Степени

Грудь распирало. Ничего не болело, но чувство было такое, что любое воздействие извне обойдётся ему на порядок больнее, чем раньше. Осторожно открыв глаза, Питер уставился на ослепительно белый потолок, расплывающийся из-за какой-то мути перед глазами, скользнул взглядом по неуютным кафельным стенам, двери, имеющей неприступный вид. Повернул голову набок и, дёрнувшись от неожиданности, чуть не содрал кожу на плотно обвязанных запястьях. На соседней кушетке лежало тело его двойника. С трудом превозмогая мысль, насколько тот, с расслабленным после смерти лицом, выглядит моложе и спокойнее, и от этого слишком похоже на него самого, Питер отвернулся и, закрыв глаза и стиснув губы, попытался освободиться от пут на руках. Бесполезно. Способности молчали. В груди нехорошо засвербело. Не страх, но какое-то, больше пристойное малолетнему, полуистерическое нежелание смиряться с обстоятельствами, усиленное непомерной накопившейся усталостью. Раньше подобные вспышки даже не успевали у него появляться, гасимые врождённым умением компенсировать их собственными психологическими ресурсами. Сейчас же он чувствовал себя пущенным под откос неуправляемым поездом. Умение проходить сквозь материальные объекты не срабатывало. Попытки перебить ремни электрическим разрядом или спалить огнём закончились неудачей. Телепортироваться не удалось. Ни на первый раз, ни на пятый. Сердце заходилось от перенапряжения, но он, жмурясь и стискивая зубы, пробовал снова и снова, смутно понимая, что всё это бесполезно, что необходимо успокоиться, но как будто не мог дотянуться до тормоза и вместо этого продолжал давить на газ. - Пытаешься телепортироваться? – ворвался в окутавшую Питера пелену напряжения резкий, хлёсткий голос вошедшей в комнату Клер, заставляя того вздрогнуть и посмотреть в её сторону, – пока наш друг тут – ничего не выйдет. Рядом с ней, безмолвной гарантией бессилия пленника, стоял человек, некогда стёрший Питеру все воспоминания. Гаитянин. Мир разбух и начал расслаиваться на части, как разваливающийся на отдельные лепестки перезревший бутон. Где-то глубоко внутри этого разросшегося клубка Питер продолжал барахтаться, не прекращая попытки дотянуться до всех педалей и ухватиться за руль. А снаружи, медленно и смачно проговаривая слова, кружила Клер. Или не Клер? Питер не видел в ней ни единого сходства с той, которую некогда спас, кроме внешности. И не чувствовал. Хотя хотел бы. Ужасно хотел бы понять. Что-то. О ней. И о себе. И ещё о ком-то важном, но ускользающем. Да хоть о ком. Чтобы хоть что-то протиснулось сквозь окружающий его кокон, разодрало стенки, шлёпнулось в беспомощные руки, бухнулось в ослепшее аритмичное сердце, вбилось в дезориентированный разум. Но чем больше он желал этого, чем больше напрягался – тем глубже проваливался в расселины распадающегося мира. Он пытался сфокусироваться на Клер, а она всё кружила и рассказывала ему о сотнях тысяч погибших в Техасе, а потом взяла скальпель и пообещала, что Питер расплатится за каждого из них собственной болью. Она вела счёт и делала надрезы на его оголённой груди, а он, не сдерживаясь, рычал так, словно она отрубала у него руку, и кричал о том, что ещё можно всё изменить, что он может спасти всех, что он уже спасал её, и спасёт ещё! Ещё. Ещё… А потом дверь открылась, и в комнату, в окружении охраны, вошёл Он. Непринуждённый, с засунутыми в карманы руками, он с порога приказал остановиться и, после короткого взгляда на тяжело дышащего изрезанного пленника, заявил, что хотел бы поговорить с ним наедине. Особенно выразительно глядя при этом на Клер, всё ещё сжимающую скальпель. - Ты просишь меня как президент или как отец? – ехидно уточнила