Fatum (рабочее)

Меня зовут Бреда. И я ненавижу свое имя. Начну сначала. Мое полное имя Бреда Клаус Ферх. Я предпочитаю, чтобы меня называли по моему второму имени. И стараюсь всегда представляться именно им, опуская первое. Не надо знать никому этот бред. Поэтому, приятно познакомиться — Клаус, жму руку. Во-первых, это имя хоть звучит более или менее нормально. Во-вторых, его дали мне не родители(хотя в этом факте я очень сомневаюсь) и в-третьих, это имя звучит хотя бы нормально для приютского мальчишки. Лучше бы мне имя дали воспитатели или какая-нибудь приютская администрация. А так у меня есть постоянное воспоминание, имя, о ненужности, забытости, моей убогости. Жизнь у меня не сказать, что сладкая. Скорее она похожа на полосу препятствий или место боевых действий. В приюте все только и делают, что пытаются тебя унизить или побить, а то и вообще — убить. Меня, кстати, пытались. Вообще, говоря откровенно именно о моей ситуации: меня ненавидят, абсолютно все дети, кто способен соображать. Ведь я чуть ли не единственный, которого сюда сдали хоть что-то помнящим о жизни в семье. Наверное, поэтому меня здесь считают «чем-то» лишним, примером того, кто не смог сохранить себя и целостность семьи. Лично мне кажется, что это звучит глупо, но это так. Также считают, что я разрушил семью, не ценил ее и поэтому оказался здесь. В приюте свои правила и законы. Слова «семья» и «родители» здесь произносят перед сном, как молитву. Я этого не делаю, а зачем? Глупо ведь: если никто не пришел и тебя отдали, то и потом никому ты не будешь нужен. Поэтому меня ненавидят еще больше. Так я живу в приюте, постоянно пытаясь выжить, в этом мне помогают мои ноги, на которых я убегаю, а точнее сбегаю и залегаю на дно. Иногда я даже забываю, что все может кончиться для меня плачевно, так как непрятели настроены весьма враждебно. Иногда я воспринимаю это, как серьезную игру-приследование, а вообще — это очень утомляет и заставляет меня жить, как жалкое существо. Обычно, после таких игр, я долго прячусь. Появляюсь в приюте только в обед, ужин и на ночь, все остальное время либо в библиотеке, прячась между темных стеллажей, либо шатаясь по улицам, или на пустыре за приютом — там очень редко, кто появляется. Хотя у меня есть вполне живой и здравствующий дед, которому я не нужен совершенно. Он один из тех богатых стариков, которых заботят только они и их, нет, не деньги, хотя и они тоже; скорее всего это благосостояние и покой, так же свободное и необременительное существование. Дед мой что-то наподобие ученого-археолога. Я даже как-то подглядел по телевизору, когда воспитательницы вечером смотрели, что он и его коллеги отправятся или уже отправились в какую-то научную экспедицию, куда-то в леса изучать аномалии, странности и вообще, ошибки природы, точно не помню куда, но название страны мне породу собаки напомнило. Я тоже, кстати, ошибка природы: со мной пару раз происходили странные вещи, может быть, поэтому я стал не нужен ни ему ни родителям. Одно я знаю точно, дедуля мой крутится в жизни и живет, так сказать, совсем не плохо. И его совсем не заботит существование где-то меня, впрочем, мне он тоже не нужен совсем. Справляюсь и прекрасно выживаю, и ничто и никто не мешает мне их всех не ненавидеть, но испытывать глубокую неприязнь точно. Родители. У меня их не было никогда. До пяти лет я считался воспитанником, ни внуком, ни родственником, а именно воспитанником в самых жестких этикетных и моральных рамках в доме деда. О родителях я перестал спрашивать довольно рано, так как понял, что это бесполезно, что это не вызывает у деда ничего, кроме гнева и беспричинной злобы, поэтому это слово — родители — мне было совсем неизвестно. Однако я до сих пор продолжаю лелеять все это в своей темной и грешной душе. Но так как они меня бросили — я не испытываю к этому слову ничего, кроме глупого бессилия. Такие вот во мне бушуют до сих пор противоречия. И я