш шеф совсем с катушек слетел. Говорит, придумай-придумай, ты ж креативный директор, а я не директор, я на втором курсе, но его это не интересует, и он… — Теперь еще раз и медленнее, — прервал я поток ее излияний. Она всегда так быстро говорила, когда нервничала. Ее мелкие черные кудряшки аж подрагивали от волнения. Рейна глубоко вздохнула, и ее пышная грудь поднялась и опала под полупрозрачной блузкой. Не будь я геем… — Пришел ко мне и говорит, чтоб придумала для нас негласный слоган. На вывеске не пишется, но будет в конце меню и все мы это будем произносить. — И в чем проблема? — Я не могу это придумать для нашего заведения, — она всплеснула руками. Южный темперамент, что уж тут. — Такое бывает в ресторанах с какой-то определенной тематикой, а не… у нас. Ну да, кухня со всех уголков мира, убранством занимались сразу два дизайнера… В результате зал разделен на две половины, которые оформлены совершенно по-разному: одна сторона типично европейская, такая прилично-безликая, а другая — какая-то помесь современного кафе для молодежи и типичной забегаловки. Но людям нравилось, говорили, что необычно и интересно. Идиоты. — И ты хочешь, чтоб слоган придумал я? — мрачно осведомился я. — Только не начинай ломаться, пожалуйста. У тебя талант, я знаю. И знаете, что она вытащила из кармана своей черной юбки? Я думал, что провалюсь сквозь пол, подвал и угожу прямиком в свой персональный котел ада, где Рейна вечно вытаскивает передо мной мною же смятый листок. Листок с моим стихотворением. Блять! — Не ругайся, я нашла это на полу и по почерку узнала, что это твое. Сразу говорю, что никому не сказала. Честно. Поэтому не надо так бледнеть. И никому не скажу, если ты придумаешь мне слоган. Скажу шефу, что это ты придумал. Только придумай. Ты ж все равно сидишь на месте, а я полдня тут верчусь, а потом с учебниками, а потом… — она снова начала ускорятся, явно психуя. — Хорошо-хорошо, — я поднял руки в примирительном жесте. — Я подумаю над твоим слоганом, но никто на работе не узнает, что я написал на листке или что я придумал слоган. Или я тебя задушу, и суд меня оправдает. Рейна счастливо всплеснула руками и неожиданно чмокнула меня в щеку. На меня дохнуло ее тяжелыми духами с примесью чайной розы и пудры, я почувствовал, как ее грудь пятого размера прижалась на мгновение к моему плечу… Такая мягкая, приятная на ощупь… Это не правда, что геи не любят женское тело, считают его неприятным или отталкивающим. По крайней мере, я так не считал. Женщины красивые, мягкие на ощупь, очень разные… Просто они нас не возбуждают. Другое дело, когда под пальцами чувствуешь силу, укрощенную тобой, мощь, бьющуюся под кожей вместо крови, ничем не удерживаемую страсть, жажду, которую никто не скрывает, потому что не в силах скрыть… Любовники понимают друг друга без слов, без взглядов, да и жить вместе двум мужчинам куда проще, чем мужчине и женщине. Что это я ударился в размышления? * * * Я придумал Рейне этот чертов слоган к вечеру. Пораскинул мозгами, решил обыграть очевидную разноперость нашего заведения, получилось неплохо, Рейна была в восторге, шеф тоже. Девушка честно отдала мне листочек, хотя прежде прожужжала мне все уши, что это надо кому-то показать. Я же только отмахнулся. Вот только мне не хватало, чтоб каждый смотрел мне в душу, которую я изливал на бумаге, и плевал туда. И так как туалет в клубе. В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои… Вот так и я чувствовал себя узником своего тела и своей жизни. Дни тянулись действительно тихо и однообразно: работа-квартира-спорт зал. Это тяготило, мечта о покое перестала казаться такой притягательной и недосягаемой. Я же никогда не вел такую жизнь! Это всегда был водоворот, буря, шторм, сегодня здесь вагоны разгружаю, завтра в клубе из чмыря деньги выбиваю, а послезавтра сижу с пробитой башкой. Нескучно, в общем. А тут… Через месяц я готов был повеситься от скуки. Мне все опротивело настолько, что Марку даже удалось вытащить меня в кино. Ничто меня не интересовало, ничто не занимало. Я снова стал скатываться в пучину той беспросветной и нескончаемой депрессии, из которой, по правде, и не выбирался по-настоящему никогда. Чувствуя это, Марк стал бывать у меня чаще, пытался куда-то вытаскивать, но люди были мне еще противнее, чем одиночество, а потому парня я почти что на три буквы посылал. Но у Марка был иммунитет на все оскорбления мира, а потому он неизменно