Степени

Только спустившись и сев в машину, миссис Петрелли смахнула с себя невозмутимость и изогнула губы в полуулыбке. Она была чрезвычайно собой довольна. По дороге домой, скользя взглядом по убегающему городу, она попыталась вспомнить мельчайшие подробности поведения сыновей в последнее время. Ничего особенного, если не приглядываться. Но уже несколько дней как она знала – они всё-таки разделили постель. Последние её сны более не оставляли в этом сомнений. Вероятно, ей следовало бы этим озаботиться, но она даже не пыталась препарировать эту ситуацию ни с рассудительной, ни, тем более, с моральной стороны. Её всё устраивало и, как ни странно, ничего не смущало. Она была не то чтобы рада, но умиротворена. Когда-то, подмечая заметные только ей мелочи, она думала об излишней близости сыновей со смутным опасением и недовольством. То, что при определённых рамках служило защитой, при передозировке могло грозить неприятностями. Поэтому она всегда приструняла Питера в его оголтелой любви к Нейтану. Поэтому при Нейтане всегда говорила о Питере с откровенным снисхождением. Учила их держаться друг за друга, но мимоходом умело подводила их к тому, что в конечном итоге нельзя доверять никому, кроме самого себя. Умело – но не особо успешно. Друг ради друга они могли пойти с закрытыми глазами в любое пекло (чёртовы безумцы, именно это всегда было для неё самым раздражающим). Когда-то, во время первых звоночков о том, какое это может иметь у них продолжение, её раздражение разбавилось ещё большим свербящим неприятием и страхом. Это казалось слишком щекотливым и гибельным. Но теперь… теперь, когда не приходилось ни домысливать, ни сомневаться, когда в её распоряжении оказались неоспоримые доказательства, вместе с ними пришло понимание – так безопаснее всего. И Нейтану, и Питеру – безопаснее. И она просто взяла – и сбросила с себя этот камень. Уж это она умела, лавируя между законами, этикой и моралью, руководствуясь лишь собственным пониманием о том, «как надо». Но и не забывая о том, как это всё выглядит со стороны. Никогда нельзя сбрасывать со счётов общественное мнение. На него не стоит опираться, но контролировать нужно обязательно. Она никогда не заблуждалась по поводу лёгкости жизни тех, кого воспитала и вывела в мир. Она с самого начала, с первого взгляда на новорожденного Нейтана и новорожденного Питера, знала, что их главной целью будет не счастье в жизни, а сама жизнь, её сохранение. Она с пелёнок готовила их к борьбе, не давая ничего получать слишком легко, особенно ласку. И в целом не жалела об этом. Как не жалела и о том, что само желание жить в них не только не поблекло, но горело упрямо, вопреки любым испытаниям и, порою, очень жарко. Её губы шевельнулись в усмешке, невесёлой, но не без гордости – вот как сейчас: очень, очень жарко, настолько, что при всей своей оторопи при её появлении они сумели смутить её, и не каким-то там неприличным видом или любовным воркованием, а только взглядами и языком тела, сообщившими ей куда больше, чем все слова и видения. Языком тела, явившимся для неё куда более откровенным, чем это казалось в тот момент им двоим. Всё время норовящая сократиться дистанция, «разговор» одними взглядами, повторения друг за другом движений… Вдохами в унисон. Если бы миссис Петрелли не видела их вне выбранного ими убежища – изменившейся и как будто ожившей квартире – она бы забеспокоилась, что их чересчур легко смогут «прочесть» и дискредитировать. Но такими они были только здесь, и она не стала вмешиваться слишком грубо. Они справлялись. Была ли в том хоть немного её «вина», или то была полностью их заслуга, но они научились выскребать у судьбы не только годы, но и подарки. Даже если эти подарки не считались нормальными в обществе. Но когда и что у Петрелли было как у всех? Они научились казаться «нормальными», но будь они такими на самом деле, клан прекратил бы своё существование ещё на её поколении. Или даже раньше. Поэтому… Да будет так. В конце концов, ей всё равно, что творится за их закрытыми дверьми, покуда они могут оттуда выходить и туда возвращаться. Она откинула голову на спинку кресла, и прикрыла глаза. Хотя решение навестить их и проинформировать о своём посвящении в их тайну, было, конечно, рискованным. Но, пусть мальчики и без её помощи были осторожны, однако она должна была напомнить им о том, что маленькая квартирка в не самом респектабельном районе Манхеттена – не самое лучшее место проживания для сенатора, тем более совместно с некровным (а эта новость уже начала распространяться) и славящемся странными поступками братом. У них есть нормальный, не вызывающий ни у кого подозрений, дом. Семейное гнездо, престарелая мать, тихий развод после продолжительной и тяжёлой болезни – может, и не самый лучший багаж для набирающего обороты политика, но понятный абсолютному большинству и не без оттенка некоторого тихого достоинства. «Престарелая мать» вспомнила реакцию сыновей на свой визит, и снова не удержалась от усмешки, на этот раз более чем довольной. Хорошо, что рядом не было ни лишних