Мёртвые образы

Петр Степанович не выспался в эту ночь совершенно, поэтому к завтраку вышел, сонно зевая, еще не до конца проснувшись. Однако, постояв некоторое время в сомнениях, решил завтрак отложить и решить другой, гораздо более серьезный вопрос, к тому же, от нахлынувших воспоминаний – и о Ставрогине, и о другом тоже – кусок в горло не лез. Верховенский смог узнать номер комнаты, где поселился Карамазов, но долго искал, потому что устроена гостиницы была несколько неудобно, в основном, из-за центральной лестницы, которая спиралью поднималась вверх и полного отсутствия табличек с номерами этажей. Трудно было сказать по планировке, расположены ли, например, эти два коридора на одном этаже или же на разных. Петр Степанович чувствовал из-за этого небольшое облегчение и был рад хотя бы такой отсрочке, потому как всё еще сомневался в том, что задуманное воплощать действительно стоит: слишком уж нелепа была эта идея. Хождение не могло продолжаться слишком долго, и Верховенский наконец остановился перед дверью и постучал – сначала тихо, а потом уже громче, потому что совсем не слышал шагов по ту сторону двери. На стук никто не отреагировал: ни подошел, ни отозвался. Петр Степанович уже выдохнул было с облегчением и засобирался уходить, как вдруг, обернувшись, увидел далеко в начале коридора знакомую фигуру. Карамазов почему-то стоял на месте, в арке проема, всё так же сложив руки, как и ночью; за спиной его ярко отсвечивала тяжелая коридорная люстра, которая ловила своими тяжелыми стеклянными гранями лучи рассветного солнца, разбрасывая их полупрозрачными бликами по стенам. Приглядевшись, он понял, что Карамазов его рассматривает, не сдвигаясь почему-то с места. Петру Степановичу стало не по себе. - Карамазов! – позвал он его, чувствуя некоторую дрожь в голосе. – Я вижу, что вы смотрите. Подойдите лучше сюда. Ничего не отвечая, Карамазов двинулся к нему, чуть втянув голову в плечи. Шел он неторопливо, будто бы знал, что теперь уже Верховенский не передумает и не пойдет обратно. - Доброе утро, - он быстро пожал руку Петру Степановичу, когда был уже близко, - хорошо, что вы пришли, Верховенский. - Откуда вы узнали мою фамилию? - Внизу сказали, - бесхитростно и как-то отстраненно ответил Карамазов. Он вообще выглядел крайне задумчиво, и взгляд его постоянно терял фокус, блуждая по окружающим его предметам совершенно хаотично. Петр Степанович испытал некоторое раздражение: даже через перчатки он почувствовал, что пальцы Карамазова холодные и слишком расслабленные, будто у покойника. Всё в Карамазове было как-то неправильно и перекошено: фигура с уклоном вправо неприятно сочеталась с головой, чуть клонящейся к левому плечу, образуя тревожащую диспропорцию. Сцепленные вместе руки с немного узловатыми и слишком длинными пальцами заставляли Верховенского тревожиться еще сильнее. - Я пришел к вам за помощью, - отважился заговорить Петр Степанович, сглотнув стылый комок, образовавшийся в горле, - моя просьба прозвучит странно, но все же прошу не отталкивать меня. Я когда-то знал человека, перед которым безмерно виноват, перед которым я должен извиниться, но сделать этого не могу, потому что он… Потому что он умер. А вы мне его очень сильно напоминаете, я и подумал, что вы можете… - Могу, могу, конечно, - с легкой насмешкой в голосе пробормотал Карамазов, сухо блеснув темными глазами, - я, собственно, для того и здесь, чтоб помочь вам. Продемонстрировать, так сказать, всё, что вы сделали, разъяснить. - Что я сделал? – страх пробрал Верховенского. – Я ничего не сделал, о чем вы? - Вот сейчас и посмотрим, действительно ли это так. Что ж, пойдемте, не стойте. Хоть времени и нет, но оно нам дорого. С этими словами Карамазов повел Петра Степановича вперед, к лестнице, липко обхватив его