возвращался и в неизменно приподнятом настроении. Как можно быть настолько довольным жизнью в восемнадцать лет?! Я в восемнадцать ненавидел весь мир, а в особенности своего отца и любые проявления религии, и единственным желанием было урвать от скудных возможностей как можно больше и хорошенько оттрахать кого-то в узкой комнатке «Энерджи», где мы с ребятами постоянно зависали после очередной авантюры. Так бы я и подох скуки — кстати, это мысль, Сайлас не придерется, — если б под дверью в промозглое утро понедельника я не нашел плотный белый конверт с моим именем и маркой. Я чуть на него не наступил. Ругаясь, сунул его в карман, решив прочитать позже, и двинулся на работу. Там совсем забыл про письмо, естественно, и не вспомнил до вечера, когда нащупал квадрат в большом нагрудном кармане. В результате, прочитал я послание только дома. Мистер Макнамара! С радостью сообщаем Вам, что Вы стали победителем конкурса от 20.10.2014 телеканала Max. Просьба позвонить по номеру 12376859 для получения дальнейшей информации. Администрация… Дальше я не читал. Ясно же, что это типичный развод. Сам такие делал лет в семнадцать, когда бабла срочно срубить надо было. Конверт я выбросил и завалился спать. * * * Через неделю я был счастливым обладателем двух конвертов от телеканала Max. Эти ребята были решительно настроены вручить мне миксер и прочитать мое стихотворение, которое я, кстати, никогда не посылал, в прямом эфире. Мол, у них был конкурс среди нас, простых граждан, и я его выиграл. Ничего я не хотел. Ни миксер, ни эфир. Но по телефону все-таки позвонил, надо ж было прекращать этот дурдом с письмами. И знаете, что мне сказали?! Что я не имею права отказаться! Мол, если выигрываю, то они читают мой стих, который я, мля, не посылал! Когда я уже почти что крыл матом человека на том конце провода, мне по мылу прислали анкету, которую отправил. С моей подписью. И подпись я узнал. * * * Никогда на работу я не шел с такой скоростью. Руки чесались от желания врезать кому-нибудь, а вернее, вполне определенному человеку. В раздевалке я скинул куртку, быстро переоделся и вышел в зал. Вот она, в черное юбке-карандаш. Черные кудри собраны в хвостик. Убью.  — Рейна, можно тебя? — проскрежетал я, бесцеремонно и наверное больно ухватив ее за локоть. Девушка отпустила обалдевшим от моей наглости гостям натянутую улыбку и засеменила за мной.  — Ты что, сдурел? — зашипела она, едва мы вышли из зала. Она дернула рукой, но я неожиданно крепко вцепился в пухлое предплечье. Кажется, Томас со своим приятелем не зря надо мной издевается. — Пусти, мне больно!  — Больно? — проговорил я как можно тише, потому что боялся заорать на весь квартал. - Я, блять, тебе что сказал? Ты зачем отправила мое стихотворение на телик?!  — А что такого? — хлопнула ресницами девушка. — У нас был уговор, что на работе никто не должен знать, про масштаб страны ты ничего не говорил. И потом, стих классный, мне понравился, друзьям моим тоже, а они будущие редакторы, они меня и надоумили это на конкурс послать. Чего стесняться? Не херню пишешь же. Ай! — с болью в голосе воскликнула она. — Зачем щипаешься? — карие глаза странно заблестели. Она что, реветь еще вздумала?!  — Рейна, была б ты мужиком, сейчас бы утирала кровавые сопли, — выплюнул я, и девушка побледнела. — Как хочешь все исправляй.  — Знаешь что? — от нее вдруг повеяло арктическим холодом, я аж удивился. Рейна вся выпрямилась, плечи расправила, носик вздернула. Королева, е-мае. — Иди в жопу. Не буду ничего исправлять. Я тебя знаменитым сделала. А ты… неблагодарный урод. - Что? — зашипел я, но Рейна с силой пихнула меня в плечо и гордой походкой оскорбленной невинности направилась в зал. Я шумно посопел еще пару минут, а потом тоже пошел на свое место. Всю смену мы подчеркнуто не замечали друг друга, а после работы пошли разными дорогами, хотя нам было в одну сторону. И что делать с этими телевизионщиками? * * * Я ехал на такси и матерился. Мне не удалось от них отвязаться! На все мои заверения, что подпись не моя и анкету заполнял не я, мне посоветовали идти в суд, а пока что приехать, потому что иначе я буду выплачивать неустойку. Короче, безболезненнее было прочитать и отвязаться от них. Канал второсортный, пять минут позора, и обо мне никто не вспомнит. Приехав на эту телевышку, я долго не мог найти именно свою студию. Меня шпыняли как надоедливого щенка с одного этажа на другой, я