Степени

Клод вызывал смешанные чувства. С одной стороны, веря снам и интуиции, Питер понимал, что без помощи этого странного человека ему не обойтись, с другой стороны – настолько беспардонных людей он ещё, пожалуй, не встречал. Казалось, что тот поставил себе целью вывести младшего Петрелли из себя, то ли проверяя того на прочность, то ли снимая некую мзду за то, что он, Клод, всё-таки решил не бросать наивного бомбоносителя в одиночестве. Грубый и хамоватый, он, тем не менее, подкупал определённой честностью – такой, которая бывает у людей, достигших или очень больших высот или очень низкого дна, когда всё, что находится вне какой-либо из этих двух крайностей, начинает казаться мышиной вознёй, суетой сует, причащаться к которой они уже давно не хотят, да и вряд ли уже смогут, но, наблюдая со стороны, видят многое, недоступное действующим лицам, и могут себе позволить озвучить то, что считают истиной, не боясь, что это как-то повлияет на них самих. Было понятно, что эта честность досталась не просто так. Что когда-то всё было по-другому, и Клод сам был частью всей этой «мышиной возни». И что Питер разбередил что-то в нём, что-то давно забытое и похороненное, но, как оказалось, ещё живое. Такое, что не позволило Клоду исчезнуть насовсем, заставило поверить словам сумасшедшего больного парня и привело его к нему. Чтобы помочь. Если получится. Ведь когда-то он уже обучал людей со способностями. Когда-то очень, очень давно. * * * Надо признать, что это было очень странное обучение. Объяснял Клод, конечно, весьма доступно. Фактически, многое из того, что он говорил, Питер чувствовал и сам, но, не обладая опытом, не знал, куда эти ощущения пристроить и какую пользу из них извлечь. Да, у него есть способности, число которых растёт с каждым новым встреченным «донором». И да, он их пока что совершенно не контролирует, они проявляются как рефлекс, вне зависимости от его воли, как у собаки. Все донорские дары, что он приобретал, «складывались» в его не приспособленном пока что для их хранения организме в полном беспорядке. Как заваленная кладовка, полная важных вещей, ни одной из которых он не мог воспользоваться, потому что не знал, где именно их искать. И всё было бы не так страшно, если бы эти вещи, в его случае, не были пропитаны «плутонием», масса которого приближалась к критической с каждым новым «приобретением». Была нужна система. И Клод пообещал помочь навести порядок. Чтобы не было больше ни «коротких замыканий» в виде комы, ни чего-то ещё более фатального и масштабного. Начальная часть обучения – с хозяйскими расхаживаниями по квартире Питера, распиванием пива и сравнением с пуделем – оказалась наименее неприятной. Самое «веселье» началось после. Клод не собирался щадить ничью трепетность, а может, и нарочно, бил как можно сильнее именно по ней, безошибочно выбирая самые чувствительные, болезненные места. Быстро поняв, что только словами Питера не проймёшь, он принялся ставить того в самые неприглядные ситуации, выбраться из которых, сохранив достоинство, можно было, только осознанно проявив одну из способностей. Не помогло. Вместо того, чтобы стать невидимым, когда Клод оставил его одного посреди улицы с только что сворованной сумкой, Питер, открыв рот, хлопал глазами и прижимая к себе злосчастную вещь, мямлил, что все всё не так поняли. Отметив, что, во всей этой истории с кражей, Питера больше всего волнует то, что об этом может узнать его брат, Клод принялся копать уже в этом направлении. Кажется, ему доставляло удовольствие смотреть, как вспыхивает его ученик, когда он обвиняет того в излишней привязанности к брату и семье; как тот напрягается всем телом и бесится, несогласный с утверждением, что до сих пор смотрит на себя их глазами, что отец ни во что его не ставил, что все без исключения люди лживы и омерзительны, и что его брат точно такой же, как все; как сжимает кулаки и орёт, что Нейтан не такой. Ухватив эту волну агрессии и кивнув на рекламный плакат Петрелли, коими был увешан уже весь город, Клод спросил у Питера, разве ему не хотелось врезать тому каждый раз, как он его видел? Питеру не хотелось. Как не хотелось и выбрасывать из головы никого из близких ему людей, как бы он ни был задавлен – со слов Клода – всеми этими узами. Подумать только, встретить такую наивность в этом прогнившем насквозь городе. Да ещё в таком семействе. Как этот малохольный вообще там выжил? Шоковая терапия