Степени

Просыпаться не хотелось. Не хотелось так, как в детстве – не со взрослым пониманием, что вставать всё равно надо, и он конечно же сейчас встанет, а если не встанет, то мир непременно начнёт разваливаться, а с вредным желанием закрыть голову подушкой и не вставать, и самыми страшными последствиями этого станут пропущенные занятия или стыд от очередного разочарования отца. Не то чтобы он в детстве часто проворачивал подобное. Да почти никогда. Но сейчас… сейчас просыпаться категорически не хотелось. Он даже ещё не до конца понимал, почему. Лишь всё больше раздражался из-за далёкого, но настойчивого телефонного сигнала, нервирующего его не просто по-утреннему, но как-то ещё… растормашивая в памяти какие-то очень яркие, но недавние, и ещё не научившиеся всплывать по первому зову воспоминания. Питер… – молнией пронеслось в его мыслях, немедленно отзываясь во всём теле, опаляя всколыхнувшимися чувствами. Питер… Тот зашевелился – только сейчас, абсолютно не отреагировав минуту назад на надрывающийся телефон, но как будто услышав своё имя – и так блаженствующе потянулся, и повернулся, и обнял, и засопел куда-то в плечо, словно просыпался так последние лет десять – столько будничного умиротворения в этом было. Нейтан нехотя оторвался от подушки и, кое-как выпутавшись из клубка рук, ног и концов одеяла, отправился на поиски нарушителя спокойствия. Тот обнаружился на полу в другой комнате и, добавляя раздражающих факторов, высвечивал на экране «Мама». Стараясь не думать о тёплом, спящем, пахнущим покоем и сексом Питере за стенкой, и о том, насколько нелепо будет выглядеть сам, стоя посреди комнаты голым, заспанным и беседующим с матерью, Нейтан всё-таки нажал кнопку вызова. * * * - Мама? – не открывая глаз, спросил Питер, когда Нейтан, вернувшись, забрался обратно в их тёплое убежище, млея и расслабляясь, невольно оставляя все раздражение за его пределами. - Угу… Странный звонок. С одной стороны, помог подняться, не дав спросонья ринуться в сомнения и самобичевание, с другой – довольно безжалостно попытался нарушить ещё не растаявшее ночное волшебство. И, насколько Нейтан был готов к первому, и непременно бросился бы именно по этому пути, если бы не звонок – настолько сейчас ему, вопреки вторжению матери в их с Питером пространство, захотелось это самое пространство защитить. - Потеряла тебя, – в голос снова начала возвращаться сонная хрипотца, а руки сами потянулись вперёд, обхватывая Пита за поясницу и подтягивая его поближе, – твой телефон отключен… Господи, это всё правда – наконец-то взвилась ослепляющая мысль – это всё правда. И он нихрена не хочет от этого отказываться. Ни за что. Потому что без этой правды не имеет значение вообще ничего. Он ещё не успел к ней толком привыкнуть, а она уже стала одним из жизненно необходимых факторов. Наряду с безопасностью… - Просила найти тебя, – Нейтан сполз немного вниз, уталкиваясь и устраиваясь так, чтобы было удобнее рассматривать сонного брата, – но сначала заехать к ней… Ей нужна помощь… Он удовлетворённо ощутил оживившиеся руки Пита, непроизвольно вцепившиеся в него и явно не желающие никуда отпускать. - И что ты ей ответил… – растормошенный нависшей «угрозой», разлепил тот всё-таки ресницы. - Что обязательно тебе всё передам… – Нейтан приблизился к самому его лицу и мазнул губами по подбородку, – когда найду… и что сейчас я очень… – он подобрался вплотную к неприлично ярким после бессонной ночи губам, – очень занят… – господи, такого его он никогда не видел, даже тогда, когда заехав однажды утром, застал у него Симон, и почему-то закралась мысль, что на самого себя сейчас тоже лучше в зеркало особо не смотреть, во избежание разных внезапных откровений, – так что… можно поспать ещё… если хочешь… * * * У них было сейчас два варианта. Либо постепенно поддаться подстерегающей их неловкости, встать, разойтись, кидая украдкой больные взгляды, и снова долго потом ходить кругами – часами, днями, а то и годами – то отдаляясь, то снова сближаясь, вызывая вокруг себя маленькие или не очень катаклизмы. Либо немедленно всё