та, злящаяся на то, что её прервали. - И то и другое, – жёстко, пресекая любые потенциальные возражения, ответил Нейтан и снова вернулся взглядом к брату. * * * Нейтан… Питер лежал, широко распахнув глаза – зрение по-прежнему подводило его – пытаясь продраться через расплывающийся мир, зафиксироваться на брате. Он хотел с ним встречи. Он так этого хотел, хотя двойник и предостерегал его от подобных желаний. Но брат – он казался совсем не страшным, не злым, он не был таким, как Клер или другие встретившиеся здесь противники. Он походил на себя самого времён выборов в Конгресс: тот же внешний лоск, та же внутренняя уверенность; вполне знакомый человек, облачённый во вполне знакомый скафандр. Он совсем не походил на злодея, в безумном заблуждении толкающего мир к гибели. «Не злодей» приподнял брови, дожидаясь, пока все покинут комнату: Клер – демонстративно, все остальные – послушно и бесшумно; и, так знакомо облизывая изнутри губы и скидывая у закрывшейся двери президентскую личину, ещё больше становясь похожим на того брата, которого помнил Питер, подошёл к нему. Запросто, как ни в чём ни бывало. Словно это всё происходило не в той сумасшедшей реальности, где Сайлар обнимал Питера и называл братом, а Клер исполосовывала лезвием его грудь. - Я знаю, чего ты добиваешься, – Нейтан прикоснулся к ремням, удерживающим младшего брата, невольно при этом дотрагиваясь до его руки, – я не глупец, я видел рисунки и слышал про сны. Словно рядом не лежало мёртвое тело ещё одного Питера, которого он как будто не замечал, обходя вокруг его живого дубля, по очереди освобождая запястья последнего от привязи, не бросив не единого взгляда в сторону трупа, как будто там была пустая стена. - Мир раскалывается надвое. Я знаю, что происходит. Ты силён, Пит, но одному человеку не спасти мир. Все должны участвовать. Словно это было в порядке вещей, списывать со счетов досадное и не покорившееся, и начинать обихаживать новое. Нового брата. Нового – без оговорок самого сильного в мире после смерти Сайлара – союзника. Абсурдность и немыслимость действий и слов такого нормального на вид Нейтана обжигала Питера даже через всю толщу сгущающегося вокруг него пространства. Предметы вокруг, и сам брат, его тёмный силуэт на фоне ламп, узел галстука на плотно прижатом к шее воротничке; его лицо, и глаза, и губы, продолжающие шевелиться, пропускающие сквозь себя новые слова – всё было словно за толщей воды, или аморфной линзой, резко очерчивая и выпячивая то, на что Питер смотрел прямо, и размывая, рассеивая то, что оставалось на периферии. И со звуками было также. И с прикосновениями. Тёплые пальцы Нейтана коснулись кожи его запястий – и боль от стягивающих ремней ускользнула за грань восприятия. Нейтан продолжал говорить – и звук его голоса обволакивал, вызывая вибрации на затылке и где-то в солнечном сплетении. Нейтан снова облизнул изнутри губы – и у Питера закололо язык, как будто он сделал это сам. Нейтан стоял рядом, и… …если это настолько абсурдный мир, то что, если… И Питер забуксовал на этом «если», даже в этом безумии спотыкаясь о невозможное. Леденея под гнётом ужаса от собственных мыслей, он с трудом встал с кушетки, радуясь тому, что Нейтан уже успел от неё отойти. Брат продолжал говорить о необходимости целой армии со способностями, что гибель целого города поможет решиться Конгрессу на полное вооружении, и что всё это благодаря Питеру – а тот продолжал молчать и таращиться на него с открытым ртом, глотая воздух, как вынырнувшая на поверхность воды рыба, чувствуя, как что-то, то ли вокруг него, то ли внутри, начинает неуловимо меняться. Ощущения постепенно возвращались к нему. Грудная клетка ходила ходуном, кровь