никак не могу решить, как мне ко всему этому относиться, что о них думать и думать ли вообще. Я не знаю и не совсем понимаю, что я чувствую, но безразличие точно, но с ним есть что-то еще, и я не могу понять что это. Мне (да и слава Богу) не приходится вздрагивать от этого единственного слова, от сказанного вслух кем-то «мама» или «папа», хотя многие только так и реагируют. И я не могу понять, почему они поступают так, а меня это не трогает, неужели я настолько уже сейчас убог и черств? Наверное, потому, что они что-то помнят, как стали брошенными и ненужными... но ведь и я помню. И мне не говорили «прости, но так надо» и прочее. У меня был дед, и был дом, когда-то. Единственное, что я знаю, это именно он сдал меня в это убогое место «для моего блага», поступал, как многие взрослые, потому что он что-то там решил в своей голове. Об именах моих родителей я не имею ни малейшего понятия, он — дед — мне никогда не рассказывал. Хотя мы с ним адекватно разговаривали о них всего-то — два раза в моей коротенькой, одиннадцатилетней жизни, это были единственные два раза, которые я смог запомнить. Может он не считал нужным это, чем-то важным для меня. А это важно, я хотя бы тогда смогу найти их и посмотреть им в глаза. Знаю, звучит по-детски и слишком сентиментально, но я ребенок. Просто хочу узнать ту причину, что двигала ими и уйду, я ведь тогда, наверное, когда их найду, буду взрослым и они будут мне не нужны. Как когда-то им был не нужен я. Как я уже сказал: с дедом о них мы разговаривали, точнее я пытался, а он либо орал, либо говорил спокойно и холодно, всего то два раза. И я даже больше о них как-то и не задумывался. Вообще, "родители" прошли мимо меня. Первый раз мы с ним разговаривали о родителях, когда мне было три: я хорошо помню этот разговор, тогда я долго донимал его, а дед — холодно и неприступно отнекивался, затем терпение его лопнуло и он меня ударил — больше к нему я не подходил; еще один раз был в девять лет, когда он сказал, что теперь я буду жить в приюте: тогда я жутко перепугался. Но потом, когда мне промыли мозги приютские, я сделал вывод, что именно в девять я стал самым обыкновенным приютским настоящим сиротой, а до этого я хотя бы знал, что у меня кто-то есть и тому подобное, но и одновременно знал, что никто меня отсюда не заберет. Знал, что с рождения я не нужен был никому. А у некоторых детей не было даже и этого знания, одни мечты. Удивительно, в приюте я живу уже два года с небольшим, тем не менее мне кажется, что я живу тут так долго, что даже и не вспомнить. Подобными философствованиями я занимаюсь довольно часто. Обычно — от скуки, или когда сижу в сухом заваленном колодце на другой окраине городка. Это довольно безопасное место и я точно убежден, что здесь никто не появится. Здесь, кстати, хорошо прятаться от старших ребят, которые хотят потренироваться на живых людях, или причина может быть еще банальнее — "что здесь шатаешься урод». Я всегда знал, что мозгов у них нет совершенно, чтоб придумать что-нибудь оригинальное. Может быть, это моя непривлекательная внешность так на них действует, желание изуродовать еще больше. Хотя, что тут уродливого? Волосы некрасивого цвета, "седые" с еле заметными русыми вкраплениями, несколько шрамов на лице: около глаза, поперек шеи — из-за этого я постоянно ношу шейный платок: на самом деле просто белая повязка, плотно обтягивающая шею и скрывающая шрам (мне как-то пытались перерезать горло, но неудачно — то ли нож был тупой, то ли я вдруг стал таким везучим), и немного на руках и теле. Не понимаю, что тут уродливого — сам я к себе такому давно уже привык. Я же не с рождения такой. Все шрамы они же мне и поставили! А глаза? "Стеклянные", темные, болотного цвета, неприятные, одним словом, глаза... И что, радужка разного цвета у людей бывает. Ах, да, ведь я, по их мнению — не человек вообще. Сейчас я как раз занимаюсь философствованием, унизительно прячась. Я, конечно, мог