Степени

То, что Мэтту удалось проникнуть в сознание матери, Питер понял сразу. И также, почти сразу, он понял, что у них возникли проблемы. Зрачки матери расширились, дыхание сбилось с определённого ритма. Мэтт же и вовсе, вцепившись в края стула, на котором сидел, начал задыхаться. Это было страшно. Страшно ещё и потому, что теперь, без способностей, Питер не представлял, как может им помочь. Собственное бессилие опустошало. Он так привык к своим способностям. Привык получать новые, уже почти не замечая, привык сразу брать их под контроль, использовать так же, как всё, чем его наградила природа. Глаза – чтобы смотреть, уши – чтобы слышать, ноги – чтобы ходить. С трудом перенеся первый тяжёлый период адаптации, он сам не заметил, как постепенно начал воспринимать новые дары как нечто, само собой разумеющееся. Чудом в памяти осталось только одно – умение летать, но и здесь Питер бы не поклялся, что дело было не в том, что он перенял это от Нейтана. По сей день эта способность была для него ещё одной связующей их нитью, чем-то общим, чем-то тайным, чем-то важным, олицетворяющим собой немалую часть витающих между ними эмоций: восторг, обладание небом, доказательство чуда; чем-то, о чём сложно, да и необязательно, было говорить, но что несомненно принималось ими обоими. Уже давно – обоими, с того мига, на Кирби-Плаза, когда ради спасения – города? Питера? самого себя? – Нейтан обхватил его и взмыл в небо. Уже давно… но теперь у Питера это отобрали. У него ещё не было возможности в полной мере осознать, чего он лишился, но теперь, опустившись на пол перед матерью и Мэттом, и понимая, что ничем не может им помочь, он еле мог дышать от накрывшей его правды. Он не жалел, что не лелеял раньше свои дары. Он жалел, что без них он теперь практически никто. И потерянное небо… Самый пронзительный тон в этом сожалении. Но не о нём он должен сейчас думать. Не о нём. Не сейчас. Как всегда, в отсутствие самых очевидных инструментов для решения проблемы, Питера утянуло по волнам наития, и он, не думая, зачем и для чего это делает, схватил Мэтта за руку и, встряхнув, начал звать по имени. - Мэтт, очнись! Впусти меня туда! Мэтт, ты должен меня туда впустить! Тот замер, невидяще уставившись перед собой, ответно вцепился в Питера, и спустя мгновение тот оказался в непривычно ярком коридоре, перед прикованной к креслу матерью, смотрящей на него с ужасом и отчаяньем. Рядом с ней стоял растерянный Паркман. …Нет!... Нет!... Нет!... – рефреном билось в сознании эхо чьих-то мыслей; Мэтт, увидевший Питера, отвернулся, с новой силой принявшись за наручники, и бормоча: - Я помогу вам, я вытащу вас отсюда. - Нет! – уже вслух закричала мать, отшатываясь от его неуклюжих попыток и свирепо глядя то на него, то на сына. – Уходите! Оба! Немедленно! Он слишком опасен! Вы ещё не поняли? Выхода нет, даже если снимете наручники, он запер нас! Свет, льющийся словно ниоткуда, ослеплял, а дальние углы терялись в темноте и расплывались, голоса – громкие, режущие слух – распадались на дребезжащие части и гасли слишком быстро для такого пустого и большого пространства. Питер никак не мог понять, насколько близко или далеко он находится от матери. То ему казалось, что на расстоянии вытянутой руки, то – что в другом конце коридора. Откуда-то, в такт отдающимся в ушах ударам сердца, послышались чьи-то шаги. Резко обернувшись, он уставился на развернувшуюся перед ним кровавую картину, олицетворяющую сразу все его кошмары, вместе взятые. Звук усилился, но он не понимал, был ли это совсем распоясавшийся, грохочущий пульс или шаги стали ближе. Где-то совсем на периферии сознания доносился металлический лязг – Паркман продолжал возиться с креслом. Собственное тело – или тело двойника, мало ли откуда он мог взяться? – расплывалось на краю угла зрения, напоминая о последнем путешествии в будущее, о холодной лаборатории, горячей жажде, мёртвом террористе на соседней кушетке и его брате-президенте на белом полу. Прямо перед глазами, завалившись на стену, сидел Нейтан. Не президент. Не из будущего. Нынешний. Питер это точно знал, хотя внешне те почти не отличались. Ему очень хотелось уловить хоть какой-то эмпатический отклик от брата, ему хотелось этого настолько сильно, что он отдал на это всего себя, отринывая и скрежет оков матери, и её настойчивые предупреждения, и Паркмана, и вид собственного тела, и звук чьих-то шагов. Он окинул Нейтана самой сильной и самой прочной эмпатической сетью, раз за разом проскальзывающей сквозь пустоту, и отказывался видеть его остекленевший взгляд, кровь, раскрасившую лицо и рубашку, и надрез на лбу, повторяющий тот, что в