Степени

Гудящую от напряжения тишину разорвал звук разомкнутых и обрушившихся на пол наручников, оглушая и дезориентируя, и следующее, что осознал Мэтт Паркман – что он снова находится в одной из палат лабораторного блока Прайматек; что вокруг покой и тишина, и что ему катастрофически не хватает воздуха, как будто всё то время, что он провёл в ментальной клетке миссис Петрелли, он не дышал. Подкинувшись со стула, он шумно вдохнул слишком большую порцию воздуха и, едва не подавившись ею, хрипло попытался вытолкнуть её обратно из лёгких. Господи, после всего, во что он сумел ввязаться за последний год, ему не хватало только задохнуться по собственной глупости. Осторожно выдохнув, он медленно позволил кислороду снова наполнить свои лёгкие, неся энергию в затёкшие члены и ясность в замороченный разум. - Детектив Паркман? – раздался со стороны кровати слабый, но победный голос миссис Петрелли, заставляя Мэтта вздрогнуть и в который раз пообещать самому себе никогда не вставать на пути этой женщины. Даже находясь на одной стороне, он не мог не взводиться в бесконечном ожидании от неё какого-нибудь подвоха. И, тем не менее, он не смог сдержать облегчения, спрашивая: - Вы в порядке? – и кидая беглый взгляд на подключённые к ней приборы. Не то чтобы он в них что-нибудь понимал, но те определённо не показывали ничего критического в состоянии пациентки. - Где… где Питер? – сочтя его вопрос риторическим, спросила она в свою очередь и, не дожидаясь ответа, попыталась приподняться, скашивая глаза вниз, на тёмную макушку младшего сына, сидящего на полу за её кроватью. Тот сидел, вжавшись шеей в ребро кровати и упираясь руками в пол, как будто от чего-то отстраняясь, и, сосредоточенно сдвинув брови, слепо моргал. Он словно всё ещё находился не здесь, глядя на что-то, существующее лишь в его воображении, но когда Мэтт протянул к нему руку с намерением успокоить и вернуть в реальность, резко увернулся от неё. - Нейтан… – заморгав ещё чаще, просипел Питер, и Мэтт уже начал сомневаться в его рассудке, когда лёгкое движение у двери привлекло его внимание. - Слава Богу, Нейтан, хорошо, что ты… – застрочил Мэтт, но тот оборвал его словоизлияние одним взмахом руки, не отрывая взгляда от младшего брата, как будто прочищая ему этим взглядом путь для возвращения обратно. Чёртовы Петрелли! Да ну и хрен с ними! В нём полыхнула обида, хотя в ней не было ничего логичного, но просто… чёрт… после всего, что только что произошло, и пониманием своей собственной в этом роли – пусть всего лишь проводника, но без него они бы даже не попали туда! – вдруг почувствовать себя категорически лишним… Это было несколько обидно, да! Эти двое, казалось, не видели никого и ничего – ни застывший ледяной статуей в дверях Нейтан, ни тяжело дышащий, прозревающий Питер – и Мэтт, чувствуя себя при этом всё менее уютно и не зная куда смотреть и где спрятаться, мог только удивляться беззастенчивости миссис Петрелли, даже и не подумавшей отвести от сыновей взгляд и, судя по повороту головы и тени удивления, промелькнувшей в её глазах и тут же сменившейся глубокой задумчивостью, увидевшей нечто, доступное только её пониманию. И Мэтт и знать не хотел, что бы это могло быть. Он хотел только, чтобы это нечто, заставляющее его злиться, сдерживать дыхание и отводить взгляд, поскорее исчезло. Несколько секунд ничего не происходило, а потом Нейтан – Мэтт не понял, почему он сделал это не раньше и не позже, а именно в тот момент – в два шага преодолел расстояние до Питера, сразу делая всё происходящее обыденным и простым, схватил его за протянутую навстречу руку и дёрнул на себя, помогая брату встать. * * * Возвращение было тяжёлым. Тяжелее, чем Питер мог бы подумать. Кажется, он всерьёз собирался остаться там, в уже опустевшем, покинутом мамой и Мэттом мире, только потому, что не мог оставить там Нейтана, не будучи уверенным до конца – реальность это или выдумка, жив тот или мёртв. Вероятно, он выбрался бы оттуда и сам, но новое, куда более живое, чем тело под ним, присутствие Нейтана помогло ему оторваться от тёплого фантома и, отвернувшись, отшагнуть от