Fatum (рабочее)

Хотелось удавится. От собственной глупости и безысходности ситуации, в которую я сам себя загнал. Такого стыда и унижения перед самим собой у меня не было давно, особенно унижения. Что мне теперь делать и куда деваться? Да, вариант с самоубийством пока самый приемлемый, никто по мне плакать не будет, это я знаю точно. Просто, чтоб не переступать через себя, не унижаться перед людьми, которые меня терпеть не могут и будут только рады, лишь бы не видеть, не слышать меня. Ведь теперь, после такой, «более чем удачной» ночной прогулки, придется идти к ним: в приют или ковылять до ближайшей больницы. Что было бы очень нежелательно. Видеть людей, взрослых, не хотелось совершенно, а слышать их противное верещание тем более. — Ах! Какой противный ребенок! — Неблагодарный паршивец! — Социальная служба разберется! И тому подобное. Переступать, ломать свои устои, себя, а также говорить. Что-то объяснять, что-то доказывать, ловить неприязненные взгляды и допросы, допросы... А уж говорить придется и много, ведь если я доползу таки до больницы, а я доползу — нога опухла еще больше и болела, но не так сильно и я с облегчением отметил, что это все таки не перелом. И только тогда, когда окончательно сломаю себя, унижусь и выверну свою трусость и слабость наизнанку, хотя это мое унижение можно просто и емко назвать идиотизмом, упрямством, страхом и немножко гордостью (мне всего одиннадцать и я плохо представляю, точнее у меня в мозгу не укладывается понятие гордость; вот ослиное упрямство — это пожалуйста и в огромных количествах). И в этой больнице на мою голову свалится целая туча вопросов, приведут работника по делам несовершеннолетних, допросы с пристрастием, полиция: будут мучить, морально унижать, измываться. Придется тогда вывертываться, лгать, что-то обманное придумывать. Можно будет сбить их со следа, когда они спросят кто я, откуда я, есть ли у меня родители или иные родственники. И когда они пойдут по ложному следу, захватив промедол или что-нибудь покрепче, можно будет сбежать. Но такой вариант меня совсем не устраивает, провернуть такое будет очень сложно. Поймают на наркотиках... Зато меня там вылечат, относительно, потому что до полного выздоровления я, конечно, убегу. Как вариант, отправиться в ближайший участок — сдаваться. Тогда все еще проще: меня там просто повяжут, как психически нестабильного ребенка, отправят в больницу, затем в приют. Выкрутиться там я уже не смогу, но зато будет еда и теплая постель. И в придачу несколько омерзительных строчек в личном деле, ненависть и еще более пристальное наблюдение за моей скромной персоной. Я удивился, что задыхаясь и давясь слезами, моя голова продолжает мозговую деятельность. Мне подумалось: а какой черт понес меня ночью на дерево? Можно было бы прийти туда днем, тогда, может быть, залезая, я заметил бы ту ветку. Скорее всего, она была сломана или надтреснута, а может не выдержала моего веса. Хотя это уже из ряда фантастики — я так худ, что тоненькая ниточка меня спокойно выдержит. Вывод: ветка была сломана или надтреснута. Была. Благодаря моей персоне ее там больше нет. Ах да, еще вывод: я идиот. Еще вопрос: зачем мне было подглядывать в окна директрисы? Понятно, она бывает ночью «лунатит» и ищет малолетних преступников. Но я же могу тихо пробраться, она и не заметит… Нет, надо было напороться на свой зад, точнее ногу и руку. Ногу опять потянуло и она стала пульсировать. Неужели меня так сложно забыть, «случайно» не заметить и оставить в покое, хотя с такой отвратительной и приметной внешностью это несколько проблематично, "ворона белая". Меня наверняка уже ищут — собаки, полиция... осматривают округу, каждый закоулок, все таки не собачка пропала, а ребенок, находящийся на попечении приюта. Но взрослые слишком узко мыслят: они наверняка осматривают подвал, или темные ряды библиотеки, а может просто заглядывают под каждую кровать и проверяют туалетные кабинки? Уж конечно они не