бы дать им отпор, подраться, но потом бы пришлось валяться в больнице, а этого я допустить не могу, ненавижу врачей. Проще скрыться и отсидеться пару дней, хотя, сколько дней мне придется голодать из-за этого «замечательного» дня, я не имею ни малейшего понятия. Все из-за того, что меня перевели, ну и других ребят моего класса, конечно же, в другую школу. Кажется, она называется "Школа Св. Брутуса" и воспитатель говорил, что эта школа для идиотов. Это меня повергло в шок, а мечты о будущем рассыпались в прах. Куда там мне с моей любимой историей и математикой! Скажете — круто, зато напрягаться не надо будет и все такое. Да приютским все равно где учиться, что и мозгов у них нет, но извините — у меня то мозг есть и я учиться хочу! Но, к моему превеликому сожалению, для этого нужны деньги и немалые, которых у приюта нет. О хорошей, элитной школе я могу только мечтать, ну и подглядывать на богатых учеников в красивой форме из-под забора. Наверняка в таких школах просто огромная возможность учиться, не страдая от "внимания" своих же одноклассников, большая библиотека, более профессиональные художественные классы и так далее. Но первое, что я услышал от директрисы, что мы должны быть благодарны, ведь подобный выбор для нашего приюта и для нас — это и так большое везение, что так же на меня возлагается большая ответственность... И прочее. Я даже не дослушал. Я, извините, дорогая директриса, не о таком мечтал, но, когда я вспомнил лица своих одноклассников... То понял, что будет действительно "весело". А что я могу поделать? Кто виноват в том, что за это нас теперь презирает, особенно меня, все старшее поколение приюта, не считая совсем маленьких и воспитательниц? Да, я люблю учиться, обожаю учитываться до потери рассудка историческими книгами, погружаться в древние события, в эпические битвы, и в политические интриги. А математика? Я просто хорошо ее понимаю, ничего не учу вообще, но понимаю, это ведь просто, главное уловить суть. Про рисование и говорить нечего — моя первая и единственная любовь! И когда я узнал, куда мы вляпались и когда все стали говорить, что главный зубрила приюта, я то есть, будет учиться там... Одним словом — позор, а я... Кратко говоря — сбежал. Прекрасно понимая, что за это "карьерное повышение" поплачусь, нет, не жизнью, а клоками волос, малой долей потери крови, переломами, ушибами и проч. И поэтому я уже второй день сижу в этом колодце — хорошее лето, даже слов для описания подобрать не могу от счастья. И буквально пару минут назад, как на зло, я вспомнил, что уже в ближайшее время наш класс должен будет появиться там, чтобы пройти какие-то тесты, написать пару контрольных и пройти медосмотр. Вот только зачем? Все равно туда берут всех идиотов подряд. И как я буду добираться до школы, я не знаю. Я даже не знаю, когда смогу выбраться отсюда. Наверное, ночью надо попытать счастье, особенно учитывая тот факт, что последнее время мне жутко «везет». Чем заняться до этого времени я не знаю. Именно сегодня я решил не брать никаких книг и тетрадей, поэтому заняться мне сейчас было нечем. Солнце нещадно припекало мне мою «седую» макушку, морило, было душно. Свернувшись креветкой на сухом песке, я прикрыл глаза. Усталость сковала меня и я, кажется, задремал. Я заснул. Вот ведь идиот. Конечно, я считаю, что сон — самая лучшая трата времени, когда тебе скучно, но не в столь открытых, хоть и довольно защищенных местах, потому что, ни один здравомыслящий человек не додумается сидеть в старом и пыльном колодце. Но кто говорил, что я мыслю здраво? Хмыкнув себе под нос, я растер нывшие ноги от долгой лежки в позе креветки. Озираясь вокруг, медленно выглянул на поверхность. Вроде бы никого. Обычно бывает, когда кажется, что никого нет, ты выходишь и попадаешь в ловушку. Поэтому лучше проверить несколько раз. Мне не хочется терять это надежное убежище. Мне следует аккуратно вылезти, чтобы не разорвать