Степени

Питер влетел в больницу, судорожно ища брата, и, увидев того в комнате ожиданий, мрачного и помятого, но целого и, кажется, невредимого, кинулся к нему. Тот смотрел перед собой и практически не двигался. Питер уже всё знал… Из телефонного звонка. Или из сна, который этот звонок прервал. Всё спуталось, обрывки приглушённых телефоном слов, фраз, видений, образов, всплывающих из уголков ещё помнящего кошмар подсознания, всё сплелось в один клубок, и всё это было так странно, и так похоже между собой, что разделить реальность и сон почти не представлялось возможным. Машина врезалась в заграждение на полной скорости. Сам Нейтан почти не пострадал. А вот Хайди… Питер взволнованно присел перед непривычно потерянным братом на корточки. Хотелось трогать его, заглядывать в глаза. Убедиться, что с ним всё в порядке – и физически, и морально. - Привет… Как она? - Оперируют уже десять часов. Что-то со спиной. С позвоночником, – в голосе Нейтана не было ни единой эмоции. Забрав из его рук бутылку с водой, которую тот крутил в руках, не открывая, скорее всего, уже вечность, Питер устроился рядом, приобняв, желая хоть как-то поддержать. Зная брата, он не пытался разбить его безучастный вид, подозревая, что тот сейчас, возможно, только на нём и держится. - Я должен позвонить маме… дети у неё. Можно твой телефон? Приезд Питера выбил Нейтана из замкнутого круга мыслей, наедине с которыми он провёл последние несколько часов. Ожидание сводило с ума. А примешивающееся к этому чувство вины просто убивало. - Да, – Питер немедленно подал ему свой мобильник, тем временем пытаясь рассмотреть рану на лбу брата, – ты не ранен? - Нет. Меня отбросило метров на десять, – менее всего расположенный сейчас к исследованию своих царапин, Нейтан встал и отошёл в сторону, отправляя матери сообщение. Причина того, почему так вышло, что за жизнь Хайди сейчас боролись в операционной, а он рефлексирует в комнате ожиданий, подтачивала его дух, обступала со всех сторон, заставляя раз за разом возвращаться к этой мысли, хотя сам он мечтал, чтобы это оказалось бредом, результатом посттравматического шока. - Не знаю, как это вышло, – пробормотал он себе под нос, – я мало что помню. Последовав за ним, Питер осторожно развернул его к себе: - Так… подожди… порез глубокий, – он уговаривающе посмотрел брату в глаза, – тебе надо прилечь. - Нет, пока не кончится операция. Я буду сидеть здесь. По-прежнему не даваясь ему в руки, только что просидевший без движения не один час, Нейтан принялся разминать затёкшую шею. - Ты запомнил машину? – желая разобраться в том, что произошло, спросил Питер. Закруженный многочасовым перетиранием в мыслях причин и последствий аварии, находящийся в прострации, от этой фразы Нейтан словно уткнулся в выросшую перед ним стену. - Что? – ошарашено переспросил он. - В аварии…, – Питер, не имея намерения ни скрывать свой сон, ни отступать от выяснения произошедшего, подтверждая свои слова осторожным кивком, упрямо вперился в брата. Нейтана охолонуло. Как будто ему не хватало тех странностей, которые уже произошли. Почему? Ну почему всё не могло быть проще? Так, чтобы можно было взять, разложить на этапы и постепенно решить. Почему дело Линдермана оказалось настолько связанным с отцом? Почему так случилось, что Нейтан жив, а Хайди почти половину суток спасают в операционной? Почему он отчётливо помнит, как видел сверху сминающуюся в груду металлолома машину, пустое водительское кресло, на котором ещё несколько секунд назад сидел он сам, и Хайди, с ужасом смотрящую перед собой и кричащую в пустоту его имя? И, в конце концов, почему, откуда Питер мог узнать, что причиной аварии была преследующая их машина? Это всё не подчинялось никаким правилам, никакой логике, и, следовательно, только больше всё усугубляло! Он оглянулся, убедившись, что