закрепить. Приучить память. Уверить сердца. И тела… Хотя тела, кажется, уже и так всё запомнили на отлично. Как будто не учили заново, а только подтвердили практикой уже давно въевшуюся в саму сущность теорией. Потому что Питер и так всегда знал, что Нейтан – такой. Шершавый, мягкий и жесткий одновременно. Сейчас, после ночи, он был уверен, что всегда знал, какой у того вкус и запах, если вдыхать у самых губ. Почти такой же, как у щеки, но немного другой. Знал, как движутся его мышцы, как вздрагивают под слабыми прикосновениями, и как поддаются под сильными. Знал, когда Нейтан позволял целовать себя, а когда терял терпение и захватывал полную власть. А ещё он знал, что тело, и сердце, и мысли – всё едино. Нейтану знать было сложнее, и если бы не Пит, и не сподвигший на сопротивление звонок матери, и не до конца истаявший сон, то устоять перед страхом и замершим наизготове чувством вины было бы гораздо сложнее. Питер если чего-то и боялся, то точно не совместных пробуждений. Если и чувствовал вину, то не свою, а – эмпатически – ту, что ворочалась, прячущаяся, у брата. У старшего брата. У правильного брата. У брата, вечно берущего на себя ответственность за всё и вся. У Нейтана… У его сильного Нейтана… Питер провёл ладонями по местам, где у того когда-то были страшные ожоги, заглаживая, заласкивая их – от этих не уберёг… Проёрзав вниз, прижался губами к груди, куда в одном из снов впивались пули – а от этого успел… Снова выбрался наверх, сгрёб обе руки брата, подтащил к себе, уткнулся в них, нежась, вдыхая запах, и доводя себя до головокружения, а Нейтана – почти до инфаркта. А тот, боясь пошевелиться, во все глаза смотрел на ласкающегося о его ладони Пита, кажется, абсолютно не задумывающегося о том, что делает и почему, просто следующего своим желаниям, не боясь показаться ни нелепым, ни слабым, ни глупым. Смотрел – и не понимал – как тот это делает? Как?! Как может оставаться таким мужественным во всех этих – космических масштабов – нежностях и со следом от подушки на щеке? Как может казаться сильнее, чем он, доминирующий во всём? - Мне иногда кажется, что в детстве я был гораздо мудрее, – сообщил «мужественный» соня его ладоням. Нет, он бы точно устоял – с каждой секундой Нейтан был уверен в этом всё больше. Он бы не сбежал. Вот от этого божества – ни за что. Он скорее бы умер сейчас рядом с ним, задушенный переизбытком вырвавшихся на свободу эмоций. - Это когда ты несколько часов прождал в саду у Торнов гномов, – зарывшись большим пальцем в чёлку Пита, будто проверяя её длину, уточнил он, – или когда верил, что Иззи умеет разговаривать? - Я серьёзно, – смешным низким голосом возмутилось помятое, с торчащими волосами, великовозрастное «божество», – чем больше знаю – тем тяжелее мне видеть истину. В детстве всё было яснее. Поэтому, – Питер высунул нос из его ладоней и вскинув брови так, будто сообщал важную тайну, посмотрел на Нейтана, – иногда, когда мне сложно, я смотрю на всё так, как будто мне лет пять. - И что сейчас говорит маленький Питер, – после многозначительной, но всё ещё поддерживающей шутливость, паузы, спросил тот. - Говорит, что у нас не было ни единого шанса отвертеться… – буднично, но уже совершенно нешуточно известил Питер, и продолжил исследовать ладони брата, – хотя… наш подростковый… ммм… секс его бы удивил. - Значит, подростковый, – деловито и полувопросительно уточнил Нейтан, шалея от этой утренней наглости – дурачиться, когда вернее всего они должны были мучаться от вопиющести всей прошлой ночи. Он догадывался, что Питеру должно было быть легче, но понятия не имел, как сам умудрялся оставаться в здравом рассудке. Возможно, благодаря именно иронии. Больше всего это смахивало на новую сверх-способность, как бы бредово это ни звучало, и – чёрт возьми – он не собирался терзаться с ней так же долго, как с умением летать. - Ну да… – Питер перестал тереться носом о линии жизни, судьбы и чего там ещё на его руках, и, отстранившись и тщательно выбрав место для следующего штурма, припал губами к запястью. Влажно припал, уже совсем без сонной