Раба Чёрной метки

      Сириус слушал весь рассказ молча, ни разу не прервав Марлин, не вставив ни единого лишнего слова. А когда она закончила, несколько минут ещё ничего не говорил, осмысливая услышанное. Было видно невооружённым взглядом, как он раскладывает всё по полкам, всю информацию, полученную от МакКиннон, членов Ордена или додуманную в собственной голове. Кажется, его озаряет какая-то светлая мысль, только после этого молчание прерывается.       — Выходит, ты можешь остаться? — медленно произносит Блэк, взвешивая каждое слово и задавая вопрос скорее себе самому, чем МакКиннон. Его брови были всё ещё сведены, что говорило о его ещё не совсем полном представлении всего происходящего.       — Что? — не понимает девушка, наконец переводя взгляд на Сириуса. Она осознаёт, что всё это время сжимала пальцами кулон на шее, а точнее то место, где, в идеале, он должен быть. Что за чёртова, появившаяся так резко и неожиданно привычка?       — Ты сделала метку не по своему желанию, тебя заставили, а ты этого и не помнила. Ты не виновата в случившемся, а значит, можешь вернуться в Орден, — более уверенно делает вывод он, а в его глазах снова загорается надежда, озаряющая душу. Все его сомнения будто тут же улетучиваются, словно эти решения по-детски просты.       Но Марлин так не считает, размышляет пару секунд, сведя брови, а затем вовсе качает головой, уже не глядя на Блэка. После всего она уж точно не сможет вернуться. Она помнила кровь на руках, сцены пыток Орденовцев, в которых она пока, слава Мерлину, не участвовала, напряжённые операции в Министерстве магии... Эти события определённо оставили след на её видении мира.       — Ты не понимаешь. Я убивала, Сириус. Я убивала Орденовцев, убивала ваших друзей, и ты обманываешь самого себя, если действительно думаешь, что меня здесь примут. Да дело и не в остальных, а во мне. Мне совесть не позволит быть среди вас, у меня на душе слишком много смертей, слишком много скелетов в моём шкафу. Я не могу... Я не могу остаться. — Марлин опускает взгляд и натягивает верёвку на запястье. Многие говорят, что боль физическая позволяет заглушить душевную, но в случае МакКиннон этот способ не срабатывал.       — Чушь, это всего лишь действие метки, всё будет точно также, как было, — не унимается парень, тянется и настойчиво цепляется пальцами за её запястье.       — Я пыталась убить вас! Мне стёрли память со дня нашего знакомства и до Рождественских каникул, понимаешь? Вы для меня больше ничего не значите, и с этим ничего нельзя сделать. — Девушка поджимает губы и сбрасывает его ладонь, отодвигаясь. После этого громко озвученного вывода в её голове всё встаёт на свои места. Она точно определилась, где сейчас хочет быть — и уж точно не здесь.       Блэк молчит; фраза снова и снова звучит в голове, а его губы заметно бледнеют. Сириус поднимается с места и делает пару шагов назад. Было видно, что эти слова больно обожгли его, возможно, МакКиннон не стоило говорить так резко, эта она поняла практически сразу, но на неё слишком сильно воздействовала боль и другое, ставшее чужим окружение, а ощущение того, что она в плену, вовсе не давало покоя.       — Через пару часов тебя отпустят, но последний раз, МакКиннон, — проговаривает он и щёлкает выключателем. Сразу стало понятно, что за окном уже светло, но из-за плотных штор определить время было проблематично.       Дверь закрывается, а открывается только через какое-то время. В комнату заходят несколько человек, чьих лиц она не знает. Возможно, это были новички или те, с кем Марлин просто раньше не сталкивалась. Они смотрели неодобрительно, даже с какой-то неприязнью и отвращением, от этого девушке ещё больше захотелось уйти отсюда. А её никто и не принуждал остаться. Глаза застилает тьма от ослепляющего заклинания, веки жжёт, будто от едкого дыма, а сама девушка чувствует, как её ведут по коридору, затем звук шагов затихает — они вышли на улицу. Затем громкий хлопок, обозначающий привычно скручивающиеся внутренности, а если быть более конкретным, то обыкновенную трансгрессию.       Где они? Один Мерлин знает. Девушка лишь чувствует свежий, чуть морозный воздух, лёгкий ветер, обжигающий лицо, и яркие лучи солнца, которые чувствовались даже сквозь плотно закрытые веки. Снова лёгкие уколы боли в районе глаз, зрение медленно восстанавливается, а рядом никого нет, лишь пальцы инстинктивно сжимают волшебную палочку. Несложно догадаться, что её оставили в каком-то городском парке: голые ветви деревьев, скамейки из тёмного дерева, покрытые лёгким снежным покрывалом, ясное небо, тучи, ещё не добравшиеся до яркого солнца... Ещё незажившие ранки от ожогов болезненно ныли на холоде. МакКиннон ничего не остаётся, кроме как медленным шагом отправиться к людным улицам, где уже рукой падать до дома Рудольфуса Лестрейнджа.       Он привычно-мрачной стеной возвышается над другими домами, тёмный не только снаружи, но и внутри. Его острая крыша будто насквозь пронзает висящие над ней облака. Стайка каких-то небольшого размера птиц съёжилась, сидя на острых карнизах. Кованая калитка закрыта, как и всегда, но замка не видно — здесь немного другой принцип. Цепляешься пальцами за ручку и удерживаешь её пару секунд, пока металл думает, является ли человек дорогим гостем в этом доме. Если вам повезло, то калитка щёлкнет и откроется, а если нет, то незваный гость может пойти прочь с обожжённой до костей ладонью. Дальше вас встречают длинные ступени из чёрного камня, ведущие прямо ко входу.       Пара лёгких ударов костяшками пальцев по гладкой полированной поверхности двери. Марлин прислушивается к звукам с той стороны: пару секунд висит звенящая тишина, затем слышится лёгкое эхо от шагов, щелчок замка и скрип открываемой двери. Перед ней предстаёт Лестрейндж, и у него всё то же усталое и совершенно не радостное лицо. Кажется, он замирает на пару секунд в непонимании, затем резко подаётся вперёд, притягивая её ближе к себе и крепко обнимая. Девушка чувствует, как бешено колотится его сердце, как его руки чуть подрагивают от каждого прикосновения.       — Где ты была? — только через пару секунд произносит Рудольф. Его руки мягко скользят по её спине. Голос не дрожит, всё такой же твёрдый и уверенный, но в нём всё же присутствовало волнение, угасающее с каждой секундой, с каждым касанием.       — Не так важно, Орден лишь предъявлял на меня права. Но сейчас всё нормально, правда? — МакКиннон позволяет себе протянуть ладонь и запустить пальцы в его волосы, пропуская между ними тёмные пряди прямых волос.       — Правда, — кивает он, лишь чуть ощутимо утыкается своим лбом в её и затем медленно, с полной уверенностью тянется к её губам.       На улице стоит мёртвая тишина — здесь всегда складывалось ощущение, будто весь мир вымер, так как дома были практически пусты. Солнце скрылось за густыми облаками, а гудящая тишина переносилась вместе с ветром. И в воздухе чувствовалась... Такая непонятная лёгкость, настолько непривычное, но приятное чувство, что сердце рвалось из груди. Марлин чувствовала, что теперь наконец может ощущать настоящую, разливающуюся по венам свободу, и она не давила, не угнетала, а пробуждала новые, с каждой секундой укрепляющиеся чувства.