за плечи, чтоб тот не упал. Верховенский и правда вдруг почувствовал себя неважно: плохо гнулись ноги, всё плясало вокруг, замутнение на периферии зрения мешало как следует смотреть. Пётр Степанович ощущал, как быстро в организме возникают рвотные позывы, настолько сильные, что он уже подносил руку ко рту, дабы сдержаться, однако они тут же сходили на нет, уступая место новым. - Что происходит? – задыхался Верховенский. Карамазов молчал, продолжая подталкивать его вперед. Коридор уже должен был закончиться, однако лестница находилась на том же расстоянии, что и раньше, хотя Петр Степанович мог поклясться, что прошли они уже достаточно много. Карамазов силой принуждал его идти, но вязкость воздуха мешала Верховенскому, давила снаружи, сжимая голову и тело. Далеко впереди маячила раздавшаяся, сверкающая люстра, отбрасывающая блики на приятные бежевые стены, Петр Степанович не мог дождаться, когда они уже будут там, поняв, что именно там все станет иначе. Наконец одинаковые двери, сменяющие друг друга, закончились, и Карамазов вытолкнул Верховенского на лестницу. Петр Степанович почувствовал, что его больше не мутит, широко вдохнул, хватая ртом теплый воздух и вдруг закричал, закричал во всю силу, потому что увидел, что его окружает теперь. Люстра, отвратительно пахнущая полынью, непомерно раздалась, прорезая стеклянными гранями воздух, раня бликами потрескавшиеся стены. Из рваных щелей, с громким журчанием, булькая и пузырясь, текла густая темная кровь. - Почему? – вопил Петр Степанович, отчаянно хватаясь за клонящегося вбок Карамазова. – Почему? Что происходит?! Бросив взгляд назад, в темноту уходящего вдаль коридора, Верховенский вдруг рванулся туда, хоть и видел, что заканчивается коридор темнотой, но ощутил вдруг резкий рывок: Карамазов цепко ухватил его за волосы и грубо вернул назад. - Вам туда уже нельзя, Петр Степанович, - почти ласково, хотя и сухо сказал он. Верховенский почему-то ощущал, как пальцы Карамазова обхватывают его заднюю часть черепа полностью. Посмотрел на другую руку и обмер: на каждом пальце он насчитал по четыре или пять фаланг. Карамазов проследил, куда был направлен взгляд Верховенского. - Что вы так пораженно смотрите? Вам дан был знак вчера, почему вы удивляетесь? – его неестественно длинные пальцы аккуратно касались лица Петра Степановича. – Вы ведь уже давно живете в ожидании меня, разве не так? - Вы кто? – стонал Петр Степанович, рыдая и содрогаясь от отвращения. – Вы что? Откуда вы взялись, почему я? - Прекрасно знаете, кто я, зачем лишние вопросы задаете? Я ведь говорил уже, что мне сказали вашу фамилию внизу. Теперь-то вы смекаете, в чем дело, Петр Степанович? Теперь понимаете? - Нет, нет, нет! – умоляюще кричал Верховенский, силясь освободиться, оттолкнуть от себя держащее его существо. – Я не знал! Если бы знал, то ни за что бы не убивал! Карамазова бесплодные попытки Петра Степановича освободиться не беспокоили вовсе, он тащил его вниз по лестнице, продолжая вести с ним разговор. - Какой прок от того, - рассудительным тоном говорил он, - что вы будете жить без греха из-за одной лишь корысти? Так сможет любой. А вот удержаться от греха, если все обстоятельства к этому располагают, это совсем другое дело. Вы вот не смогли. - Нет, нет, пожалуйста! Этого… этого нет! Бога нет, ада нет! – горестно стонал Верховенский, с какой-то неуместной надеждой в голосе. - Кто вам сказал, что это ад? Мы только начали дорогу. Прекратите сопротивляться, Петр Степанович, уже слишком поздно для этого. Окончательно отчаявшись, Верховенский покорился, позволив вести себя вниз по лестнице, то и дело спотыкаясь на скользких от крови ступенях. Он говорил вполголоса что-то неразборчивое и горько всхлипывал; крупные слезы текли по его щекам. Журчание доносилось