него, изо всех сил вглядываясь в темноту, туда, где – он был уверен – ждал его брат. Он увидел его раньше, чем окончательно покинул ментальный мир. Только глаза, но ему было достаточно и этого, хоть он и испугался в какой-то момент, что, не сумев выбраться, наоборот, утянет Нейтана за собой. Но тот был непреклонен и, не делая навстречу ни шага, продолжал смотреть, не оставляя Питеру не единого шанса увильнуть от его призыва. Он вытащил его, он помог ему подняться на ноги, он небрежно хлопнул его по плечу – то ли убеждаясь, то ли подтверждая, что теперь всё в норме – и сразу же отошёл в сторону, закрытый на тысячу и один засов, как будто не он только что выдернул Питера из кошмарной ловушки одним только своим желанием. Нейтан отошёл – и остальной мир сомкнул вокруг Питера свои объятья, и он увидел стены палаты, разрумянившегося нервного Мэтта, и маму. Живую и, кажется, здоровую, в полном сознании и с таким знакомым своим проницательным взглядом. Или слишком уж проницательным? Нет, он просто устал, они все только что выбрались из передряги, ему просто кажется, что любой, кто захочет, может посмотреть на него и на Нейтана, и всё понять. Особенно мама. И Мэтт… По спине Питера побежал холодок при мысли о том, чем может грозить излишняя проницательность матери и ментальные навыки Мэтта, и он уже начал краснеть, но тут мать перевела взгляд с него на Нейтана и без церемоний сообщила: - Это ваш отец. Он жив. - Я знаю, – немедля ответил тот, – я говорил с ним сегодня. * * * Никто не знал, чего ему это стоило. Да он и сам, кажется, пока этого не знал. Полное ознакомление с расплатой, как всегда, обещало наступить после и, видит бог, Нейтан искренне желал, чтобы это наступило как можно раньше, лучше этой же ночью, лучше каждую ночь понемногу, чем когда-нибудь потом, одним разом, которого он может не вынести. А он очень боялся, что когда-нибудь он может всего этого не вынести. Не ради себя боялся, совсем не ради себя. Никто не знал, чего ему стоило увидеть Питера, самозабвенно льнущего к какому-то гостеприимно распахнутому ублюдку; и чего ему стоило осознать, что этот ублюдок – он сам и, похоже, не слишком живой. Он смутно осознавал, что забрался туда, куда не должен был, но также понимал, что, с кем бы там ни обнимался Питер, его надо было оттуда вытаскивать. Он и вытащил. Только и всего. И ему было глубоко плевать, чем и как ему придётся за это расплачиваться потом, если сейчас на кону стоял рассудок брата. Главное, самому теперь умудриться сохранить и рассудок, и лицо – в окружении провидицы, эмпата и менталиста, с трёх сторон сверлящих его взглядами. Постараться задвинуть как можно дальше в памяти то, что он успел увидеть там, за гранью: слишком сокровенное, ещё более чрезвычайное, чем то, что произошло между ним и Питером на крыше. Он превзошёл самого себя, стараясь не замечать растерянности Питера и подозрительности матери. Он выслушал всё, что она знала – о том, что отец активно разрабатывает украденную формулу, и что крах мира всё неизбежнее. Сосредоточившись на этом, было легче не думать о своей собственной трещащей по швам вселенной, но было сложно удержаться от того, чтобы не проводить параллели; и посреди всего этого загромождения слов, рисков, формул, действий, планов, защитных оболочек и неминуемости всего происходящего, в его разуме начала зарождаться мысль – ещё совсем слабая, безумная, болезненная мысль – о том, как можно и нужно ему поступить. Это был не самый лёгкий путь: конкретно для него, он, наверное, был настолько тяжёлый, насколько вообще можно было придумать. Но чем больше он об этом думал, тем больше осознавал отсутствие иных хоть сколько-нибудь приемлемых вариантов. И на начальном этапе всё так удачно совпадало с предложенным матерью планом. Нейтан подтвердил свою готовность лететь за гаитянином на другой край планеты и, коротко попрощавшись со всеми разом – не рискуя подходить ближе к Питу, всё ещё не собираясь вот так запросто прощать мать, и на этом фоне не видя необходимости как-то выделять Мэтта – отправился выполнять первую часть своего плана. Самую лёгкую часть, когда ещё можно