оказалось вполне шокирующей, но не очень – терапией. Точка с братом оказалась чувствительной, но непробиваемой. И тогда Клод показал ему Симон. Питер не хотел следить за ней, но позволил себя уговорить. Она была на крыше, и с ней был Айзек. Подавленный, тот говорил о том, что рисуемые им картины становятся всё страшнее, и мир после взрыва уже никогда не будет прежним, а Симон просила его не терять надежды, и убеждала, что его дар не мог быть дан без возможности всё изменить, что он не просто видит будущее, но и создаёт его, что он справится! И не было ничего особенного, не было ни слов любви, ни поцелуев – просто юноша говорил о своих страхах, просто девушка говорила, что верит в него – но Питер смотрел на их близость, доступную только людям, пережившими вместе очень многое, слушал слова Симон, так похожие на те, что когда-то слышал от неё сам, смотрел на их сомкнутые руки и сомкнутые лбы, и чувствовал, как тает значимость всего, что происходило когда-то между нею и ним самим. * * * Те уже давно ушли с крыши, а Питер все смотрел в никуда, мрачнея с каждой новой мыслью, а Клод кружил рядом, почти потирая руки, и растравливая всё больше своего «ученика», не давая успокоиться и прислушаться к самому себе, к своей внутренней правде, которой тот всегда жил и в которую верил. Как ветер, разгуливающий между выступами, строениями и голубятней, Клод был будто одним из его порывов, бродящим туда-сюда, цепляющим Питера за всё, за что мог зацепиться, раздражая, приговаривая отречься от всех связей, избавиться от помех и принять мир таким, какой он есть. Он снова разозлил его, но, похоже, это так и осталось пока что единственным его учительским достижением. Ничто не могло заставить Питера увидеть то, что находилось вне его понимания мира. - Люди, которых я люблю, для меня не помеха! - Тогда почему ты не летаешь? Твоё тело помнит, как, но ты сам себе мешаешь! - Значит, убрать их из своей жизни? Как, по-твоему, я могу это сделать? Они уже откровенно кричали друг на друга. Клод – осознанно, откровенно подводя Питера к точке кипения, чего так долго и безуспешно пытался достичь: - Забыл, что ты бомба, и что стоит на кону? Или тебе на всё надо спрашивать разрешения своего братца? Питер – не слишком того желая, но вполне отзывчиво, взведённый увиденной сценой чужой близости и искренним непониманием, чего, собственно, от него добивается Клод: - И что дальше? Может, мне составить список? Я следовал за тобой, пытаясь найти ответы, но у тебя их нет! Ты ничего не знаешь! И ты боишься мира! И мне надоело выслушивать от тебя, что я должен делать, – орал он уже в полный голос, – я ничего не должен! Злорадно усмехнувшись, смирившись с невозможностью вправить ему мозги щадящими методами примерно несколько громких фраз назад, Клод решил перейти к радикальным, ухватил его за грудки и со словами, – только летать! – без лишних объяснений и уговоров скинул вниз. Только никуда тот не полетел. Грохнулся на стоящую внизу машину такси и разбился в лепёшку. Клод ещё только пытался это осмыслить, когда увидел, как «тело» приходит в себя и, выламываясь из покорёженного металла и ошмётков лобового стекла, выбирается на асфальт. Ну и отлично! Не совсем то, чего он ожидал, но тоже неплохо. И это ещё мягко говоря. Клод не встречал таких никогда, даже в те годы, когда по долгу «службы», вместе с Ноем Беннетом и прочими ублюдками из компании, они сталкивались с людьми со способностями каждый день. Но самому парню об этом говорить, конечно, не стоило. Кстати, как он там? Ещё раз глянув вниз, на покряхтывающего и помятого Питера, Клод удовлетворённо хмыкнул и отправился к нему. * * * Как же он был зол! Бегая за этим ненормальным невидимкой по всему городу с просьбой научить справляться с силой, меньше всего Питер ожидал, что тот будет заставлять его воровать сумки, подглядывать за собственной девушкой и умирать, будучи сброшенным с тридцатого этажа! Да ещё и высмеивать при этом всё, до чего мог дотянуться, прощупывая своими грязными ручищами, пачкая и расковыривая то, чего не было у него самого. Сукин сын! Взбешённый, Питер швырнул о стену спустившегося к нему Клода, гораздо более высокого и сильного, чем он, желая его если не прибить, то хотя бы приложить несколько раз о твёрдый кирпич. Но Питер был бы не Питер, если бы по-настоящему ударил его. Так что он просто прижимал Клода к стенке, вынужденно слушал то, что тот, не переставая ухмыляться, ему