Степени

Сайлар нихрена не принимал этот поганый мир, и самого себя, как часть этого мира – тоже. Когда-то, когда он был Габриэлем Греем, он числил себя изгоем. Его никто не любил настолько, чтобы он поверил в это и полюбил себя сам. Мать не скупилась на ласковые слова, но всегда при этом смотрела сквозь сына. А с чего бы остальным понадобилось сфокусировать на нём своё внимание, Габриэль и сам не представлял; он сам, сколько ни всматривался в самого себя, ничего особенного не видел. Да и неособенного – тоже. Он не замечал у себя предрасположенностей и талантов и, когда пришло время, просто направился по стопам отца, став часовщиком. Его исконное умение видеть суть вещей проявилось довольно рано, но распознать за этим дар на тот момент он был не в состоянии. Это лишь помогало ему чинить часы. И ведь он даже не смел надеяться на большее. Мечтал, да, но тайком даже от самого себя, тщательно удерживая внутри трепет в ответ на очередные материнские бессвязные словесные ласки, прячась ночами под подушку, изнывая сам не зная от чего, чувствуя, что пролетает где-то абсолютно мимо всего остального мира и не понимая, зачем тогда что-то так больно царапает его изнутри, и манит, и тянет куда-то, дальше и выше в тысячу раз, чем позволяло ему мироздание. Полтора года назад доктор Суреш-старший открыл для него врата во вселенную – и предал его. Наверное, Габриэлю было бы проще научиться справляться с жаждой, вскрытой с осознанием своего дара, будь рядом с ним хоть кто-то, кто пусть бы не обязательно его любил, но хотя бы был честен, глядя ему в глаза. Но рядом с ним никого подобного не было. И тогда изгой Габриэль убил доктора Суреша и стал изгоем Сайларом, у которого не было причин бороться с этой жаждой, кроме смутных, помятых, серых, как вся его прежняя жизнь, бессмысленных принципов. Наверное, моральных, но он бы не взялся судить эти ошмётки Габриэля, той части самого себя, что он отчаянно пытался упрятать, затоптать в самом тёмном углу своей развороченной души. Получалось так себе. Он мог встать с утра, липкий от ужаса, от понимания того, каким монстром становится; позавтракать, проторчать пару часов в мастерской, чиня часы и принимая клиентов; потом спокойно закрыть в неурочное время дверь и пойти в комнату, в которой на стене висела карта с отметками о людях, имеющих способности, реализуя своё намерение выйти на охоту: у него был частичный список тех, кого разыскивал убитый доктор. И так весь день. Иногда казалось, что Габриэль и Сайлар даже не пересекаются, живя в одном пространстве параллельными жизнями, но это было лишь уловкой ума, и он понимал, что долго так продолжаться не сможет. Даже во сне он то скукоживался, вновь и вновь погружаясь в подробности о том, как убивал – грубо, неизящно, камнем по голове – первого своего донора, человека, вместе с жизнью отдавшему ему телекинез, то метался по кровати, хрипя от острого желания наживы, нового, нового, нового познания, нового мира, в центре которого будет находиться он. Его исполнившаяся мечта стала его проклятием. Будучи одним из немногих, кто умел ценить и принимать подобные подарки, он был готов сломаться от самого долгожданного из них. Сложно было сказать, кто именно перекидывал верёвку через балку и завязывал петлю. На первый взгляд казалось очевидным, что это был Габриэль, но при этом он использовал способности, оккупированные Сайларом, так что, скорее всего, это была инициатива обоих. Это было год назад. В его голове, просунутой в петлю, пульсировало: «непростительно… непростительно…», и в тот момент, когда он понял, что шея намертво перехвачена затягивающимся узлом, что под ногами уже нет опоры, и что руками тоже дотянуться не до чего, и пути назад нет, о, в этот момент, несмотря на весь охвативший его ужас, он был почти счастлив. Верёвка порвалась и он готов был рыдать от того, что даже сдохнуть не может по-человечески. И он бы рыдал, если бы не оказавшая рядом девушка, случайная клиентка, кинувшаяся утешать абсолютно незнакомого ей человека, убеждая, что всё будет хорошо, что лопнувшая верёвка – это знак