будущем, у снедаемого жаждой Питера, выпросил напоследок президент. - Нейтан… – беззвучно, одними губами произнёс он, и в его ощущения ворвалось нечто, касающееся брата, но не то, чего он ждал. Не отклик – не эмоции, не взгляд, не выдох. Что-то иное. Скользкое. Тёплое. Липкое. Питер поднял перед собой руки и тупо уставился на стекающую с них кровь. Он ринулся к брату, взрезая взглядом оставшееся между ними пространство, но почти сразу понял, что не сдвинулся ни на миллиметр, хотя всё вокруг словно провалилось назад. В ушах снова застучал пульс, прикрывающий чьи-то шаги, и спустя два самых громких стука Питер почувствовал, как в его затылок вонзается ледяной металл. Потерявшись между ощущениями тепла на ладонях и холода над шеей, под вскрик матери, он удивлённо встретил подавшийся ему навстречу пол, залитый кровью Нейтана, и после кратковременной вспышки небытия снова оказался стоящим перед братом. * * * Мэтт уже раздумывал над тем, не пойти ли куда-нибудь поискать что-нибудь более действенное в отношении железных поручней, чем собственные, несомненно сильные, но, очевидно, недостаточно, руки, когда миссис Петрелли – до сих пор то изводившая его своими едкими замечаниями, то кидающая в появившегося в этом проклятом месте Питера нещадные, полные боли и страха, предупреждения – вдруг замолчала. - Вся семья в сборе. Тебе нравится, дорогая? Ты же об этом всегда мечтала? – услышал он новый, незнакомый голос, и, даже не оглядываясь, понял, кто это был, по всколыхнувшемуся в ответ на прибытие творца окружающему мирку. И словно весь воздух испарился вокруг; горло сдавило сухим спазмом и, даже если бы Мэтта осенило подобное странное желание, он не смог бы вымолвить ни единого слова. - Отпусти их… – сдавленным от напряжения голосом произнесла миссис Петрелли, – хотя бы их – отпусти. * * * - Нейтан... – память заливал белый шум, но Питер всё-таки помнил – не столько разумом, сколько эмоциями – что это уже было, что это повторение, и теперь сразу бросился к брату, минуя фазу ступора и неприятия, принимая факт нанесённых тому травм, но падая в новое заблуждение – о том, что того ещё можно спасти. В какой-то части его сознания мерцал призрак подозрения, что всё это фантом, заблуждение, но останавливаться и думать об этом, преступно расточая драгоценное время, казалось невозможным. Если была хоть малая вероятность того, что это правда, он не собирался упускать её. Шлёпаясь коленями в лужу крови, он обеими руками с размаху вляпался в пропитанную насквозь на груди рубашку брата, пытаясь понять, есть ли там раны, или всё это натекло сверху, из пореза на лбу. Тело Нейтана ватно вздрагивало под этими судорожными движениями, а глаза всё также остекленело смотрели в никуда. …Нет... Нет... Нет... – рыская ладонями по мокрой ткани, стирая кровь со скул, подбородка и шеи брата, Питер отчаянно искал признаки жизни. Чтобы не только тепло, чтобы ещё хоть что-то, дрожь ресниц, тень выдоха, вибрацию сердца. Сердце… Отрывая пуговицы, он оголил грудь Нейтана и плотно прижал к ней ладонь, но прежде чем сумел уловить хоть что-то, окружающий шум снова приобрёл ритм, и Питер обернулся, на этот раз прежде, чем тот превратился в отчётливый звук приближающихся шагов. Перед ним, смазывая знакомый светлый контур облачённого в белую рубашку торса, мелькнула рука с перстнем на безымянном пальце, и спустя мгновение Питер снова недоумённо смотрел на летящий к нему пол, пытаясь увязать воедино чавкающий звук вошедшего в его затылок острия и понимание, что это был Нейтан. * * * - И ради них ты меня отравила? – с брезгливостью посмотрел в сторону живого сына, льнущего к мёртвому, мистер Петрелли, – он даже не понимает, что всё это не настоящее. - Это – наши дети. А ты хотел убить их. - О, не преувеличивай! Только Нейтана. - Это убило бы обоих! - Тем хуже для них. На карту было поставлено кое-что поважнее, – пожал он плечами и, переведя взгляд с жалкой картины безобразно размякшего Питера на исходящую сухой яростью жену, укоризненно добавил, – нельзя было позволять эмоциям портить то, ради чего мы так долго трудились. - Ты называешь эмоциями нежелание убить сына? - Мы хотели изменить весь мир! Нейтан должен был умереть, – он оценивающе, как будто проверяя собственную работу, проследил взглядом за подбирающимся к Питеру старшим сыном с топором в руках, – это было необходимо. Он всё испортил тогда, на Кирби-Плаза. * * * - Нейтан… – очередной цикл уже не был настолько обескураживающим, и Питер, ещё не успев себя осознать в новом витке видений, сразу полетел вперёд, с размаху обрушиваясь перед братом. Уже не стараясь осторожничать, он одним движением рванул за