было сделать вид, что он раздумывает над последующими шагами. Пока ещё можно было немного пообманывать себя… Совсем немного. Побегать от мыслей о том, что – сколько бы и чего бы он ни смог когда-либо получить от Питера – он до конца дней будет испытывать в этом потребность. Либо всё – а это исключено, у него «вспухал мозг» при малейшей мысли об этом… либо ничего – и хотя это, вероятно, было самым тяжёлым вариантом для него, но зато и самым безопасным для Пита. А последнее было самым главным условием для любого развития событий. * * * Питер нагнал его уже на улице, поспевая едва ли не бегом за его твёрдым размашистым шагом, когда Нейтан уже натягивал на себя куртку и поглядывал вверх, примериваясь к небу. - Тебе опасно отправляться туда одному! - Я заберу гаитянина и обратно, – и не подумал сбавить темп тот. - Ты слышал, о чём говорила мама? Он ловит там одного из тех, с пятого уровня! Смотри, – Питер ткнул в него папкой, открытой на странице с делом и фотографией какого-то угрюмого темнокожего типа, – его зовут Барон, и он не просто свихнувшийся безумец, он умён и у него там целый бизнес! Поставка наркотиков, похищение, работорговля, … – он на бегу зачитывал пляшущий перед глазами перечень преступлений, в надежде обратить внимание брата на опасность всей этой затеи. Но тот всё также мчался к удобному для взлёта месту и подчёркнуто скучающе смотрел в сторону, поправляя отвороты на рукавах. - Говорю же, Нейтан, тебе понадобится помощь! – продолжал напирать Питер. - Слушай, я же туда не страну поднимать лечу, – поморщившись на последнюю фразу, попытался отшутиться тот. - Да подожди! – не выдержал Питер, коротко коснувшись его локтя, но сразу же, как только Нейтан остановился, возвращая ту дистанцию, которую они безмолвно определяли для себя сейчас, – слушай… ты не понимаешь… - Ну так просвети, – отнюдь не облегчая ему задачу, не без издёвки предложил тот, одёргивая куртку, и напирающе глядя сверху вниз – прямо из-за всей своей кучи засовов и несчётных оболочек, которые в случае с Питером всегда были не столько реальной преградой, сколько предупреждением: «даже не смей». И тот и не думал пытаться. Ему было достаточно желания брата отгородиться, а уж сейчас он и сам бы от себя отгородился, если бы мог. Он был даже благодарен в какой-то степени тому, что Нейтан выбрал именно этот вариант: «я занят важным делом, и мне особо некогда разбираться с твоими глупостями, но так и быть, давай, выкладывай». Ну да. Старший брат. Во всей своей красе. Со снисхождением поглядывающий на порывы младшего, всегда готовый выслушать, но никогда не обманывающий его ложной лояльностью, если только не считал, что то, что тот лопочет – действительно важно. Сейчас, он, очевидно, так не считал, со всей старательностью демонстрируя былые навыки и знаки, чтобы показать своё отношение к неуместной настойчивости Питера, и тот испытывал странную смесь раздражения и тоски по прошлому, в которое он уже и не надеялся когда-нибудь снова окунуться. Разрываясь между мыслями «какой же он засранец» и «боже, как же я по нему такому скучаю», Питер сосредоточился на том, что именно и как именно сказать Нейтану, чтобы донести до него то, что бурлило в нём, и не скатиться ни в какую запретную зону, которыми они с ним обросли в последнее время по всему периметру. И не то чтобы ему особенно удалось быть одновременно спокойным и убедительным, но когда он снова посмотрел на брата, его вздёрнутый подбородок, тщательно удерживаемое волнение и серьёзный вид уже сами по себе говорили о важности того, что он собирался сказать, и намерении отстаивать это твёрдо и до конца. Вызывая, в свою очередь, вспышку ностальгии у самого Нейтана (искренне надеющегося, что это никак не отразится на его неприступном виде) и, так не к месту, тянущую боль у него в груди. Он ведь знал наверняка, что услышит... Он знал наверняка. - Когда появились способности, – несмотря на сурово сдвинутые брови, голос Питера оказался очень мягким, – я понял, кем должен стать. Ясно? Ну конечно, ясно… Именно этого Нейтан и боялся. Ведь именно это грёбаное понимание движущей силы младшего