их никто не слышит. - Кто тебе это сказал? Питер пожал плечами. - Кто. Тебе. Это. Сказал. - Мне… это снилось, когда ты позвонил, – часто заморгав, но не отводя глаз, ответил Питер. - Моя жена при смерти, а ты… о каких-то снах…, – Нейтан грубовато похлопал его по шее, и, раздражённо облизнув губы, отошёл в сторону, – отлично. - Но ведь была другая машина! Так? – не отступаясь, Питер снова обошёл брата и, сжав его за плечи, вопросительно заглянул в глаза, – Нейтан! Тот угрюмо уставился на него. - Была? – не сдавался Питер. Господи, да что он сейчас теряет… Не важно, откуда Питер это знает, важно, что он один из немногих, с кем можно всем этим поделиться. И Нейтан сдался. Вся усталость от ожидания и страха, которую он сдерживал, нахлынула от него, смыв с лица бесстрастность, а из глаз – стальной блеск. Стараясь всё-таки держать себя в руках, он позволил себе чуть более глубокий вдох. - Да, – с трудом переведя дыхание, он сглотнул, и совсем уже дрогнувшим голосом добавил, – это люди Линдермана… видимо, узнали о планах прокурора. Сначала лишь немного позволив себе подпустить поближе эмоции, Нейтан сам не заметил, как каждое слово, из тех, что он уже миллион раз проговорил про себя, сейчас, произнесённое вслух, подбрасывает дров в топку ярости, ненависти к Линдерману, так тщательно скрываемой ранее, прикрываемой мыслями об отце и собственной профессиональной беспристрастности. И, кроме того, этой злостью так легко было прикрыть боль, почуявшую добычу, и заставляющую что-то колоть в груди. - Сам виноват, как я мог всерьёз связаться! - Эй, эй! Смотри на меня! – не давая уйти разошедшемуся брату, Питер почти силой снова развернул его к себе, – смотри на меня! Это не твоя вина! Это вина отца! И ты знаешь, что это ещё не конец! Послушно замерев на месте и внимая горячей защите Питера, Нейтан вдруг точно понял, что на один вопрос он всё-таки нашёл сегодня ответ. Единственно верный, единственно возможный, как и должно было быть. - Если… я соглашусь вести это дело… ты дашь показания? – едва касаясь груди брата, словно боясь спугнуть его, медленно, тщательно проговаривая слова, спросил он. Переживание на лице Питера сменилось решимостью. Он торжественно положил ему на плечи руки, касаясь испачканного в крови ворота рубашки, и без капли сомнений подтвердил: - Да. - Против своего отца? – с волнением уточнил Нейтан. Но повторного ответа не дождался. Подошёл врач и отозвал его в сторону. Операция закончилась. Обрадованный Нейтан с надеждой устремился за ним, а Питер остался на месте, тревожно следя сквозь стеклянную перегородку за их разговором. Очень коротким разговором. Судя по всему, доктор не сообщил ничего утешительного. Воодушевлённый было Нейтан уже спустя мгновение выглядел так, словно собирался или взорваться сам, или взорвать всю больницу вместе с доктором. Приди Питер чуть позже, не растормоши он брата, и тому было бы легче сейчас держать лицо. Но Питер не жалел, что завёл его. Быть может, сейчас бы тот не вёл себя, как человек без кожи, но, по крайней мере, он выглядел живым. Резко и грубо откинув от себя руку доктора, собравшегося его утешить, отчаянно живой Нейтан через стекло нашел взглядом младшего брата. Всё плохо, Питер… всё больно… * * * Не стоило отцу делать вид, что он не понимает, при чём здесь Линдерман. Возможно, отцу вообще не стоило в тот день приезжать в больницу. И уж точно родителям не стоило появляться в ту минуту, когда Нейтан только узнал о результатах операции. Это был первый и последний скандал, устроенный членами семьи Петрелли на людях. Первые же слова отца – он лишь спросил, как Хайди – окончательно вывели Нейтана из равновесия, и, даже сквозь стекло почувствовавшему бурю, Питеру пришлось прервать только начатый разговор с доктором и нестись к ним через весь коридор, чтобы не