неуклюжести, и оставляя шутливый тон только в голосе, но не в действиях, перемежая слова мягкими, но уже недвусмысленными касаниями, – знаешь… всё это… ночь напролёт… и все эти… чувства первооткрывателей… - Это нечестно, – хищно наблюдая за его действиями, пробормотал Нейтан. - Что нечестно? - Твоя эмпатия… – он сглотнул, когда Пит, уже перебравшийся с руки на шею, прикусил выпирающую ключицу. - Ты вообще весь нечестный, – тот уткнулся ему в грудь, и, прижавшись носом и приоткрытым ртом, глубоко вздохнул, – но я же как-то справляюсь… - И именно поэтому ты меня всего обслюнявил? Питер поднял полный укора взгляд на своего персонального постельного прокурора – уютно и, вопреки озвученной претензии, довольно взирающего на него из-под полуопущенных ресниц – и, даже не догадываясь, как раззадоривающе выглядит сам, моргнул, выбивая из того последние остатки сонливости. - Это провокация, – делая долгий, должный принести успокоение, но почему-то совершенно с этим не справляющийся, вдох, выдавил «постельный прокурор». - Почему? – чувствуя, как заходится под его губами сердце, до которого он ещё вчера безуспешно пытался добраться, предательски сорвавшимся голосом спросил «обвиняемый». Но мгновенно изменившаяся атмосфера и стремительно тяжелеющий взгляд, превращающийся из прокурорского в карательный подсказали ему, что объяснений он дождётся вряд ли, и что следствие затягиваться не собирается, и приговор, в общем-то, уже вынесен, и всё, что откладывает его немедленное исполнение – это только воля и степень стойкости системы правосудия. С бормотанием, – это ненормально, – совершенно слабовольный после бессонной ночи «каратель» припечатал обвиняемого к кровати и принялся вершить своё утреннее наказание. В конце-концов, за «подростковый секс» этот носитель всей вселенной тоже должен был ответить. * * * - Теперь нам придётся убить Мэтта, – с сожалением сказал Питер. - И маму, – спустя несколько секунд согласился Нейтан. - И Сайлара. Повернувшись, не отрывая голову от подушки, Нейтан бросил на него вопросительный взгляд. - От того никогда не знаешь, чего ожидать, – пожал плечами Питер, – и я уверен, куда бы он ни направился – он вернётся. И я уже запутался, сколько у него способностей. Особенно теперь, когда он научился не убивать. Чтение мыслей – заманчивый дар. - Тебя это беспокоит? То, что у нас всё так… и что риск того, что другие узнают… – тщательно, но неумело скрывая заворочавшееся беспокойство, решился спросить он у Нейтана через некоторое время молчания, когда стало окончательно понятно, что шутливость ощутимо истончилась, и всё слабее удерживает их от возвращения в реальность. И сам же ответил за него, – это плохо сочетается с твоей карьерой, – не без сарказма, но на самом деле больше прикрываясь им, чем действительно намереваясь поддразнить. Нейтан неопределённо дёрнул бровью, но потом качнул головой и, повернувшись к абсолютно провалившему попытку скрыть своё волнение Питеру, серьёзно сказал: - Я надеюсь, что мне не придётся выбирать, – и, не дожидаясь, когда тот в полной мере осознает весь смысл этих слов, добавил, – не хотелось бы отказываться от сенаторского кресла, оно удобное, я успел к нему привыкнуть. Питер даже приподнялся, опёршись на локоть и неверяще глядя на преспокойного брата. Не то чтобы он был готов легко услышать обратное, но то, что сказал Нейтан, это… это очень рельефно обрисовывало истинную степень их зависимости. Обоюдной зависимости. И неизвестно, чьей больше. Признанной обоими. Проросшей настолько, что даже Нейтан оказался готов это признать – Питера это потрясло едва ли не больше, чем вообще вся прошедшая ночь. А тот, изо всех сил сохраняя невозмутимость, как ни в чём ни бывало продолжал рассматривать потолок. Как будто это не он только что фактически признался в том, что в случае необходимости выбора – его карьере придётся рыдать горючими слезами. Тут же откуда-то набираясь уверенности, что никакой подобной необходимости и не возникнет, Питер кивнул и снова откинулся на подушки. - То есть без убийства не обойтись. Тогда начнём, всё-таки, с Мэтта.