заяснял, и, так или иначе, постепенно начинал улавливать смысл того, что протискивалось через злость и всё-таки достигало разума. Да, он выжил. Да, если бы он всё-таки разбился, с бомбой было бы покончено. Да, он прочистил мозги и пробудил свою силу. Да… И примерно на словах о пробудившейся силе к нему пришло понимание. Ведь действительно… У них получилось… Мгновенно успокоившись – как он это умел, и что неизменно удивляло всех, кто имел возможность это наблюдать – он отпустил Клода, и, запрокинув голову, посмотрел вверх, вспоминая все свои ощущения, испытанные за короткое время полёта. Клод был прав… Его способность, она пробудилась. Но с причинами, вызвавшими её появление, этот человек, проведший последние годы своей жизни в ненависти к человеческому роду, ошибся кардинально. Они с ним были по разные стороны от обычных людей, и побудительные мотивы у них были абсолютно разные. Там, где Клоду потребовалось отречение, ему помогло воспоминание. Та девушка, которую он спас! Чирлидер! Когда он летел, то почему-то вспомнил её: лицо, улыбку, но ярче всего – эмоции, которые она в нём тогда вызвала. Вот оно! Не должен он никого выкидывать из головы! Наоборот, он должен помнить – самих людей, и те чувства, что они в нём вызывали, особенно в те моменты, когда их сила впервые проявлялась у него самого! Замерев на месте, отдаваясь этому долгожданному, буквально снизошедшему на него пониманию, Питер мысленно перелистывал новые детали своего падения и своих воспоминаний, и удивлялся самому себе, как же он этого всего не понял раньше! И, встрепенувшись, с прояснившимся взглядом, уже и не помня, что только что собирался придушить своего учителя, он сбивчиво принялся объяснять тому свои предположения. Про девушку! Про то, что должен помнить! Что должен чувствовать! Недолго оставаясь в покое после только что ушедшей злости, он поддался охватившему его вихрю эмоций, замешанных на ликовании и желании понять до конца, поделиться, и попытаться попробовать повторить – и снова раздухарился, снова сорвался на крик. Может быть, он и начал понимать, но пока что так и не научился контролировать. И ему не стоило так заводиться. Его руки начали становиться прозрачными, а голову пронзила дикая боль. Перед глазами замелькали видения взрыва, всё закружилось, боль не отпускала, изменяясь, охватывая всё тело, отдаваясь резью, сжимая тисками, возводя чувствительность рецепторов до такого уровня, что их сигналы терялись за границей восприятия, а способности активировались, кажется, все скопом. Неизвестно, чем бы это всё закончилось, но остановить это мельтешение ему помогла лечебная сила спасительного кулака Клода. Не то, чтобы это было совсем безболезненно, но определённо лучше, чем эта адова карусель или забрезжившая впереди новая кома. * * * Дальше обучение пошло гораздо бодрее. Там, где Питер нащупал возможность обращаться к своим способностям, Клод разглядел способ их провоцировать. Физическая боль, страх смерти и членовредительства – неважно. Важно то, что это могло подвести Питера к тому психо-всплеску, который активировал его личные каналы связи между желанием использовать дар и «местом», где этот дар был в нём «спрятан». Физически это выражалось в том, что Клод просто завёл Питера к себе на крышу и начал отрабатывать на нём приёмы, размахивая палкой, гоняя вокруг голубятни, и, как обычно, в промежутках между ударами, не щадя языка своего, изливая на него всю свою едкость. - Ты же можешь со мной справиться, так чего ты ждёшь?! - Я пытаюсь! - Когда ты превратишь Нью-Йорк в кучу золы, мы напишем на твоей могиле: здесь лежит Питер Петрелли, он пытался! Поройся в закромах, отыщи сюрприз! Взлети, останови время, нарисуй картинку! Сделай что-нибудь неожиданное! Сначала ничего из этого всего не выходило, но потом Питер взял и, не прикасаясь даже пальцем, отбил палку, переломив её пополам. Сюрприз удался на славу. Это действительно было что-то новенькое. Питер даже не сразу понял, у кого он позаимствовал эту способность, но потом вспомнил Техас. И того психопата, от которого он спасал Клер. И дверцы шкафчиков, которые тот отшвыривал одной силой мысли. Не самое приятное воспоминание. И от этого не слишком желанное приобретение. Которое, однако, только что спасло его от удара по голове. Клод же радовался этому безо всяких болезненных примесей. Может быть, и получится добиться того, чтобы этот чудак не взорвался. Может быть. * * * Так