побегут искать маленького мальчика в старых колодцах или в темном вонючем лесу. Они наверняка так и думают: конечно, откуда у одиннадцатилетнего мальчишки столько изощренного воображения? Взрослые идиоты — факт. Ногу сильно потянуло. Я непроизвольно взвыл и тут же закусил руку, левую, так как правая вообще отказывалась хоть как-то работать, мне даже сложно было ее хоть немного приподнять. Такое ощущение, что она просто отделилась от моего побитого тела, просто этого не видно. Как же мерзко и стыдно! Привык считать себя хорошим акробатом? Хорошим шпионом за своими же? Сильным? Выносливым? Все сказки, придуманные мной обо мне самом полетели прахом. Хотелось визжать, как девчонке, рыдать и истерить. Невыносимо вот так вот унижаться и валяться у старых плесневелых корней деревьев. Тело ныло и гудело, как набатом. Боль. Боль. Боль. Ладно. Сказал я себе, прекрати рыдать, просто возьми себя в руки, точнее в одну руку, так как вторая на это пока что не способна и поищи ветку, наподобие костыля. Благо, таких вокруг меня был целый лес: толстых, тонких, длинных и коротких. Выискав глазами подходящую, такая лежала в нескольких ярдах, я, закусив воротник рубашки, левой рукой схватил правую руки и вскинул ее вперед. Странно, почти ничего не почувствовал, но слезы мигом посыпались из моих глаз, застилая обзор. Может у меня болевой шок? Слышал про такое в телевизоре. Затем подтянулся левой стороной тела: моя многострадальная нога «завыла» в прямом смысле этого слова. Уверен, если бы она могла орать в голос, то непременно бы это сделала. Пыхтя и рыдая, я дополз до палки. Схватил левой рукой и встал на левое колено. Правая нога поддалась, но при этом отозвалась болью и продолжила «гореть». "До чего же это все мило!" Резким усилием… Откуда они, эти усилия, у меня берутся!? Я все таки встал! Правда на костыль-палку, но это уже что-то. И тут же привалился к дереву. Буду молить Господа, что бы это дерево, спасшее меня от униженного валяния на земле, росло, цвело и процветало! Аминь. Кстати, стоя рыдать куда удобнее, чем лежа на земле. * * * Странный листик упал мне на макушку. Продолговатый, листовые прожилки расходятся не от середины, а параллельно середине, каждая полоса окрашена в свой цвет. Красиво. Такой необыкновенный радужный листок. Очень похож на листик от ивы. Может, если найти это самое, с которого упал листок, дерево, то там будут все такие листья? А зачем? Да просто так! Надоело валяться на грязной земле, поросшей вонючим мхом. Встал и удивился легкости. Ни голода, ни боли, но правая рука не двигается все равно. Расстроило. Собрав усилие в кулак, не понимая каким способом, я попытался коснуться безымянным пальцем большого. Минута пыхтения и ничего. Но усилия почувствовались. Будто два плюса у магнита. Ладно, мне нужна ива... Пару шагов вперед. Ничего. Совсем ничего не болит. Это оказывается так радостно — чувствовать себя таким здоровым, свежим и живым! Из моего горла вырвался звонкий смех и я побежал вперед, постоянно перепрыгивая через причудливые ветвистые корни дерева, темно серого цвета, чуть ли не черного. Часто приходилось огибать множество стволов, тонких и просто огромных! Это какие-то джунгли! Поднял голову и даже не увидел неба! Мне пришлось остановиться — началась одышка, все-таки я довольно много пробежал. И откуда только силы взялись! И тут мой взгляд как будто приковали несколько веток, растущих довольно-таки высоко, примерно футов девять. Но, однако, я прекрасно смог разглядеть мельчайшие неровности коры, ее изъяны, веточки и листья. На одной ветке, как же это... Я взглянул на часть ветки с листиком, который держал в руке: веточка была белой! Меня будто ударило, а ведь ветка без одного листочка на этом громадном дереве была белой! Хотя остальная кора на всем дереве, да и на остальных деревьях в этом лесу, была темно-коричневого цвета, почти черного! Как странно... Это ведь точно не ива. Дерево непонятного происхождения, с огромной кроной, с