брата заставило его пять минут назад наплевать на остальную семью, Вашингтон и самого себя, и решиться на то, что, возможно, навсегда лишит его Питера, в каком бы то ни было качестве, сделав их чужими друг другу людьми! Если бы только тот смог хоть какое-то время сидеть тихо, пригасив свои геройские, мало совместимые с жизнью, порывы. Боль усилилась, отзываясь на эти мысли. - А теперь… – продолжил было Питер, но Нейтан, нетерпеливо вздохнув и облизнув губы, тихо перебил его. - Пит, то, что у тебя нет способностей, не означает, что ты бесполезен, – они стояли очень близко и Нейтан вложил в свой голос максимум убеждения и максимум доверительности, на которые был способен. И он знал, что был в этом хорош, и – что ещё важнее – он не врал ни в едином слове, и Питер должен был если не поверить, то принять его слова, его негласный посыл. Но тот только сверкнул на него неотступающим, твёрдым взглядом и ещё тише возразил: - Означает, если даже ты меня не берёшь. Упрямец. Ну какой же упрямец! Их взгляды, только что схлестывающиеся в невербальной, параллельной их словам, борьбе, вдруг растеряли всю свою агрессивность и слились в обоюдоостром – ну пойми же меня! пойми! – приправленном всеми их страхами, всеми табуированными недоговорками, всем желанием сохранить то, что каждый из них считал наиболее важным во всём этом бреде. Младший – что старший не должен рисковать один. Старший – что нужно исключить любые риски для младшего. - Нейтан, – на грани слышимости умоляюще прошептал Питер. Тот мотнул головой, то ли обрывая эту мольбу, то ли подтверждая, что услышал её, и впечатался тяжёлым взглядом в брата, чутко отслеживающего каждую его реакцию, вплоть до повторения малейших движений. Питер намеренно держался на линии его взора, не отпуская его, и Нейтан понимал, что ему следует немедленно оборвать и визуальный контакт, и это завораживающее отзеркаливание; он почти физически ощущал, как один за другим отщёлкиваются стопоры, удерживающие его от самой большой, какую он мог бы сейчас допустить, глупости. Он чуть не поддался мольбе брата, с очередным выдохом ослабляясь всем телом, но – прежде чем Питер успел обрадоваться этому и закрепить чем-нибудь таким, от чего без ответной обиды было бы сложно отмахнуться – будто очнувшись, резко отступил. - То, что я тебя не беру, означает совсем иное. - Ну да… – Питер вскинул руку, словно отгораживаясь от чего-то, но остановил её у самого лица, не зная, куда деть: коснуться губ, висков или зарыться в волосы, – конечно… Он заморгал, опуская голову и отшатываясь назад, и, возможно, Нейтану стоило воспользоваться этим и улететь. И если бы он знал наверняка, куда потянет теперь его неуёмного брата, он бы так и сделал. Но он не знал. А оставлять его такого, побледневшего и потерявшего ближайшую цель, казалось ещё более рискованным, чем брать с собой. - Пит… Тот выставил вперёд ладонь, останавливая Нейтана. - Я понимаю… ты избегаешь меня… – кажется, Питер сам был в ужасе от того, что говорил, но остановиться уже не мог, чем дальше, тем больше заливаясь краской, – боишься даже тронуть. Я понимаю, я стал тебе противен… Его голос дрогнул на последнем слове, и Нейтан даже перестал дышать, уже не в первый раз за последние дни мечтая отмотать время хоть на минуту назад. Чтобы... сделать что угодно: взять брата с собой или увильнуть у него из-под носа. Но не дать ему произнести ничего необратимого. Как будто озвучив, они фиксировали творящееся с ними, лишая себя возможности прокрутить всё обратно. Если бы… Но было уже поздно, и – он сделал глубокий вдох – это был неплохой способ оттолкнуть Питера, уже сейчас обезопасив его от себя. - О чём ты? – решившись, с мнимым равнодушием спросил он. - Ты знаешь, о чём, – глотая страх и стыд, не отступал Питер, – вот только не ври мне сейчас, – начал он горячиться, отмечая малейшие изменения мимики брата, – я знаю, когда ты лжёшь. Знаю все твои заблуждения, знаю, как они выглядят на твоём лице, все эти твои сжатые зубы и чересчур спокойный взгляд! – уже почти кричал он, разбрызгивая эмоции, как капли раскалённой магмы, – я знаю тебя! Ты мой брат! - Вот