же, как и сам Питер, Айзек был уверен в том, что именно тот станет причиной взрыва. Но его уверенность в значительной степени была приправлена ревностью и обидой, и, сознательно желая спасти город, а подсознательно – убрать соперника, он, поддавшись словам Симон, решился повлиять на будущее, и позвонил тому единственному, кому, как он считал, мог доверять. Тому, кто забрал его, когда-то никчемного и опустившегося, в свою лабораторию, а выпустил практически здорового и умеющего рисовать картины без предварительной дозы наркотиков. Ною Беннету. И когда тот прибыл в его студию, со своим неизменным чёрным спутником, Айзек выставил перед ними все картины, так или иначе изобличающие причастность младшего Петрелли к будущим событиям, наглядности которых было очень сложно противостоять. Особенно мистера Беннета заинтересовали изображения, косвенно указывающие на то, что младший Петрелли приобрёл умение становиться невидимым. Это была редкая способность. До этого Ной встречал её только у одного человека. Очень давно. У своего бывшего напарника. Того звали Клод, и он давно считался мёртвым. Предупредив художника, что Питер может придти к нему прежде, чем они его найдут, Ной без излишних объяснений, лишь многозначительно посмотрев, вручил ему пистолет, и отправился к месту, неоднократно отображенному на картинах. На крышу дома, в котором некогда жил Чарльз Дево, где была голубятня Клода, где произошло уже много разных событий, и, судя по всему, предстояло произойти как минимум ещё одному. * * * Была уже ночь, когда, взяв паузу между тренировками, они на удивление мирно беседовали возле голубятни. Клод запускал внутрь налетавшихся голубей и, проявляя недюжинные знания и не скрывая, что имеет за плечами некий таинственный опыт, рассказывал Питеру о практическом применении теории Дарвина, скрещивании видов и получении максимального потенциала, без двусмысленностей указывая на то, что под максимальным потенциалом в данный момент он имеет в виду Питера. Тот действительно был уникален – даже среди остальных людей, имеющих способности. Беседа уже подходила к концу, и они вновь собирались приступать к тренировкам, когда в шею невидимки прилетела пуля электрошокера. Питер успел подхватить его падающее тело, и, обернувшись в сторону стрелявших, остановить время за мгновение до того, как в него самого воткнутся два летящих к нему жала. И уже через несколько секунд, на лету подхватив скинутого им же с крыши Клода, со скоростью звука умчаться прочь от остолбеневшего Ноя Беннета и его верного помощника. Для того чтобы, доставив Клода в свою квартиру, выслушать от того целую параноидальную эскападу и обвинения во всех смертных грехах и предательстве. Тот словно столкнулся с призраками, и, возможно, так оно и было, судя по бессвязным обрывкам, которыми он перемежал свои вопли в сторону Питера. Всё, что тому удалось понять, так это то, что люди, стрелявшие в них, были частью прошлого Клода и причиной, по которой он столько лет скрывался от мира. Оттянув в сторону горловину футболки, Клод показал отметины, которые имел каждый побывавший в лаборатории «тех ублюдков». Питер посочувствовал бы ему, если бы тот не врезал ему, как только пришёл в себя, и не начал обвинять в чём ни попадя, даже не разобравшись. Да и разобравшись, протянув цепочку до Беннета не напрямую от Петрелли, а через Айзека и его картины, в более благостное расположение духа он не пришёл. Даже не сказав спасибо за спасение жизни, Клод послал Питера далее разбираться со своими каморками и тараканами самому, и, на ходу растворяясь в воздухе, хлопнув дверью, исчез из его квартиры. И из жизни, по всей вероятности, тоже. Навсегда. Оставив Питера одного, ещё более отчаявшегося, чем тот был до знакомства с ним. * * * Неизвестно, что хуже. Терять надежду раз и навсегда, смиряясь с судьбой, будучи полностью готовым принести себя в жертву, и идти до конца, не растрачиваясь ни на что, кроме этого последнего пути. Или терять её повторно, когда-то уже пережив и готовность к жертвенности, и обретение нового шанса. В первый раз это только боль. Во второй – ещё и обида и гнев. Очень сильно мешающие новому смирению. И толкающие если не на новую борьбу, то на получение хотя бы некоторых ответов на множество своих «почему». Если не на то «почему», из-за которого ему вновь придётся смиряться с собственной смертью. То хотя бы на то, из-за которого Айзек вывел на него людей с оружием.