кучей веток, уходящих в разные стороны и сплетающихся неизвестно с чем... Толчок и я вдруг лежу на сырой плесневелой земле, моя нога превратилась в маленькую тумбу, голова "горит" и сырое от слез лицо. Ярко светит солнце и, пробиваясь через плотную листву, создает иллюзию сказочного эльфийского леса. Я дернулся и ногу сильно "забило". — Что за черт... Теперь ясно: я просто заснул и моя абсолютно больная фантазия размечталась и показала то, о чем я сейчас мечтаю больше всего. О нормальном, не побитом теле. Схожу с ума. Поздравляю. * * * Хлопок. На безлюдной поляне появился мужчина в плотной, наглухо застегнутой мантии. Он оглянулся и быстрым шагом направился к главной улице маленького пригорода. Халфети. Он устал, у него болела готова от частых трансгрессий. Сегодня он успел посетить Паучий Тупик, захватить пару зелий и отправиться в Лютный. Перепродать, а некоторые и продать, зелья, скинуть все вырученные деньги в Гринготс, затем посетить аптеку. Поругаться с тупым аптекарем из-за его же тупости. Не хотел продавать ему перья и когти грифона, видите ли, что у него не было с собой документа, что он учитель и эти ингредиенты нужны только для школьного практикума. Что за ересь! Грифон никогда не был запрещен, скорее всего это мерлиново министерство продвинуло какой-нибудь очередной мерлинов декрет! Потом долгие разборки... И прочая пустая трата времени. Да, Альбус думал, что дает ему выходной, да один урок у бараноголовых студентах не выводит его до такой степени из себя! Весь Косой Переулок сегодня жужжал, словно улей! Все переговаривались так громко, как только могли! Шумели, толпились (на и так узкой улочке!) и обсуждали сущую чушь! И действовали на нервы ему, Северусу Снейпу, у которого и так болела голова! И все ради чего? Ах, да, сам Гарри Поттер недавно посещал Переулок и купил свою первую волшебную палочку! Недавно. А они галдят об этом уже неделю! Снейпу после этого вообще расхотелось туда идти, думал, что лучше заказать все совиной почтой. Но дела в Лютном не могли ждать, поэтому пришлось торчать в этом бедламе! Еще не хватало увидеть Поттера-младшего до его появления в Хогвартсе, упаси Мерлин! Мужчина весь как-то скривился, немного ссутулился и свернул к приюту. * * * Ладно, надо успокоиться и не нервничать. Легко сказать! Коленки дрожат, руки тоже, голова горит и грозит расколоться пополам! Как же противно, кругом никого, совсем, абсолютно никого, почти полная тишина. Только несколько птичек разговаривают на своем непонятном языке, щебечут там что-то, а мне, плохо, мне очень плохо! Я один в этом вонючем лесу! Нога нещадно болит, я вообще удивляюсь, как я могу стоять! Нет. Так нельзя. Надо что-то делать, что-то решать. Нельзя просто так сдохнуть тут. В голове нашелся только один выход — больница, ну или травмпункт. Надо только все провернуть так, что бы они не начали сразу спрашивать кто же я такой, откуда взялся и где это я так. Подлечат меня... хотя с какой бы это радости им оказывать мне медицинскую помощь? Приперся тут не пойми откуда, стонет, ревет, как девчонка. Но они же врачи... Это их работа — оказывать помощь, нет? Нечего мне загружать голову глупыми мыслями ни о чем и тратить попусту время, надо просто добраться до цивилизованного места, а там уже что-нибудь придумать. Место? Например парк Халфети-сквер. Он совсем не далеко, если смотреть от главной улицы городка, а этот чертов лес совсем в стороне... Но лучше уж хоть как-то двигаться, чем сидеть на месте и развозить сопли. Пускай я сделаю еще хуже движением, но зато приду туда, где есть врачи. Так и поступим. * * * — Как это понимать? — разъяренный Снейп это еще тот дьявол, который способен, как василиск — убить одним взглядом. — Нет вторые сутки!? Директриса приюта Св. Гавриила дрожала, как бедное животное на мушке у охотника. И ей совершенно не хотелось показывать этому грубому человеку, что она его боится. Не на ту напали! Они, разумеется, прочесали округу, сообщили