судьбы, это второй шанс. Шанс? О да, шанс… Но для кого?! Габриэля или Сайлара? Он утыкался ей в плечо и позволял гладить себя по голове и не позволял себе плакать, хотя всё ещё хотел – уже не столько от обиды на безжалостный фатум, не дающий ему даже умереть, сколько от этой нечаянной ласки от той, которая просто зашла починить часы. Она не оставила его и после, приходя к нему в мастерскую почти каждый день и, наверное, это была странная дружба, хотя, наверное, и не совсем дружба, потому что в её присутствии его сердце напоминало сбившийся с ритма механизм, и он почти поверил в то, что ему не обязательно отбирать чужие дары для того, чтобы стать особенным. Особенным не для всех, нет, но для неё. Эта девушка – она заставила его поверить в то, что он сможет справиться с жаждой – и предала его. По крайней мере, он так решил, у него была целая куча поводов так думать. Как выяснилось, она оказалась рядом с ним не случайно. Она тоже имела способности. Это она перебила электрическим разрядом его верёвку. Она не дала ему умереть. Она таскалась к нему всё это время, и это была никакая не судьба! Никакая! Нахрен!! Не судьба!!! Притащила к нему какого-то постороннего недотёпу, тоже имеющего дар, расписывая того, как лучшее блюдо в ресторане, заставляя задыхаться от ревности и жажды! А когда он не сдержался, выдала себя, выдала своё грязное предательство, разразившись молнией и сбежав… господи… Оставшись с парнем наедине, он убил его, вскрыв череп и ознакомившись с подробностями его дара. Техническая информация. Не забывайте требовать при покупке… господи… Господи… Сайлар послал к чертям всех богов и шокированно взирающего на свои окровавленные руки Габриэля, и вышел на охоту. Не зная о том, что в одном квартале от него колотится в истерике спасшая его и сбежавшая от него девушка – запутавшаяся, погрязшая между вросшей в неё потребностью угодить отцу и компании, и новым, совершенно новым для неё желанием причаститься к человеку, с которым у неё было куда больше общего, чем это казалось поначалу – и кричит, размазывая слёзы, своему напарнику: - Ты не понимаешь, Беннет! У него была душа! Её можно было спасти! А тот смотрит на неё нечитаемо без единой эмоции сквозь роговые очки и сухо отвечает: - Мы выполняем приказы, Элль. Мы агенты. Хотя что бы это изменило, даже если бы и знал? Список был на руках, и всё, что ему требовалось – пойти по следу. Сначала беспорядочно, кидаясь на всё, что первым попадалось у него на пути, но очень скоро у него появился приоритет. Пока только один. Точнее, одна. Девчонка. Такая заманчивая маленькая девчонка. Клер Беннет. Чирлидер. Умеющая регенерировать. Если бы он знал тогда, что она дочь главного его преследователя, её ценность возросла бы ещё выше. Он выслеживал её. Компания выслеживала его. Он проиграл, упустил Клер и попался в руки её отца. И, наконец-то, столкнулся с компанией напрямую, без подставных лиц, помещённый на пятый уровень для самых опасных преступников, привязанный к кушетке и подключенный к аппарату, вводящему его в искусственную кому. Его боялись даже сквозь пуленепробиваемое стекло. Над ним проводили эксперименты, на нём поставили печать маньяка, и не оставили ни шанса на то, чтобы остаться человеком. У него появился личный враг и в редкие моменты просветления Сайлар ловил его суженный ненавистью и страхом за дочь взгляд из-за стекла. Ной Беннет делал всё для того, чтобы он никогда больше не приблизился ни к кому. Особенно – к маленьким заманчивым девочкам. Особенно к ним… Сайлар всё равно сбежал. Несколько месяцев назад. Поумневший, последовательный, на новой ступени своей эволюции, походящий уже не на взбесившееся голодное животное, а на существо, умеющее планировать, отказываться от малого ради большего. Ещё более опасный. Стараясь не пересекать дорогу компании, осторожный, он намечал новые тропы вокруг Клер, когда на его пути попался Суреш-младший. Чудесный, охочий до ответов, не знающий, кто такой Сайлар, доктор Суреш-младший. Любящий чай с бергамотом, ищущий людей со способностями, готовый своими знаниями