Солнышко

Аомине ценит все, все, что у него есть. Он не показывает этого, никогда. Он гордится тем, что сильный, что его никто не может победить, но иногда его глаза слепит яркий солнечный свет. Он пронзающий до глубины души, и от него становится светло, даже ночью, когда это солнце с тобой — тебе тепло. — Аомине-ччи, погода прекрасная, — эти теплые слова разливаются по всему телу Аомине. Смотрят в душу и согревают холодные и черствые места. Аомине сощурился и посмотрел в красивые глаза Кисе, потом приблизился и провел тыльной стороной руки по щеке Кисе — нежно, любя и тепло. Кисе подарил Аомине лучезарную улыбку и отстранился. Он прошел к лавочке и, поманив к себе Аомине, сел. Хотелось растаять от такого жара, что дарил Рёта. Хотелось ослепнуть от такого света, что дарил Рёта. Хотелось просто быть рядом с Ретой всегда. Что Дайки и делал, да, он задирает Кисе, да, он дразнит его, но любя. — Аомине-ччи, закат невероятный, — слова утопали где-то внутри Аомине. Этот янтарный, более оранжевый, насыщенный цвет заката уже не пронзал глаза до боли, и было спокойно в осколках яркого света Рёты. Аомине устало облокотился о спинку скамьи и почесал затылок. Мельком глянул на улыбающегося Рёту и захотелось дотронуться до этих губ, что создают такую улыбку, чтобы не показывал ее другим. Она Аомине, она принадлежит ему, и весь яркий желтый цвет тоже принадлежит Аомине. Терпение лопается, как надувной шарик, и резким движением Аомине притягивает Рёту к себе, он дразня кусает одними губами губу Кисе, еще и еще… Пока Кисе просто не начинает смеяться, — звонко, ярко и тепло. Сине-желтый цвет сочетается. Подходит друг другу и выплескивает все эмоции наружу. Синий, как море, властный, не спокойный Аомине, и теплый, стремительный Кисе. — Не смейся, — Аомине чуть оттянул щеку Кисе и увидел недовольные янтарные глаза, которые смотрели в самые потайные места души. Самые искренние. Аомине сдержал рвущуюся волну наружу. Он утихомирил свой пыл, сжигающий все внутри, и стал снова плавиться в этом жаре, дарующим Кисе. Аомине пьянел от Кисе хуже, чем от саке. Он думал лишь об одном «Кисе - мой. Кисе улыбается так только мне. Кисе любит только меня». Слова словно большой груз ложились на его плечи и с силой сжимали в до боли в груди, давили и расплавлялись от жара пылающего в Кисе. «… Пока Кисе просто не начинает смеяться, — звонко, ярко и тепло», — повторял Аомине про себя. Пока Аомине не стал пленником этого бесконечного тепла, солнышка, которое просыпается рядом. Которое всегда восхищалось тайным океаном — Аомине. — Аомине-ччи, я люблю смотреть на закат, — слова смывает словно водой. Они не доходят до Аомине и растворяются где-то в воздухе. Аомине не в силе терпеть. Он закусывает снова губами губу Кисе, оттягивает и обхватывает ее сильней. Тянется за большим, но не успевает; Кисе отстранился и снова смотрит на такой же самый закат, что и вчера и позавчера. Ничего не меняется, все как всегда. Вода идет к солнцу, пытаясь достучаться, и что выходит: она снова падает и растворяется в своем омуте. — Надоело, — словно ваза разбилась, словно сигарета прожгла кожу. Эти слова пронеслись по венам Кисе, попали в кровь и дошли до бьющегося сердца парня, и тот с нежной улыбкой обернулся к Аомине. Кисе наблюдал как Аомине медленно, лениво потянулся, как хрустнули позвонки, словно разбился хрусталь, и он встал со скамьи. Поэтому Кисе поспешил и встал следом. Он не удержался и положил руки ему на плечи и ткнул Аомине пальцем в лоб, тихо сказал. Слова тихо плыли через перепонки уха: — Аомине-ччи, что надоело? — обжигающие слова, но не настолько, что могут оставить ожог, просто пекут. Аомине не хочется отвечать, и он просто «цокает». Недовольно кривится от таких очаровательных глаз и, ничего не говоря, Аомине сжимает бедра в своих сильных руках, он мог бы сжать до хруста, но разве можно причинить боль единственному светлому человеку, который проник в душу так глубоко. Кисе удивляется, он прикрывает глаза и обнимает тяжелого форварда. — Все надоело. Закат, жар и то, как ты улыбаешься всем, — Аомине глубоко вздохнул, легкие пронзило холодом, и он резким движением поднял Кисе. Удивление, страсть и желание летать. Это все переполняло Кисе. Он крепче обнял Аомине, который смотрел на лицо, на его красивые ресницы на закрытых глазах, которые были такими пушистыми. Сердце пропустило удар, когда тонкая линия губ дотронулась до губ Аомине, и Кисе поцеловал. Не дразнил, как Аомине, а нежно и чувственно дотронулся… «Пока Кисе не стал смеяться, — звонко, ярко и тепло». — Снова смеешься, чего такого смешного, Кисе, — раздался приглушенный, хриплый, скорее осипший голос, который снова разнесся по телу и попал в кровь. Кисе опустился на асфальт. — Потому что я рад. Рад, Аомине-ччи, ты со мной и ты такой искренний, — Кисе снова сел на скамью. — Все ты знаешь, тоже надоело, но тебе можно, — Аомине цокает, и тягость спадает с плеч, добрый и легкий груз остается.