толчками пробивалась по артериям и венам, разнося покалывание по затёкшим членам, и что-то ещё, долгожданное: и новое, знакомое – и кардинально иное. Он едва ли осознавал, что это было следствием возвращения способностей. О приобретённых он не думал, и те молчали пока, а врождённая эмпатия не воспринималась им как нечто особенное. Он лишь начал понимать, что под вроде бы скинутым скафандром брата оказалась ещё одна оболочка – тоньше, незаметней и прочнее предыдущей. Безупречная, идеально повторяющая сущность Нейтана Петрелли пятилетней давности, оболочка – и уже не для избирателей и публики, а для самых близких, для друзей – если таковые у него были, и для семьи. - Да, я знаю, ты считаешь, людям нельзя доверять… Мы все жадные… все стремимся к власти… Безупречная для всех, кроме брата-эмпата, со смесью потрясения, потустороннего ужаса и заинтересованности безотрывно следящего за тем, как этот неизведанный Нейтан, словно только что заметив своего мёртвого брата, невозмутимо обошёл его, как будто это было что-то обыденное и, посмотрев сверху вниз на ярко освещённое лампами тело, произнёс: - Но мы созданы по образу и подобию Господа. В людях есть добро. Он опустился на стул и, глядя на брата поверх его упокоенного двойника, посетовал: - Пит… ты мне не веришь, – так мягко, как будто имел право называть его Питом. Так спокойно, как будто между ними не лежало мёртвое тело, а от ответа Питера не зависели ничьи жизни. Так тихо, как будто ему вообще было всё равно. - Тобой раньше уже управлял Линдерман, – с трудом проговаривая слова, напомнил тот, – ты собирался взорвать Нью-Йорк. - Ты же можешь читать мысли. Прочти мои. Так просто… Мысли. Он может читать мысли. Его способности вернулись – это осознание нахлынуло на Питера, одним махом заполняя все зазоры между слоями разбухшего вокруг него мира, возвращая тому цельность, но делая при этом странным, изросшимся мутантом, диким, огромным, бесстрастно взирающим на судорожно дышащего, замершего в ожидании подвоха, пришельца из прошлого. Бесстрастно – от лица Нейтана – предлагающий прочесть себя, бесстрастно предлагающий стать одной из своих частей, приоткрывая удобную лазейку для проникновения за вторую оболочку, ту – тонкую и прочную, и чем дальше, тем больше начинающую пугать. Бесстрастный до чужеродности – за родным обликом брата – мир. Тёплые, кажущиеся сейчас не такими тёмными, как обычно, с явственно проступающим узором радужки, открытые глаза Нейтана заманивали, со спокойной серьёзностью предлагая всё, что Питер только пожелает узнать. Проскальзывая мимо интуиции. Уклоняясь от эмпатических радаров. Раздразнивая внутри него нечто новое. Желание понять. Что в этом могло быть плохого? Всего лишь желание понять. Сосредоточившись на суженных зрачках брата, проникнуть в его мысли, протиснуться через любезно и даже гордо – вот, видишь? ничего не скрываю! – выставленные вперёд бесконечные переплетения планов, вооружений, способностей, свобод, спасений, и прочих глобальных вещей. Добраться до искренней веры во всё это и, не без усилия толкнувшись дальше, пробивая ту самую оболочку, замереть на краю водоворота мыслей о нём, о Питере. Запертых, ноющих, за невозможностью иметь желаемое забитых почти что до смерти, мыслей. Нейтан отрицал их, Питер понял это по его панике и расширившимся зрачкам, тот выстроил вокруг них клетку, потому что не смог отделить их от всего остального важного и значимого, связанного с братом; все, что он смог – это отречься от него вообще. От близости и доверия, отдушины и любви. Ради избавления от недопустимого. Ради напускного равнодушия над его мёртвым телом. Как глупо и как бессмысленно – сейчас Питеру это было кристально ясно. Он