в Скотланд-Ярд, в социальную службу учета несовершеннолетних детей. Сделали все необходим, что должны были. Мальчика не было. Почему он убежал — никто не знал, он почти ни с кем не общался. Ни учителя, ни дети не знали, где же он может быть. Но признаться, когда она узнала, что мальчишка — этот странный ребенок от которого одни неприятности и странности, не доставляющие ей — директрисе, ничего, кроме головной боли. И каково же было ее облегчение, что мальчишка пропал! Ей в этот знаменательный момент облегчения было абсолютно наплевать, что мысли ее бесчеловечны и аморальны. Но тут заявляется это, в виде странного мужчины из школы — интерната, с полным списком документов и всех инстанций, с письмом от директора той школы и с желанием видеть мальчишку. Что ей оставалось делать? Полные и подтвержденные документы доказывали, что это не обман, и что у них есть право видеть мальчика и с его согласия — забрать его в школу. Она выложила перед Снейпом, как он и просил, все документы на мальчика, все, что о нем было известно, от оценок, до группы крови. Так же все медицинские и школьные справки. Этот охотник, то есть Снейп, уже пять минут своего драгоценного времени пытался добиться от этой пустоголовой курицы нормального объяснения, куда же делся паршивец. "Он наивно полагал, что придет, узнает у администрации все, что нужно, отловит мальчишку, все ему вкратце изложит, вручит письмо, билет и будет таков. Ах, да, при этом договорившись, с все той же администрацией, что мальчишку отвезут к месту отправления, то есть к вокзалу Кингс-Кросс. Знал бы, что все его планы провалятся, отдал бы Альбусу письмо и никуда бы не отправлялся ни под каким предлогом. Что делают в таких случаях, он, конечно же, не знал." Снейп медленно перелистывал страничку за страничкой личного дела мальчишки, а сам лихорадочно соображал. "Не отправляться же самому искать идиота? Сообщить немедленно Альбусу и МакГонагалл? Пустить дело на самотек? Нет, так не получиться. Книга, куда регистрируются все волшебники, отметила этого мальчишку, значит он должен получить письмо и появиться в Хогвартсе первого сентября. Он отправится к Альбусу, пускай он решает, что делать. Он найдет с помощью Книги, где сбежавший. Узнал же он как-то, что Поттер находится в каком-то странном месте. МакГонагалл еще возмущалась и порывалась сама отправиться к этим магглам — разобраться с "этим вопиющем произволом", как она пылко воскликнула тогда. Что за произвол, Снейп не потрудится узнать, ему было абсолютно все равно, где мальчишка. Решено, назад к Альбусу." — Я вернусь с проверкой к вам, — угрожающе сказал он. — Чтобы мальчишка был на месте, а не непонятно где. Я ясно выражаюсь? Директриса сглотнула, но все же четко дала понять, что она все поняла и когда мистер Снейп снова появится у них в приюте, то мальчик будет на своем месте. — Советую посадить его на замок, чтоб неповадно было, — тихо прошипел Снейп, хлопая дверью. * * * Обычно, по правилам приюта и жизни, такие, как я, долго не живут. С таким складом ума, как у меня. С постоянным желанием быть, не просто быть, а быть кем-то, личностью, хоть какой-нибудь личностью. Но всегда находился кто-то, кто опровергал мое право на существование, как личности со своим собственным «я». Такие люди находились в этом самом приюте, откуда я сбежал, они постоянно задавливали меня и многих других детей своим авторитетом, своим мнением. Но у меня ведь тоже есть свое индивидуальное мнение. Ах, как красиво звучит слово «индивидуальный», как будто свой, собственный, личный. И ни у кого нет права претендовать на твою индивидуальность, но в приюте нет такого закона собственности, индивидуальности. Такие притеснения постоянно мешают, рушат и ломают. Мне трудно жить среди них, трудно ужиться. Наверное, потому, что мое «я» не создано для человеческого общения или я действительно чудовище, как уверяла меня одна из воспитателей приюта. Чудовище, то есть я, медленно брело, опираясь на