отовсюду, проникало в разум, и Петр Степанович в ужасе закрывал уши ладонями, однако звук не прекращался, будто был и внутри него. - Давайте-ка сюда, - Карамазов тем временем вволок Верховенского в коридор, который находился этажом ниже, и остановился перед дверью, совершенно неотличимой от других. Петр Степанович, обмерев от страха, пытался отойти как можно дальше от нее, ужас был написан на его лице. - Вы хорошо знаете, кто здесь. Вы часто вспоминаете о нем, слишком часто. Собственно, он поэтому и находится тут. - Я не хочу! – заикаясь, плакал Верховенский. – Не надо… Как он ни упирался, но Карамазов все же раскрыл дверь и толкнул Петра Степановича в спину, так сильно, что тот полетел на пол и ударился лицом о половицу. Продолжая всхлипывать, Верховенский поднялся и увидел вокруг себя точно такую же комнату, где все и произошло тогда: тусклое зеркало, скудная обстановка, свеча на столе, темнота. - Я не хочу, не хочу! – кинулся он к двери, ухватился за ручку, но она только эпилептически дергалась из стороны в сторону от его рывков. Ничего не открывалось. Петр Степанович испуганно кричал, колотя в неприступную дверь руками, умолял неразборчиво о прощении, однако не слышал ответа – ни снаружи, ни в своей голове. В изнеможении сполз он на пол, стараясь не смотреть на кровавое пятно возле зеркала – уже изрядно засохшее, расползшееся по полу неприятными изгибами, проникшее в щели между половицами. «Что я должен сделать? – лихорадочно думал Верховенский, видя, что в комнате никого нет. – Что я должен сделать сейчас?» Свет луны, холодный, мертвенно-желтый, пронзал оконные стекла, разливаясь по комнате неприятной жижей. Петр Степанович испуганно жался к двери, глядя на то, как залитые желтым стены, будто покрытые плесенью, то и дело соскакивают со своего положения в пространстве, искривляя углы и скашивая пол с потолком. Невыносимый запах гнилых яблок набивался в легкие, вынуждая Верховенского кашлять. Закашлявшись слишком громко, Петр Степанович, к сожалению, заглушил этим посторонние звуки и заметил чужое присутствие, только когда поднял глаза. Перед ним возвышался высокий, худощавый человек, на голове которого Верховенский, к ужасу своему, заметил бордовый, отсвечивающий желтым, как и все в комнате, потёк, покрывающий сплошной коркой левую сторону головы и лицо. Петр Степанович широко распахнул глаза, жалко вскрикнул и пополз назад, в угол, не понимая до конца, что сам загоняет себя в ловушку. Ноги вязли в половицах, удерживая Верховенского на месте, чем больше он дергался, пытаясь вырваться, тем сильнее застревал в скашивающейся комнате, а убитый когда-то им человек подходил ближе. Верховенский увязал всё сильнее, теперь уже он не мог шевелить и руками. Он дрожал, истошно рыдая от страха, от понимания того, насколько он сейчас беззащитен перед своей первой жертвой. Убитый, действуя механически, сел сверху, чтобы удобнее было размахиваться. На его лбу, освещенном тусклым желтым светом, Верховенский явственно видел вмятины в костях черепа, напоминающие теперь пустые каверны, какие бывают от гноящихся ран. Медленным движением убитый, двигаясь, как шарнирная кукла, вынул из-за пазухи револьвер, тускло блеснувший в темноте. Петр Степанович тихо всхлипнул, присмирев под злым взглядом убитого, и тут же ощутил мучительную боль в голове, ударившую резкой вспышкой, затем еще один ее импульс, и еще, и еще… Боль точечно вспыхивала, раздуваясь на миг до размеров комнаты, раскалывая череп Верховенского; он уже не мог осознавать себя полностью и слышал свой приглушенный крик. Зрение теряло четкость, оставляя перед глазами лишь черную пелену с частыми, режущими глаз желтыми мазками. Что-то коснулось его лба – холодное, невыносимо знакомое – и уже через миг размозжило голову Петра Степановича.