допустить чего-то похуже словесной перепалки. Он никогда не видел брата таким разозлённым. То ли отец не почувствовал истинного состояния своего старшего сына, то ли нарочно спровоцировал его сомнениями о причастности Линдермана к аварии, то ли Нейтану, провёдшему всю ночь в безумных размышлениях, и не было нужно много поводов для подобного поведения… Но он завёлся в считанные секунды, его буквально трясло от каждого отцовского слова и от самого его присутствия здесь, в нескольких метрах от чуть не погибшей жены. Он настолько потерял самообладание, что Питеру пришлось силой оттаскивать его от отца и, отвлекая на себя внимание, уговаривать, как ребёнка, успокоиться. Отец почти сразу замолчал, лишь пристально глядя на старшего сына. Мама стояла в стороне, не решаясь вмешиваться. Позволив Питеру себя увести, притихший Нейтан отвернулся от родителей, опёрся о поддерживающего его брата, и, наконец, озвучил то, что сказал ему доктор. У Хайди сломан позвоночник, и она никогда не сможет ходить. Предостерегающе вскинув руку на эмоциональный возглас матери – не стоило заново накалять обстановку – Питер склонился к Нейтану, и, сообщив, что Хайди уже очнулась и хочет его видеть, перехватил за талию и потянул в сторону палаты. Но, вроде бы кивнув и согласившись, уже уходя, Нейтан напоследок дёрнулся из кольца рук брата к отцу, не крича, но тихо угрожая: - Ему не поздоровится. И если ты будешь рядом, когда я его прижму, тебе тоже несдобровать. - Ну всё… всё… пошли, – не отпускающий его, не желающий оставить его одного – из-за отца ли, или просто, чтобы брат чувствовал его присутствие – Питер снова поманил его к палате Хайди. Сам прекрасно знающий, что значит противостоять родителям, он боялся, что для Нейтана, боготворившего отца, это крушение идеалов окажется дополнительным ударом. И он не собирался позволять стать этому последней каплей, и оставлять брата с этим один на один. * * * В тот день Питер в последний раз на долгое время вперёд видел брата настолько открытым. Много после Нейтан нигде не появлялся без своего невидимого скафандра, со времён юности претерпевшего немалый ряд внешних изменений, превратившись из безликой оболочки в униформу обаятельного, уверенного и неуязвимого лидера. Даже с братом. А может быть, особенно с ним. После того дня, в следующие полгода, даже будучи рядом, даже улыбаясь ему, даже обнимая, Нейтан не выходил из образа героя. Ему не нужны были более ни смятение, ни боль, а из всех людей именно Питеру легче всего удавалось вытащить его из защитного панциря. И, вероятно, именно поэтому он не рассказал брату, что в ту ночь его никуда не отбрасывало. Он сам взлетел. За несколько секунд до столкновения. Прямо из-за руля кабриолета. Вверх. Метров на десять. Оставив Хайди в неуправляемой машине одну. Расскажи он это Питеру, и можно было быть уверенным, что больше ничего в его жизни не будет правильно и понятно. Слова обретут плоть, призраки овеществятся, бредовые фантазии станут реальностью. А груз вины за последствия станет неподъёмным. Нет. Лучше сделать вид, что этого вообще не было. И, по большому счёту, почему нет? Быть может это действительно лишь последствия шока. Парадокс. Он не желал признавать в себе сверхчеловеческие способности, но сам при этом прятался за образ супермена – сильного и борющегося со злом героя. И он отринул, обесценил в памяти эти фантастические бредни. Замазал маркером, замотал в обрывки других событий, завалил прочими коробками, закинул на дальнюю полку, поставил метку «очень забавно». Стёр, вычеркнул, забыл. Почти. Ну, по крайней мере, отошёл, не оглядываясь. Он и без этого способен на очень многое. И что он действительно может и должен сейчас сделать, так это довести начатое до конца. И выбор будет не за ним, а за отцом. Это пусть тот выбирает: или клиент или семья.