Степени

Из-за тишины Нейтан не сразу понял, что не так, и что именно его разбудило. И едва не уснул снова, перевернувшись на другой бок и уже привычно потянувшись проверить наличие Питера рядом. Но ему хватило одного касания и секунды, чтобы сонную вялость смело, как шквалом. Питер лежал рядом, сжимая и разжимая кулаки, и бесшумно захлёбывался слезами. Со стороны, наверное, выглядело так, будто Нейтана это ни удивило, ни испугало. Он, с очень плавными, согласованными движениями, приподнялся и склонился к брату. Провёл мягко по руке; разглаживая ладонью вздутые мышцы и жилы, добрался до пульсирующих висков, убрал со лба и глаз прилипшие волосы. Зашептал, ровно и мерно, задавая фон, в который собрался вытаскивать спящего, выгнутого в струну Питера. - Это сон, Пит, слышишь, проснись, это только сон, давай, иди ко мне… Ни едва остановившееся сердце, ни желание встряхнуть, растормошить, даже ударить, лишь бы разбудить как можно скорее – ничто не отразилось ни на уверенности движений, ни на интонациях. Потому что куда важнее, чем «скорее» – было просто разбудить. Голос Нейтана звучал гулко, как сквозь толщу воды. «Нейтан… Это Нейтан», – закружилась где-то далеко на кажущейся недосягаемой поверхности спасательным кругом мысль – и, через боль и сон разодрав ресницы, всё также молча глотая слёзы, Питер вцепился мутным взглядом в нависшего над ним брата. И сразу же зажмурился. Но, перебарывая ощущение брошенного в глаза песка, уже заранее щурясь, снова разлепил их. «Нейтан», – обрушилась на него надежда, настолько весомая и значимая, что грудь передавило подступающей тошнотой. «Это же Нейтан? Здесь, в их спальне, не на крыше, живой, настоящий, не сдавшийся?» Неверие навалилось глыбой льда, отправляя по телу волну озноба и заставляя ухватиться за брата так сильно, будто тот находился в шаге от бетонного края смерти и вот-вот собирался его преодолеть. Счастливая вроде бы реальность приходила мучительно и неохотно. Память легко обесценивала и размывала эмоциональные последствия от вида разрезанного горла и давно остывшего трупа в контейнере. Но лицо Нейтана, смотрящего вверх, и его пальцы, отпускающие руку, и – самое главное – своё собственное согласие с этим его решением… это пульсировало с такой остротой, что затмевало всё, что могло бы помочь выбраться из холодной воронки свершившейся во сне потери. Или почти всё. Питер смутно ощущал заботливые касания, голос – не слова, но интонации, эмпатический фон – который напрочь отсутствовал во сне. Ощущал и, напрягая слух, зрение, тянулся вверх, но сон всё никак не отпускал, и перед глазами так и стояли два Нейтана: смотрящий вниз и смотрящий вверх, утешающий и умоляющий, удерживающий и отпускающий руку. И Питеру всё мерещился размытый удаляющийся силуэт – сквозь солёную пелену. И разбитое лицо, и чужая ухмылка – сквозь засыпавшие глаза песчинки. Он попытался позвать брата, но перекрученное горло не пропустило ни слова. Воздух комом встал в груди; сознание, вместо того, чтобы освободиться ото сна, снова начало мутнеть. Надсадно хрипнув, Питер дёрнулся, все силы вплёскивая в это движение, и рванулся к Нейтану, с готовностью подхватывающему его. Но лишь на несколько мгновений замерев на этой новой точке равновесия, Питер почувствовал, как его поволокло дальше. Остаточная память. Ряд движений, таких же, как во сне. Инстинктивная потребность в контроле. Ведомый этими отголосками, он напористо двинулся дальше, откидывая брата на спину, и – усевшись на него сверху в точности так, как во сне восседал на Сайларе – шумно задышал над ним. Мелкими порциями и с хрипом, но это был лучший звук, что Нейтан только мог сейчас услышать. Ему было плевать на бессознательную агрессию в поведении Питера. Тот всё ещё был не в себе, всё ещё лихорадочен и напуган, но он дышал, и это было важнее всего, и сердце Нейтана, наконец, немного сбавило обороты, незаметно напоминая, что и ему вообще-то нужен кислород, и что