углы воротника рубашку, стараясь не думать о том, насколько её красные липкие края похожи на разверзнутую плоть, и припал к открывшейся груди щекой и ухом – в продолжении страстного желания застать движение сердца. Он зарывался в невозможное для мёртвого тела тепло, по-щенячьи утыкаясь губами и носом в мокрую кожу; вдыхая знакомый и такой живой запах, едва не захлёбывался от его обволакивающей насыщенности, сознательно отрицая сладковатую примесь крови; продолжая раздирать руками рубашку, охватывал ладонями всё, до чего мог дотянуться, каждый дюйм, каждую возможность уловить хоть что-то. Хотя бы что-нибудь. Лязг неподдающихся наручников, пыхтение Паркмана, чьи-то разговоры, всхлипы матери – всё было отброшено за грань восприятия. И только эхо шагов за спиной прозвучало набатом, но на этот раз Питер не стал оборачиваться, а лишь сильнее уткнулся в Нейтана, зажмурившись и обхватив под рубашкой руками его безответное тело. * * * - Ты плохо выглядишь, дорогая, – пристально наблюдая за искажённым лицом жены, заметил мистер Петрелли. - Чего ты хочешь этим добиться? – она не могла заставить себя не смотреть на сыновей, даже зная, что Нейтан на самом деле жив и находится далеко отсюда, а Питер умирает от его руки не всерьёз. - Доказать, насколько он жалок. - Он любит его, – шелестящим, лишённым малейшей эмоциональной нагрузки, голосом констатировала она, – когда-то ты тоже любил их. - Не ты ли всегда осуждала подобные слабости? – игнорируя последнюю фразу, спросил мистер Петрелли. – Даже сейчас тебе невыносимо это, – кивнул он в сторону распластанного на брате Питера, – и Нейтан такой же, – в его голосе промелькнуло особое сожаление, – хотя он лучше поддавался твоей дрессировке, тебе удалось научить его лгать самому себе. - Я учила их выживать. - А может лучше было бы убить их сразу? – он прищурился, будто действительно обдумывая эту мысль, испытывая мучительное злорадство от очередного всхлипа жены, вырвавшегося против её воли. - Ты обезумел, – не сразу дождался он сдавленного ответа, – ты не убил бы их тогда, потому что любил. - Снова это слово, – не смог сдержать он раздражения, – с ним было удобно, но это было лишь прикрытие! Миссис Петрелли перевела взгляд с сыновей на мужа и на какое-то время замолчала, пристально рассматривая его. - Если бы это было так – то я была бы уже мертва, – наконец, сказала она и, с неожиданным торжеством, не совсем соответствующим ситуации, заметила, – но меня ты тоже любил. Помнишь? И в глубине своего безумия ещё любишь. Поэтому сейчас ты отпустишь меня… – уже своим обычным, не бесцветным и не торжествующим тоном безапелляционно добавила она, – я сказала отпусти меня, Артур… * * * - Нейтан… – губы Питера в беззвучном шёпоте коснулись ключицы брата. Кто-то оказался настолько добр, что позволил ему очнуться сразу здесь, без необходимости терять лишние секунды на преодоление расстояния и прочих препятствий, без стресса отчуждения, с припорошенным надеждой и покоем разумом. Будь его воля – он уснул бы так. Вот именно так, в колыбели родного и такого убедительного тепла и запаха, в этом мгновении, когда казалось, что пульса нет только потому, что время застыло между ударами сердца, а влага на коже – это его собственные слёзы, пусть будут, так и быть. Он прижался как можно основательнее, представив, что Нейтан тоже спит, и только поэтому не притискивает свободной рукой поближе к себе и не зарывается пальцами в его волосы. Прикрыв глаза, Питер слабо выдохнул и позволил головокружению утянуть себя сквозь отголоски предыдущих «…нет… нет… нет…», незаметно превратившихся в мерный фоновый ритм и постепенно складывающихся в безмолвную молитвенную надежду: если это чей-то кошмарный бред, всё так или иначе закончится, а если реальность – то пусть она забуксует именно на этом моменте безвременья, пусть не допустит больше гулких шагов и ледяного прикосновения. Не отступление. Единственная возможность победить. Сохранить свой разум… Пусть спит, пусть кружится в бесконечных циклах, замерший между ледяным клинком позади и ударом сердца под щекой. Что ни говори, это ведь не самое худшее, что с ним когда-либо случалось. * * * Было сложно сказать, сколько продлилось молчание после фактического приказа миссис Петрелли. С самого начала её разговора с мужем, Мэтт предпочитал делать вид, что ничего не видит и не слышит, лишь продолжая разбираться с наручниками, но теперь не столько надеясь разъединить их, сколько прячась за этими механическими действиями. - Мне больше не опасны твои сны, – произнёс, наконец, мистер Петрелли, слишком скучающим для того, чтобы это было правдой, голосом. И всё закончилось.