оцепенело, уже не в силах оторваться от вскрытых откровений, перебирал эти запретные тайны, вызревшие, спустя четыре года в подземельях и оковах, во что-то совершенно исковерканное, белёсое, тонкое, но упрямое; при насильственном явлении на свет оказавшееся порочным, грязно-сладким мучением. Оно тянулось к нему кривыми щупальцами, прокрадываясь в тело через разум, сразу же скатываясь оттуда в живот, щекоча и раздражая в ожидании отклика – точно зная, что не останется безответным – разбухая возбуждением, отдаваясь тянущей тяжестью в паху и наполняя рот вязкой слюной. Порабощая и пугая до умопомрачения. Сглотнув, Питер взмахнул рукой и стиснул горло Нейтана резким телекинетическим движением. Перехватывая того под подбородок, перекрывая приток воздуха, причиняя боль. Он уже плохо соображал, что именно делает и зачем, его неумолимо волокло в бездну, и он тащил Нейтана за собой, не замечая его искажённого, покрасневшего от натуги лица; он видел лишь его расширенные увлажнившиеся глаза, в которых паника всё явственнее сменялась мольбой, но о чём именно тот молил – Питер никак не мог понять. Смаргивая опутывающую его пелену вожделения, он продолжал ментально толкаться дальше, чувствуя, что даже это ещё не самое дно, что не хватало ещё какой-то детали, стыкующей всё это застарелое безумие, связывающее их двоих куда больше, чем кто-то из них рискнул бы признать. Всё больше злясь и теряя терпение, Питер швырнул Нейтана дальше и пришпилил его к стене, продолжая удерживать за шею. Он был где-то рядом, этот чёртов ответ на всё, кончик ниточки, ускользающий от его невидимых атак. И в голове начало что-то назревать, то самое, новое, не слишком ещё опознаваемое, но сулящее все ответы на все вопросы разом, стоит только ослабить ментальный захват и коснуться мозга буквально. Это ощущение зудело и нарастало, иссушая лёгкие и раздувая ноздри, но при этом странно успокаивая, словно обещая, что, как бы ни развивались события, свои ответы Питер обязательно найдёт. А Нейтан задыхался. Он стоял с запрокинутой головой, с выставленным вперёд невидимо стиснутым горлом; вдавленный кадык судорожно вздрагивал в безуспешных попытках глотнуть хоть немного воздуха, взгляд невидяще блуждал по потолку. Он медленно умирал, но Питер не обращал на это внимания. Это как будто было неважно. Как будто ответы значили гораздо больше жизни брата. Губы Нейтана уже начали синеть, когда он, уже в одном шаге от потери сознания, собрал последние силы и впился помутневшим взглядом в холодно-любознательные глаза младшего брата. Смирение, облегчение, обрывки недобитой любви промелькнули перед Питером за какую-то долю секунды целым калейдоскопом чувств – самоё главное и самое запретное оказалось у Нейтана не в мыслях – и вылились в последнюю, кажущуюся сейчас совсем бессмысленной, просьбу. Зажимая Питера в ловушку между этой мольбой и сайларовской жаждой, окончательно порабощающей своего нового адепта. И, вскинув вторую руку с выставленным вперёд указательным пальцем, Питер, не разрывая с братом визуального контакта, нацелился на его напряжённый, со вспухшими венами, лоб, и одним непрерывным твёрдым движением рассёк его череп. Трезвея ещё до того, как палец закончил своё движение. Понимая, что сделал, ещё до того, как по виску брата, смешиваясь с капельками пота, потекла первая струйка крови. Понимая – и не понимая, отшатываясь, отбрасывая назад руки, глядя, как освобождённый от захвата Нейтан падает – нескладно, страшно – лицом вниз, раскрашивая белый пол расползающейся вокруг головы лужей крови, густой и тёмной, высвечивающейся красным нимбом под распростёртым телом. Мёртвым телом брата, которого он только что убил собственными руками.