сатанел буквально на глазах, мечтая разнести тут все к чертям и уехать домой, когда меня нашел какой-то помощник пятого менеджера десятого директора, чтоб проводить в гримерную. Там меня переодели и намазали какой-то гадостью волосы, после чего они стали липнуть к голове, и приказали улыбаться. Мой оскал был столь дружелюбен, что менеджер нервно улыбнулся, цепляя на меня микрофон. В студии было полно народу, за спиной бутафорское окно с видом города — везде вранье — ведущий орал на какую-то девицу и одновременно пил кофе. Противный слащавый парень с ненастоящими белыми зубами и блондинистой шевелюрой. - О, Лерой Макнамара? — он допил свой кофе и вручил пустой стакан девице, на которую только что так орал. Та нервно поправила огромные очки. О Господи, за что мне это? — Отлично, — он энергично потряс мою руку. Его ладонь была чуть влажной. — Значит так, ничего говорить тебе не надо, приветы там маме и кошке не передаешь, улыбнешься. Ты счастлив, понял? Ну-ка, улыбнись, — я продемонстрировал кислый оскал, и ведущий сморгнул, - ну, короче, улыбнешься. И все. С нас миксер, с тебя стих. Все, вопросов нет? — я только открыл рот, чтоб спросить, как долго будет это продолжаться, но он уже отмахнулся от меня. — Отлично. Все. Руби, где мой кофе?! Забитая девица в огромных очках вручила ему снова полный стакан коричневой бурды, и парень куда-то скрылся. А я остался стоять в этой толпе, состоящей из массовки, звукарей, ассистентов и прочих акул телевизора. Я был выше среднего роста, смотрел, как мелькают головы этих людей, и мне казалось, что их десятки, сотни, я вдруг почувствовал, как скакнул мой пульс, отчетливо забился где-то в ушах, а сердце — в горле. Ладони вдруг вспотели, а следом спина, шея, мне вдруг показалось, что все эти люди сейчас сомкнутся вокруг меня как вода, мне не хватит воздуха, и я задохнусь. - Эй, парень, с таким лицом никак нельзя на телик, — меня хлопнули по плечу, и наваждение прошло. Дышать стало чуть легче, и я обернулся. Передо мной стоял какой-то длинный мужик с пшеничного цвета бородой и абсолютно голым черепом. — Да расслабься ты, прочитаешь свое творение и все, никто тебя не тронет. Пять минут позора, и о тебе никто не вспомнит. Я нервно хохотнул. Сам успокаивал себя этой же мыслью, пока ехал сюда.  — Вставай вон туда, — он подвел меня к месту, помеченному серым крестом изоленты, — и когда Миг назовет твое имя, я махну рукой, и ты выйдешь вон туда, — он махнул рукой на пространство перед бутафорской панорамой, — тебе вручат коробку, и ты прочитаешь, что там приготовил. Идет?  — Идет, — мрачно согласился я. С каждой секундой эта идея казалась мне все менее привлекательной.  — И улыбнись. Людям нужно счастье. - Угу. Я так и остался стоять на этом изолентовом кресте, ожидая, пока будет сказан «мотор» или что там они говорят. Ждать было недолго, минут через десять был дан пронзительный звонок, и вдруг все спешно заняли свои места, и даже я получил капельку личного пространства.  — Тридцать секунд до эфира! Двадцать! Пятнадцать! Блять. Как тут жарко.  — Десять! И душно.  — Пять! Четыре! Три!  — Доброе утро! И снова с вами Миг Раерс! — блондин улыбался во все тридцать два зуба. Массовка громко зааплодировала. — Сейчас вы завариваете третью чашку кофе и все никак не можете проснуться, но уж я-то знаю, как вас разбудить! И так! Внимание! Только у нас и только сейчас десятка лучших видео из всемирной паутины! Смотрите внимательно и ничего не упустите, ведь мы объявим новый конкурс. А сразу после рекламной паузы вы увидите победителя нашего неданего конкурса. Блондин сев в кресло, утер мифический пот со лба и поправил шевелюру. Господи, во что я ввязался? Неужели они стали бы судиться со мной из-за того, что я не прочитал свое творение?  — И мы снова с вами! — рабостно заголосил ведущий, и я поморщился. — Встречайте нашего победителя конкурса прошлой недели! Простой парень с необычайным талантом! Встречайте, Лерой Макнамара! Бородатый знакомец махнул мне рукой, кто-то слегка толкнул в спину, и я… выступил на эту сцену. Отсюда все было совсем по-другому: много света, вокруг все такое яркое, будто из мультфильма, а все, что за кругом сцены уже не разглядеть, эта массовка, микрофоны, липовая картинка за спиной… Я ощущал себя Кэном в домике для барби.  — Привет, Лерой! Хорошо добрался? Ну и отлично, — Миг пожал мне руку и усадил в кресло. За это я глтов был убить его быстро. — У нас для тебя подарок! Тут какой-то парень вынес коробку с пресловутым миксером, толпа зааплодировала, заулюлюкала, я молча кивнул в знак благодарности.  — А теперь твоя часть сделки, Лерой, прочитай нам свой шедевр! Я смотрел в его ненастоящие голубые глаза — явные линзы — и думал о том, что в горле слишком пересохло, и я не могу вымолвить ни слова. Кожа под рубашкой стала влажной, сердце снова забилось где-то в горле. Я не могу им это читать. Не хочу. А пауза затянулась…  — Наш герой немного смущается! — как ни в чем не бывало заголосил Миг. — Поддержим же его! И аудитория снова наполнилась шумом хлопков и голосов. Я глубоко вздохнул.  — Умер ты в дождливый день, И тени плыли по воде. Я смерть увидел в первый раз, Ее величие и грязь. В глазах твоих застыла боль… Я прокашлялся. В студии стояла гробовая тишина. Я не видел лиц людей, свет ослеплял меня, и горело лицо. Я видел только красную мигающую лампочку на камере. Мне казалось, что мой хриплый голос отдается едва ли не эхом. Может, это эхо лишь в моей голове?  — Я разделить хочу ее с тобой. Не уходи сейчас… постой… Я… иду к тебе… свет мой. Вот и все. Сердце колотилось как сумасшедшее, спина взмокла. Я не слышал слова Мига, аудитория громко зааплодировала, заулюлюкала, и я скрылся со сцены. Ассистентка этого ряженного клоуна поманила меня пальцем и проводила к двери. Я спускался по ступенькам, не видя их. Не слыша ничего вокруг. На душе стало так мерзко, так… Не описать словами. Чувство, будто выпил кислоты и раскаленного металла, и сейчас он сжигает тебя изнутри, разъедает твои внутренности вместе с душой. А твое сознание корчится в предсмертной агонии, еще не понимая, что это все, конец. * * * Слава Богу, что на работе никто не смотрел по утрам такое дерьмо, как тот канал, на котором я выступал. Рейне я спасибо так и не сказал, мы делали вид, что ничего не произошло, но холода в наших отношениях поприбавилось с обеих сторон. Я не мог простить ей вмешательства в свое самое личное и сокровенное, а она не понимала, что сделала, а оттого считала, что я неблагодарный говнюк. Примерно через пару дней после шоу у моей двери оказался конверт. Обычный плотный белый конверт. Неужели опять с этого телевидения? Я вскрыл его и принялся читать. Мистер Макнамара. Два дня назад вы выступали в программе «Доброе утро». Буду краток: Ваше произведение тронуло меня, а потому я желал бы встретиться с Вами и поговорить. Надеюсь на Ваш звонок. Мой номер: +1 873 812 22 44 Джейкоб Конрад Студия «Хайвей 65» А дальше следовала размашистая подпись. Я пару секунд тупо смотрел на номер телефона, затем смял письмо и кинул в мусорное ведро, не глядя. Скорее всего какой-то развод. А если не развод, то нахрена оно мне? Мне не нужны ни поклонники, ни студии. Хватит с меня публичности на ближайшие десять лет. Но через три дня я получил еще одно. На этот раз неведомый Джейкоб Конрад был более настойчив и добавил, что у него ко мне деловой предложение. Надо ли говорить, что и это письмо, и последующее отправилось вслед за самым первым? Я был на смене, когда в кармане брюк тихо завибрировал телефон. Да, по настоянию Марка я завел этот гаджет, в который забил только пять номеров. Больше у меня просто никого не было. Когда я проводил гостей за столики, вибрация уже стихла. Потом пришли еще посетители, и мне стало как-то не до дибильника в принципе. Только спустя пару часов я глянул на табло: номер незнакомый. А раз так, то и перезванивать нечего. Из прошлой жизни никто не мог узнать этот номер, а все нужные люди определялись не в меру умной машинкой. Смена кончилась, и я побрел по улице. Прохладный воздух норовил забраться под ворот толстовки, в штанины джинсов, в рукава. В общем, хотелось домой. Внезапно я почувствовал характерную вибрацию у самого бедра. Тот же незнакомый номер. - Але? — сухо ответил я, уже заранее ненавидя человека на том конце. - Да, это я.  — Мистер Макнамара, поскольку мои попытки достучаться до вас оказались тщетны, мне пришлось обратиться к мобильной связи, — голос Конрада был очень хриплым, будто он много и давно курил или же был простужен. Причем тоже давно. — Один человек весьма заинтересовался вашим произведением. Он хотел бы…  — Меня это не интересует, — оборвал я собеседника. — Прощайте.  — Постой… Но я уже нажал кнопку отбоя. Конрад позвонил еще раз пять, но я вский раз сбрасывал его. Надеюсь, теперь он поймет, что мне его внимание совершенно не нужно.