именно! – оглушительно и очень неожиданно рыкнул Нейтан, мгновенно выбивая из-под этого потока лавы твёрдую поверхность, обрушивая её с обрыва вниз в ледяную воду, – вот именно, – уже тише, вскинув брови, подчеркнул он. Несколько секунд они стояли молча, через взгляды изливая друг на друга всю ту бурю эмоций, большую часть которой не решался озвучить даже Питер. - Чего ты хочешь… – устало спросил Нейтан. - Ты об этом? – тот приподнял руку, в которой была зажата папка с данными на Барона, но сам же, поморщившись на неуместность этого жеста, сразу же опустил её и как-то сник. Больше всего он желал бы разъясниться с братом, но эта его внезапная готовность к откровению – вот именно сейчас – она сбивала с толку. Нейтан говорил с ним. Даже сам факт этого ослеплял! Но почему именно сейчас, посреди улицы, под уличными камерами Прайматек? Вот что он может ему сейчас ответить? Мысли разбегались. Как вообще сформулировать то, в чём сам ещё не разобрался? Как сказать о том, о чём и размышлять-то было страшно?! Хочет сейчас или вообще? Для себя, для него, или для обоих? Имеет ли он вообще право хотеть хоть чего-нибудь?! Любая попытка облечь творящийся с ним водоворот чувств и эмоций в нечто, хоть отдалённо имеющее логическую структуру, терпела катастрофический крах, превращая то, что внутри ощущалось самым высшим, самым пронзительным чудом, во что-то корявое и странное, постыдное и неправильное, категорически неприменимое не только к его идеальному брату, но даже к себе самому. До боли стиснув зубы, Питер снова вскинул руку, потирая лоб. - Чтобы мы, как и раньше, могли говорить честно… – наконец, сказал он, не то утвердительно, не то вопросительно. - Ты хочешь, что всё было как раньше? – хрипло уточнил Нейтан. - Знаешь… если бы мне предложили сейчас на выбор: вернуть способности или… – Питер мотнул головой в его сторону, а потом взмахнул широко руками, как бы описывая их круг… – я бы не раздумывал. Между ними снова повисла пауза. Они будто шагнули на шаткий мостик с двух разных сторон навстречу друг другу, но после первого же движения поняли, что вряд ли тот выдержит их обоих, что бездна под ногами ещё глубже, чем казалось, и что удобные безопасные площадки за их спинами уже закрыли, и назад хода нет; и вообще, вокруг ночь и туман, и лучше даже не пытаться дёргаться, потому что всё, что они могли сейчас чувствовать – это присутствие того, другого, на противоположном краю, и лёгкое пошатывание хлипких досок. Но если у Питера ещё была надежда на то, что они оба смогут удержаться здесь, пусть он ещё и не понимал, как именно – то Нейтан был уверен, что обоим им не устоять. Одному из них нужно было перешагнуть через перила. И это определённо должен был быть он. - Нам нужно остановить отца, – прервал он молчание, то ли обещая продолжение разговора, то ли показывая, что здесь больше не о чем говорить. Потом отступил ещё назад, попросил присмотреть за матерью, и улетел. Один. Пока ещё имел силы это сделать. * * * Питер долго смотрел на конденсационный след в той части неба, где Нейтан соскочил на сверхзвуковую – и чувствовал себя последним ублюдком; почему-то из всей кучи только что произошедших невообразимо важных вещей, перед глазами – прямо на голубом фоне неба, от которого его только что отлучили – мелькал момент, когда перед тем как произнести его имя, Нейтан облизнул изнутри губы. Тот часто так делал. Это можно было считать его привычкой, но Питер никогда не думал об этом так, как думал сейчас. Возможно, на него подействовало именно это сочетание, когда на доли секунды появившийся язык рассёк губы брата, приоткрывая их как будто только для того, чтобы они, снова коротко сомкнувшись на первой глухой согласной, смогли выдохнуть его имя. «Пит». Возможно. Но только легче от этого не было. Только проклятый извращенец мог покрываться ознобом и стоять, бездумно пялясь в небо, от бесконечного мысленного прокручивания собственного имени, как полюбившегося видеофрагмента, снова и снова. И тот факт, что это самое имя произносилось исключительно голосом брата – тихим и низким голосом – совсем не приносил облегчения.