кружащаяся голова – не лучшее сейчас подспорье. Питер всё никак не мог сконцентрироваться и ухватиться за что-то незыблемое и понятное. Его колотило всё сильнее, лицо Нейтана всё ещё было как за пеленой. Из всех кружащих вокруг ощущений хоть сколько-нибудь конкретным была только мягкость брата. Мягкость. Но не такая, как во сне. Ни в плавности, с которой Нейтан высвободил из его хватки руку, ни в нежности, с которой потянулся к его снова упавшей на глаза чёлке – не было ни капли слабости. В принимании того, что сейчас творил растравленный Питер – ни капли смирения. За этой мягкостью не было отчаянья, за ней был нерушимый каркас абсолютной уверенности, что – что бы сейчас ни происходило – всё хорошо, всё под контролем. Под его, Нейтана, контролем. Несмотря на откровенно подчинённое положение и пока что ещё очень далёкого от нормального состояния Питера. Этот Нейтан не собирался сдувать с брата пылинки. Он сбивал их ещё на подлёте. Он был совсем другим, этот мягкий Нейтан, он был таким, за которого можно было зацепиться; таким, о котором и мечтать-то было страшно после всего этого кошмарного калейдоскопа с подменами тел и разумов, и, что бы ни достигало восприятия Питера, всё было тому доказательством. Это Нейтан, это реальность, это не бред. И эмпатия – которой почему-то не было во сне – цвела пышным цветом, но неверие всё не отпускало, а тело била дрожь, и подкошенный пережитым разум требовал новых и новых доказательств, новых скрепок между этим размытым желаемым и твёрдой уверенностью в нём. Боже… как же Питеру хотелось сейчас отдаться на волю брата. Этому его успокаивающему взгляду. Но там, во сне, в тот единственный раз, когда Нейтан смог полностью взять всё под свой контроль, он отошёл назад и спрыгнул с крыши. И Пит никак не мог определиться, что ему теперь делать. Закрыть глаза, ослабив и без того хреновую сосредоточенность, позволив Нейтану унять, загладить, вытрахать из него этот кислотный сон? Сидеть вот так на нём всю ночь, до утра, не то что до синяков – до крови впиваясь в его плечи, то ли чтобы удержать, то ли чтобы не свалиться самому? А может не верить никому и ничему, и даже собственной эмпатии, и ударить его, раз, и другой, и ещё, как во сне, вопреки прошлым их «дракам», сильно, до сбитых скул и костяшек, и так, чтобы побольнее, больнее, ещё больнее, только чтобы убедиться – это он, это Нейтан. Потому что если это он – он простит. А если это Сайлар… Злость смешивалась с усталостью. Желание сдаться – с боязнью потерять хоть и призрачный, но контроль. И Нейтан смотрел на него такого снизу вверх, и всё откуда-то понимал. Откуда? О, ну уж точно не благодаря анализу. Это же Пит, правда? Ещё не восстановивший дыхание, искусавший до крови нижнюю, травмированную, особенно сильно сейчас скошенную губу; изошедший ознобом, разгорячённый, вспотевший, не до конца проснувшийся Пит. С ним, особенно сейчас, ничего нельзя рассчитать, проанализировать. И вот откуда и как Нейтан должен был понять, что ему сейчас делать? Как?! Наверное, это опять была та абсолютно для него ненормальная, всё ещё пугающая интуиция, и не иначе как все это чудесатое наитие передавалось воздушно-капельным путём. И даже и гадать не надо, от кого он мог этим заразиться, подумал Нейтан, и, покрепче перехватив одной рукой брата за поясницу, другую поднёс к своему лицу и, лишь на секунду задержавшись пальцами в миллиметре от приоткрытого рта, уверенно протолкнул их дальше. Вводя Питера в совершеннейший ступор. Неожиданность этого действия заставила того зафиксировать на нём всё своё внимание. Недоумённо нахмурившись и не прекращая дрожать и неконтролируемо раскачиваться, он смотрел, как Нейтан, один за другим, облизывает свои пальцы, как те исчезают в глубине его рта, встречаемые мелькающим между зубов языком, и как появляются обратно, только для того, чтобы повторить всё это завораживающее действо снова. Завораживающее и недвусмысленное, подталкивающее к кольнувшему внизу живота и ставшему вдруг чертовски желаемому развитию событий. Желаемому – но и не менее пугающему, чем все остальные варианты. Сдаться Нейтану – но и отдать контроль? Питер сглотнул успевшую накопиться во рту слюну и, оторвавшись от созерцания играющих с пальцами губ, перевёл растерянный взгляд на глаза брата. И едва не осыпался пеплом от зашкаливающей в них температуры. От прожигающего насквозь, прямо через то колющее ощущение в животе, обещания. Обещания чего?