глаз, ни зеркал, и можно было не «засчитывать» это беспрецедентное попустительство в отношении поддержания мифа о своей холодности. А то лимит жизнерадостной мимики на ближайший месяц был бы израсходован подчистую. * * * Всё казалось таким мирным теперь. По-бытовому мирным, с непременными ежедневными хлопотами, прогрессирующим благополучием, но без дамоклова меча сверху. То тут, то там догорали последние пепелища последствий существования и исчезновения Пайнхёрст, очень быстро покрываясь новой порослью не терпящей пустых пространств жизнью. Прайматек доживала последние дни, постепенно готовясь раствориться в ещё не рождённом, но уже зачатом агентстве. Подавляющего большинства тех, кто стоял у основания этой компании, уже не было в живых. Восемь из двенадцати умерли за последний год, и из этих восьмерых только Чарльз Дево покинул этот мир не насильственной смертью. Миссис Петрелли этот факт ничуть не заботил. Она не собиралась умирать в ближайшее время – ни насильственным, ни естественным образом. Ей было некогда. Она бы погрустила по поводу ликвидации Прайматек, но и на это времени не хватало. Подготовка к созданию агентства шла полным ходом, и если политическую часть полностью взял на себя Нейтан, то организационную в основном обеспечивала она. Катастрофа получилась слишком громкой. Многие погибли. Оставшиеся – разбрелись. Кто-то поспешил убраться подальше, кто-то остался топтаться на старом разрушенном месте, кто-то растаскивал то, что мог утащить. Для мистера Беннета это был очередной шанс оставить свою вечную гонку за «суперзлодеями» или просто запутавшимися людьми. Шанс перестать подвергать опасности свою жизнь, закрыть дверь к тайнам, секретным заданиям и мерзавцам вроде Сайлара, и полностью и бесповоротно вернуться в семью. Шанс вернуть Клер. Не то чтобы та была для него потеряна. Она мало разговаривала и чаще обычного погружалась в свои мысли – но не делала глупостей и не провоцировала новые ссоры и, казалось, должно лишь пройти немного времени, и всё снова будет, как прежде. Или не будет… Ей только-только исполнилось семнадцать, и это был тот возраст, когда всё меняется очень быстро. И безвозвратно. И это не тот возраст, когда доверие можно было вернуть, несколько раз вернувшись домой пораньше, подарив нового медвежонка, и уложив её вместе с этим медвежонком спать, просидев на её кровати час или два. Он и тогда-то не особо справлялся. При всей своей однажды проснувшейся ошеломительной любви к навязанной ему приёмной малышке – не справлялся. Возможно, не хватало времени. Возможно, смелости. Хотя ей, кажется, хватало и того, что он успевал дать ей в перерывах между заданиями компании, между погонями и ликвидациями. Хватало до тех пор, пока она верила ему. Теперь же всё было иначе. Он не собирался сдаваться, но, просидев всего один день дома, в напряжённой и несколько недоумённой обстановке – когда при внешнем благополучии никто из всей семьи не знал, о чём говорить за обеденным столом в виду негласной табуированности самых насущных тем – он понял, что так у него ничего не выйдет. Возможно, стоило побыть дома подольше, и домашняя атмосфера втянула бы его в себя, позволила бы со временем вписаться в тихие будни и стать частью того мира, которого он сам желал для Клер. Для пока что настороженной, молчащей, наблюдающей за ним из-под обрезанной чёлки Клер. Возможно. Но не успели ещё остыть руины Пайнхёрст, как ему позвонили… Настойчивая просьба миссис Петрелли не вызвала у Ноя энтузиазма. Только ещё больше усилила угрюмость. Он не хотел восстанавливать Прайматек. Его связь с компанией была противоречивой: долгой, мучительной, требующей жертв, но и дающей смысл, она подарила ему дочь и едва не отобрала её у него; он тяжело переживал агонию Прайматек в последние месяцы, но теперь, приняв её фактическую гибель, не желал её воскрешать. Звонок Нейтана тоже не особо воодушевил, на первый взгляд новое агентство выглядело лишь реинкарнацией Прайматек, однако не прошло и минуты, как, выслушивая Петрелли, Ной понял, что это нечто иное. И что он мысленно уже расставляет одобрительные галочки по поводу функций и системы подразделений, а где-то сразу, с налёту, видит уязвимые места, и определённо имеет взгляды по поводу их устранения. И абсолютно бесстыдно млеет от замаячившей на задворках сознания мысли, что при этом предлагаемом ему раскладе вероятность потерять (в каком угодно смысле) Клер стремится к нулю. Не при живой бабке и биологическом отце во главе всей этой затеи. Досадливо поморщившись, всё ещё уверенный в том, что ответит Петрелли отказом, но испытывая сейчас куда бОльшее волнение, чем он был готов себе признаться, он вдруг заметил отблеск интереса, мелькающий при этом разговоре во взгляде забившейся в кресло, якобы читающей книгу дочери. И когда он отложил трубку, ему не пришлось переступать через какие-то там реальные или надуманные психологические пороги, чтобы сообщить всем, что завтра он приступает к новой работе. И если понимания жены он ожидал, то улыбка дочери стала для него полной неожиданностью.