поделиться. Широко смотрящий на мир. Настолько широко, что это разбудило измученного Габриэля, недолюбленного плаксу, почуявшего в новом знакомом человека, способного его «прочесть» и понять. Почуявшего так же остро, как Сайлар чувствовал своих жертв. Габриэль так надеялся, что ему всё-таки докажут, что не все в этом мире готовы его предать; так этого ждал! И надежды Габриэля, наверное, могли бы оправдаться, если бы только Суреш не узнал, что тот убил его отца. Пока он сидел привязанный к стулу под воздействием наркотиков, доктор научил его причинять боль ради боли и открыл глаза на такую неожиданную для Сайлара вещь, как месть. Тот никогда раньше не думал о том, чтобы наказывать обидевших его людей. А сейчас – задумался. Одного или нескольких, или целый город, или весь мир – это было неважно. Главное, что это обещало принести утешение, ведь не зря доктор предпочёл это даже новому продвижению в своих исследованиях. Месть. Всем и каждому. В этом городе не было никого, кто не предал бы его, будь такая возможность. Сайлар-Габриэль дал бы шанс только одному из них, одному из нескольких миллионов, но только если бы этот человек встретился ему несколькими предательствами ранее. Питер Петрелли. Совершенно не производящий никакого ощущения опасности или силы, сумевший стать из путающегося под ногами досадного препятствия главным его соперником. Единственным достойным соперником. Предметом тайного интереса и ещё более тайного восхищения, трансформируемых им в обиду и ненависть. Умение получать способности, не убивая, не испытывая беспрестанно адский голод, не проводя жизнь в мучительной борьбе? Предел мечтаний, залог зависти. Они встретились, Питер разрушил его планы, Сайлар его убил. Они встретились снова, и сценарий повторился. В первый раз убийство Петрелли было побочным недоразумением. Второй раз Сайлар уже знал, почему и на что идёт. В третий раз, на Кирби-Плаза, он пренебрёг возможностью просто и без объяснений спалить этот город, отомстив сразу всем и за всё, ему нужен был именно этот наивный, перепуганный, но не сдающийся идиот, с чего-то возомнивший, что сможет противостоять ему, с чего-то решивший, что способности даны ему для спасения мира. Грёбаный герой с дрожащими руками и несгибаемым взглядом. Грёбаный герой! Сайлар желал отобрать у Питера то единственное, что, как ему казалось, имело для того значение, он желал сделать из героя злодея, сжечь город его слишком чистыми руками, довести до необратимой детонации, ткнуть лицом в грязь этого мира, обратить в изгоя – для всех и для самого себя. Появившийся из ниоткуда маленький японец проткнул его мечом, но это уже не имело значения, всё, что нужно было сделать – уже было сделано. Окровавленный, Сайлар лежал, смотрел сквозь смыкающиеся веки на пылающего, выжигаемого изнутри радиацией, упавшего на колени Питера и, как никогда чувствуя единение с кем-то другим, почти любил его. Они были близки тогда, как никто другой, хоть наивный герой и не знал об этом, и это был один из лучших моментов в жизни Сайлара. Пока не появился брат Питера и не унёс того в небо. Пронзая сердце не хуже японского меча. Уже почти отдавшийся окутывающей его темноте, Сайлар смотрел вслед взмывающим ввысь, сливающимся в одно светящееся пятно братьям, дёргался, раздирая путы слабости, и беззвучно выл в приступе внутренней боли, корчась в луже собственной крови на слабо залитой светом фонарей площади, изжёвывая губы и отказываясь, в который раз отказываясь подыхать. Он уполз в сторону, невидимый для людей, уставившихся в небо, цепляясь ногтями за камни мостовой, оставляя за собой красный след, сам не зная куда и зачем, и почему это было так для него больно – этот акт любви без оговорок, этой жертвы без жертвенности, свершённый так, словно для тех двоих и не было иного выбора. Отблески фонарей, отражённые от маячивших перед глазами камней, расплывались, но их становилось всё меньше и ему хотелось надеяться, что это потому, что он убрался уже достаточно далеко, а не потому, что темнота и слабость снова побеждали его. И он уже начал думать о том, где