последние кроссовки. Я отряхнулся и огляделся. Никого. Это просто замечательно. Темень, ни одного фонарика и света в окне. Никаких насекомых, дуновения ветерка. Полная ночная тишина. Только звезды в небе и месяц, убывающий, кажется. Я не очень хорошо разбираюсь в астрономии. Самое главное, что на улице совершенно темно, тихо и никого нет. Пора пробираться через небольшой, редкий лес на пустырь и к приюту. Уж там точно все спят и можно будет там еще отоспаться, чтобы утром опять убежать. Медленно огибая кусты и маленькие деревца, я даже не замечал, как крутились мысли в моей голове. Они просто шли за мной своим ходом, не сильно заставляя работать мой мозг. Я думал о том, что я буду делать, зачем мне опять убегать. Как я даже не заметил, как превратился в совершенно дикого, не приученного к благам цивилизации, уличного оборванца. Черт! Честно признаюсь, иногда бывает стыдно за самого себя. Но меня сделали таким, а моя хрупкая детская психика сама лепилась на основе моего окружения, точнее одиночества, как пластилин. Я иногда даже ночую в колодце, ем не чаще одного-двух раз в день, боюсь столкновений с людьми, тем более с полицией. Работающие там люди быстро, даже не разобравшись, могут сдать в какую-нибудь организацию по борьбе с малолетними преступниками, так как именно на одного из них я сейчас и похож. Им даже и не придет в голову мысль, что я могу где-то жить. До ужасного смешно! Но особого выбора у меня не было никогда. Если не скрываться, то в приюте мне просто не дадут спокойной жизни, а с этой новой школой и подавно. Почему они это воспринимают в штыки, я решительно не хочу понимать. Что им мешает учиться и выживать, что бы получить достойное образование и существование в будущем? Хотя некоторые так и делают, но скрывают свои стремления. По крайней мере не я один чуть ли не ночую в библиотеке. Не скажу, что я заядлый ботаник, но художественную литературу и учебники считаю самыми адекватными и нормальными собеседниками. Так как в приюте орудует так называемая группа главарей, которые морально унижают кого только им вздумается. Таких, как я они ненавидят и притесняют больше всего, а что они подразумевают под громким эпитетом: «такие, как я», вообще не понимаю. Хотя может у них принято быть невоспитанными обезьянами. За это вольнодумное выражение, помню, меня крепко побили. Но тут я сам виноват, не надо было распускать мой длинный язык. Этого я тоже не собираюсь понимать, может быть и не хочу. Я считаю, что это, по меньшей мере, глупо. И поэтому держусь подальше от них, и как можно чаще — подальше от приюта. У нас не любят тех, кто может высказать свое мнение и проявить волю. Таким образом я добрался, иногда чертыхаясь колючек и корней, торчащих из земли, до приюта. Свет горел на первом этаже в комнате сторожа, отвратительного человека, не знающего меры в азартных играх. Он, то проигрывал, чуть ли не все свои деньги, то приходил богатый, словно барон. И так по кругу. А в адекватном виде, то есть более или менее трезвым, мог даже одолжить денег, а потом благополучно забыть, кто же ему должен. Однако, свой сторожевой пост он нес исправно и многие попадались именно в его дежурство. Сейчас было бы не желательно встречаться с ним. Дверь в приют скрипела и поэтому придется обходить с заднего двора и по дереву, своими толстыми и длинными ветвями, чуть ли не полностью влезавшими в окно влезать на покатую крышу, а потом в окно уборной. Я до сих пор молю по ночам в туалете, чтобы это дерево не срубили, это я как то подслушал, как зам по воспитательной части об этом обмолвилась. Иначе моей, да и многих других тоже, более или менее спокойной жизни придет конец. Забраться на дерево просто, такую комбинацию я проделывал сотни раз. Иногда, конечно, страшно залезать в окно с дерева, но это только после дождя и зимой, когда все мокрое и скользкое, один раз я даже чуть не свалился. Шуму тогда было… С тех пор я начал замечать за собой