… – этот наивный вопрос даже не успел сформироваться в его измочаленном кошмаром мозге, когда Нейтан, дождавшись его взгляда, неожиданно вскинулся, продолжая лежать на спине, но легко меняя при этом общую диспозицию. Дождавшись, когда буквально упавший на него плашмя Пит обретёт равновесие, Нейтан снова поймал его взгляд, уже гораздо ближе, буквально в сантиметрах, ничтожных даже в полутьме, позволяющей рассмотреть многие, очень многие мелкие детали, незаметные с немного большего расстояния. Если бы всё не было так серьёзно – сначала от паники, потом от накатившего неожиданно даже для него возбуждения – он не удержался бы от улыбки над ошарашенностью Пита. Ну ещё бы, даже не в полной мере представляя самого себя сейчас со стороны, Нейтан догадывался, что медлительность, с которой он вытаскивает изо рта пальцы… и ниточка слюны, коротко потянувшаяся вслед… – всё это было вне того, что Питер мог бы ожидать от любой из ипостасей, которыми успел для него стать лежащий под ним старший брат. И лучше не представлять, что там творилось с его взглядом, да Нейтан и не представлял, но прекрасно знал, как на него реагируют все, кому повезло или не повезло столкнуться с режимом «призыва», и он редко пользовался этим взглядом вне политики или постели, а с Питером и вовсе раньше не рисковал его «включать», потому что и без этого их каждый раз уносило в безумие… но вот теперь, теперь он врубил этот взгляд на такую мощность, о которой раньше и не подозревал. …Да же, Пит? – мысленно «проговорил» Нейтан, сузив глаза, будто стараясь ещё сильнее заострить своё главное «оружие», кажется, только этим удерживая сейчас брата на плаву сознания, – …ну же, Пит… ты не можешь сейчас читать мысли, но ты ведь всё чувствуешь… Он потянулся к тяжело дышащему над ним брату, но остановился за мгновение до касания, будто магнитом заставляя того самому податься навстречу. Дождался первого неловкого «тычка», и расслабился под новым напором Питера, подставляясь под его руки и губы, влажные от пота и ещё не высохших после кошмара слёз, позволяя беспорядочно впиваться в себя, буквально вылизывать свой мокрый, только что «запятнавший» себя совершенно не сенаторскими и не братскими деяниями рот. …Чувствуешь? Ты отдаёшься мне, но и ведёшь – ты. Он не претендовал на инициативу и не ограничивал Пита ни в чём, давая тому лишь возможность зацепиться за реальность. За что-то конкретное. Осязаемое. Просто иное, чем обычно. И не думал о том, насколько же всё-таки иное. И о том, что всё последнее время – он сдерживался с Питом. Не эмоционально, нет, наоборот, казалось, что из всего имеющегося у него набора эрогенных зон он позволял себе пользоваться только сердцем и мозгом, придерживая в узде порывы тела. Сдерживался не так категорично и не так безысходно, как раньше, когда и думать-то себе не позволял о чём-то большем, чем объятия – но всегда. Не для того, чтобы лишить чего-то Пита. Только из-за себя самого. И нельзя сказать, что он себя в чём-то винил, и потому считал недостойным. Да он даже толком не осознавал это. Просто Пит… это же Пит. Одновременно родной и недосягаемый, имеющее полное право на любые виды счастья и наслаждения, и вести его туда Нейтан позволял себе какими угодно способами. Но вот «сопровождать» его в этом он позволял себе только на эмоциях, принимая только те физические стимуляции, на которые отваживался в его отношении сам Питер. И на самом деле эмоций было более, более чем достаточно, потому что иногда от одной только мысли о том, что, собственно говоря, между ними происходит, его сердце заходилось в аритмии, а штаны становились нестерпимо тесными. От одной только мысли… Отдаться же на откуп телу? С опасением, что оно вдруг не потянет за собой чувства?