бы ему укрыться на время зализывания ран, когда небо вспорола огненная вспышка, ослепляющая даже через отражение, а потом на его плечо, лишая последних надежд, легла тяжёлая рука. - Куда-то собрался? – спросила темнота голосом Ноя Беннета и, упаковав в свои предательские, как и всё в этом мире, объятья, утащила Сайлара за собой. Компания предпочла больше не рисковать и выбрала, со своей точки зрения, беспроигрышный, самый надёжный вариант обезвреживания «маньяка»: ему ввели вирус Шанти, тот самый, отнимающий способности, тщательно хранимый, который хотел распространить Адам Монро и который в одном из вариантов будущего убил почти всё население земли. Сайлар опять зачем-то выжил, хотя и лишился всех способностей, и тогда его просто заперли. В другой стране, в глуши, в сотнях километров от более или менее значимой цивилизации, под присмотром дамочки, ласково удерживающей Сайлара в любых желанных для него грёзах. Уж оттуда-то он не должен был захотеть вырваться. Они просто не знали, что Сайлар-Габриэль не верил в честность ласки, а на праздные, шаблонно счастливые будни смотрел с недоумением, очень быстро переходящим в подозрение. А ведь так просто было бы остаться там. С ним действительно были любезны, варьируя галлюцинации, пытаясь нащупать, что ему действительно может нравиться, ублажая все органы его чувств без каких-либо комплексов и ограничений. Но самым главным, в чём он нуждался, была честность, и если чужие предательства он ещё умудрялся сносить, то предавать самого себя он не собирался. Чего бы это ему ни стоило. Прорвавшись сквозь грёзы и убив свою услужливую надзирательницу, потратив после много, очень много дней без способностей и денег на то, чтобы выбраться из проклятой дыры, в которой по замыслу компании он должен был постепенно сдохнуть, он направился напрямую к доктору Сурешу. О нет, не затем, чтобы отомстить, всему своё время, да и Суреш был не на первом месте в списке. Всё, что в тот момент было нужно Сайлару – это способности. Если их и можно было вернуть, то сделать это мог только доктор. Не то чтобы тот горел желанием ему помочь, но Сайлар, разумеется, не оставил ему выбора, ведь, как и всем людям, Сурешу было за кого бояться и кого любить. То, что у самого Сайлара таких людей не было, не мешало ему использовать эту болезненную для других точку для достижения собственных целей. И ему было плевать, что формула лекарства, возвращающего способности, совершенно сырая: ослабевшая, но никуда не девшаяся жажда, подгоняемая местью, по-прежнему теребила его изнутри, и ждать ещё дольше в ожидании возвращения способностей он был уже не в состоянии. Не всё прошло гладко, но он достиг того, чего добивался. Шприц с лекарством, вожделенная мечта, был у него. Он ввёл себе антидот, как последний наркоман, сидя прямо на замызганном асфальте в каком-то безлюдном и вонючем переулке, заваленном мусором и безнадёгой. Но это место было для него ничем не хуже президентского люкса гостиницы, торчащей в паре зданий за его спиной. Ему было всё равно, какая вещь, подчиняясь телекинетическому приказу, прилетит ему в руку: бутылка марочного виски или пустая банка из под консервов. Главным было то, что у него получилось. Получилось! Это чувство всемогущества – как давно он его не испытывал! Ну и что, что из всех его способностей вернулись только две: его исконная – умение видеть суть вещей, и телекинез; это и так было в два раза больше того, на что он смел надеяться. И это означало, что для визита к своей следующей цели ему не требовалось отвлекаться на поиск новых доноров для обретения дополнительных даров. Со своей следующей целью он сможет справиться и так, не теряя лишнего времени. Давней, замечательной, вожделенной целью. И больше он не будет торопиться, проламываясь к ней наобум. Зачем, когда можно дождаться, когда мать уйдёт по своим делам, а отец – её заботливый и любящий папочка – как всегда, будет чёрти где, гоняясь за очередными демонами для компании, под предлогом заботы о семье забросив дом, жену и любимую, так нуждающуюся в его присутствии рядом, дочурку.