боязнь высоты. Как не прискорбно это заметить, но теперь лазанье по деревьям, особенно таким высоким, как это, представляло для меня настоящую пытку. Глубоко вздохнув, медленно подтянулся на своих тонких руках к нижней ветки, закинул ноги и перевернулся вниз головой. Замутило. Затем выровнялся и ухватился за ветки, что росли выше. Там уже было проще, ветви росли гуще. Таки образом, медленно подтягиваясь, я добрался до середины своего пути. В таких старых зданиях, коим был наш приют, были невероятно высокие потолки и этажи соответственно. И забираясь «всего лишь» на третий этаж я временами чувствую себя альпинистом. На уровне второго этажа, где был кабинет директрисы бледно светил ночник. У меня засосало где-то под ложечкой. Вот с кем не хотелось встречаться вообще. Помниться, когда я убегал, вслед мне неслось много разных слов и слово «наказание» фигурировало точно. Я, проклиная свое любопытство, подлез ближе к концу ветви, где она становилась опасно тонкой, и заглянул в окно. Кажется никого. Но если горит ночник, это точно означает, что она не спит, так как она никогда не оставляла ничего включенного на ночь. А это означает, что она, скорее всего, совершает сейчас ночную прогулку по приюту и ловит курильщиков в туалетах и иных потаенных уголках. Залезая в уборную, мне следует быть осторожнее, чтобы не напороться на нее. Выдохнув, я потянулся к следующему суку над моей головой. Схватился за него и начал подтягиваться, зависнув на мгновения, оттолкнулся и перекинул ноги на другую ветку. Облегченно стал тянуться к следующей, и тут я почувствовал своим тревожным нутром, что-то неладное. Подо мной что-то предательски трещало. Ветка обломилась. Среди ночи звук был таким громким, что сродни выстрелу. Сердце, от ужаса, закатилось куда-то за желудок и глухо отбивало чечетку о позвоночник. В спальне директрисы зажегся свет. Поминая всех чертей, я успел схватиться о нижние ветви, повиснув на них. Наверное, именно это и сгладило падение. Что ж, я всегда подсознательно знал, что когда-нибудь, добром мое лазанье по ночам уж точно не кончится. Со всего духу, уже не скрываясь и производя кучу шума, я припустил за пустырь, за колодец, вообще в другой конец города, подальше отсюда. Я, кстати, слышал, что у сторожа есть ружье, мне что-то не хотелось попасть к нему на мушку. Быстро, быстро, не чувствуя ног, главное добраться до леса, там уж я смогу залечь, а потом убежать подальше. Уже близко, впереди, показалась чернота, темная и мрачная. Лес. От резкого и быстрого бега сбивалось дыхание и кололо в боку, еще нестерпимо горела правая нога, будто бы ее сунули в костер. Перепрыгивая через выступающие корни и мелкие кусты, я, держась за бок, подбежал к оврагу: за ним следовало маленькое поле и заброшенный колодец — мое спасение. Я перепрыгнул через какое-то бревно и понял — на моей несчастной ноге не осталось ни одного живого места, она горела в прямом смысле. Охнув, повалился на землю и перекатился к дереву. Одного взгляда хватило мне, ничего не смыслящему в медицине, что бы понять: перелом. Голень и немного лодыжка, опухли и, наверное, покраснели и отекли, так как в темноте совершенно ничего не было видно. Надо ее хотя бы перевязать. Левой рукой порылся в кармане и вытащил старую бандану, правой рукой с трудом приподнял и подтянул к себе ногу, кое-как скинул кроссовок. Рука плохо подчинялась мне: упал я именно на правый бок и удар пришелся на руку и ногу, и странно, что рука не сломалась, но зверски болела. Вот где пригодились, тоннами прочитанные мною, книги приключений и авантюрные романы. Схватив первую попавшуюся ветку, я, тихо похныкивая от боли, прижал ее к ноге. Затем, непослушной рукой все это сооружение прижал и закрепил, а левой начал заматывать бандану. Закончив эту болезненную процедуру я позволил себе откинуться на дерево и вволю поплакать. Проклиная свою трусость, неспособность за себя постоять и вообще полную невезучесть.