… Только сейчас столкнувшись лоб в лоб с этой мыслью, Нейтан вдруг понял, насколько это вообще глупо и антивероятно. И сразу накатила такая лёгкость, что снова закружилась голова. Господи, ну что за ерунда. Всё ведь просто. Всё очень и очень просто: …пара секунд на весь этот коловорот мыслей… …пальцы во рту… …Питер, едва удерживающий собственный вес, прилипший всем своим покрытым испариной телом, ладонями, губами… Всё просто. Приподняться, позволяя брату соскользнуть между своими коленями; обвить ногами его бёдра. Наполнить взгляд не столько призывом, сколько вызовом – специально для него, для Пита, для этого его щенячьего слепого взирания, для начинающего прозревать разума. …Чувствуешь? У тебя никаких шансов на побег, или страх, или ещё какую-нибудь дрянь. Отвести вниз руку и без малейшей заминки проникнуть в тело мокрыми и скользкими пальцами. В собственное тело. Одновременно захватывая в плен сводящую с ума нижнюю губу, с целенаправленно болезненным прикусыванием. …Ну что, Пит? …Чувствуешь? Секунды? Минуты на подготовку? Зашипев от причинённой самому себе боли, Нейтан крепче стиснул ноги, почувствовав, как дёрнулся от неожиданности заподозривший, куда всё идёт, Пит. Не давая тому убежать. …Ну чего ты испугался? А, герой? Всё же просто. Проще некуда. Всё как обычно. Ты и я. Ты и я… - Нейт… – нарушил этот мысленный монолог Питер, не выдержав подхватившего его потока эмоциональной информации, с трудом проговаривая вязнущие слова, – что ты…? - Ты… – перебил его тот, горячо выдыхая ему в рот уверенное: – …ты хочешь этого, – и порывисто увлёк его в новый поцелуй, сминая ответный словесный протест в невнятное мычание, больше напоминающее не возражение, а перепуганную капитуляцию. - Ты этого хочешь, – утвердительно повторил он, практически не прерывая поцелуй, и вновь не давая возможности ответить. И снова: - Так нужно, – вновь стискивая ноги, задирая их выше, почти до самой поясницы Пита, но теперь не для того, чтобы удержать его, а из личной, выплывшей откуда ни возьмись потребности, – нужно… – проталкиваясь в себя ещё дальше, игнорируя, как немеет от неудобного положения рука, как ноют от напряжения пальцы. Не видя со стороны, как он сам морщится от боли, но не столько от слишком быстро растянутых мышц, сколько от мучительного предвкушения, признаться в котором сейчас не хватало ни духу, ни времени. Морщится, но продолжает абсолютно целенаправленно и чётко, пусть и не ожидая такой отзывчивости от своего тела, будто почуявшего, что так будет гораздо легче заставить «хозяина» перестать отворачиваться от собственного организма. А Пит обалдело смотрит на него, смаргивая слипшимися ресницами натёкшие со лба капли пота и всё ещё мелькающий перед глазами лик Сайлара. - Нужно… – продолжал сдавленно твердить Нейтан, но вдруг распахнул глаза, осознав, что поцелуй уже прерван, и ничто не мешает Питеру говорить, но тот молчит и смотрит… отрицающе? Нет, вовсе нет, но снова растерянно и рассеянно, сдвинув брови, и рефлекторно ритмично вжимаясь, потираясь между окольцевавших его ног. Рассеянно – но напряжённо, готовый сорваться и натворить какую-нибудь дурь; и всё ещё боясь сделать что-то не то, потерять контроль или связь с реальностью, самого себя или брата, или что-то важное между ними. Боясь ошибиться. - Нужно… мне… – найдя, наконец, правильные не только для него, но и для самого себя слова, выдохнул Нейтан, и с облегчением человека, только что выпутавшего из тесного душного мешка и себя и брата, отдался под обрушившуюся на него горячечную ласку, кажется, уже совершенно очнувшегося ото сна Питера. …Чувствуешь? Всё просто, Пит. Всё очень просто. …И контроль – он полностью у тебя.