самодельный костыль, который я сделал, просто подобрав палку покрепче в лесу, по аллее парка. Деревья, кажется это вязы, если мне не изменяет память, красиво ветвились, переплетались и создавали иллюзию большой и длинной арки. Красиво. Как будто в сказочном лесу, где полно опасностей и прекрасного. Как бы мне хотелось, чтоб из-за того дерева выскочил кентавр или другая волшебная тварь с большим луком наперевес, приказало бы остановиться, стрельнуло бы пару раз для устрашения, а я бы притворно упал. Чудовище бы заметило, что я ранен и уверенное в своей победе подошло бы ближе, тогда я… Но это вес мечтания и сказки, а как бы хотелось, чтоб это было так. Пускай мир назывался бы сказочным, но жизнь, будь то в волшебном лесу или в обычном мегаполисе, все равно останется жизнью, такой же тяжелой, опасной, но жизнью, может быть тогда стало бы проще переносить все ужасы и гнилости мира, ведь это была бы сказка. Ведь так? Сейчас свет красиво пробивается через ветви деревьев, окутывая все затененным золотом и превращая атмосферу парка в нечто уединенное, что-то такое тихое, несмотря на то, что здесь полно людей. Они все равно шарахаются от меня, как от чумного. Говорят своим детям, почти моим ровесникам, что с ними тогда будет, если они не будут слушаться их, родителей, и тогда Санта заберет у них маму и папу, а тогда они останутся совсем одни, голодные и холодные. И при этом искоса глядя на меня и украдкой тыча пальцем. Хотя они в чем-то, несомненно, правы, я жутко голоден и мне действительно холодно, несмотря на то, что сейчас август — самое жаркое летнее время — меня все равно бьет легкий, но мерзкий, как будто какая-то ломка или судороги, озноб. Это наверное из-за ноги, хотя я ее совсем не чувствую, но глаза и чувство своего тела у меня еще есть. Я, смотря на грязные штаны с подвязанной банданой палкой, знаю, что опухоль немного спала, но нога все еще адски пульсирует и болит, может, началось какое-нибудь заражение. Вон там, в нескольких ярдах тень, где вредные люди меня не будут видеть, надо отсидеться там. Я точно помню, что больница или поликлиника, короче — что-то там, должна быть в нескольких кварталах отсюда. Надо только еще немного отдохнуть, прийти в себя, может я хотя бы смогу проверить, что же с ногой, когда усядусь на лавочку. Давай, осталось всего пару шажков. Моя многострадальная задница наконец-то опустилась на жесткую, но такую желанную поверхность. Вытянув вперед ноги и положив руки на живот, я запрокинул голову за спинку лавочки. Несмотря на то, что здесь была глубокая тень, было видно небо. Сине-голубое. С примесью серого оттенка. Небольшая кучка облаков. Я где-то слышал или читал, что если долго смотреть на облака, то можно разглядеть целый зоопарк. Увидеть кучу животных, разных сказочных существ, людей и прочую ерунду, или красоту. Это с какой стороны посмотреть. Сейчас, уверен, мне будет видеться одна ерунда. Не в том я настроении, что бы сейчас предаваться мечтаниями: нужная атмосфера всегда была в колодце, как ни странно, но сейчас просто надо посидеть, набраться сил… И солнце начинает скрываться за горизонтом... Почти скрылось: вокруг все приобрело насыщенные сине-алые оттенки с розовыми облаками... А—а—а... Может быть, поспать... Веки предательски решили уйти в самоволку, лишь бы опуститься и заставить меня хоть чуть-чуть вздремнуть. Может мой организм и расценивает сон, как вариант отдыха, набирание сил, но не сейчас. Сейчас сон, да еще и в таком людном месте, где свободно разгуливают полицейские, службы отлова несовершеннолетних, социальные службы, хулиганы... Хулиганы, кстати, меня пугают больше всего, они не гнушаются жестокостью, побоями и издевательствами, лишь бы поразвлечься. Полицейские и прочие службы более скудоумны в этом вопросе. Откуда-то слева послышался шорох. Мое затуманенное и изнуренное сознание не стало акцентировать на этом свое внимание. Как я анализировал свои действия в парке: зря, одним словом, надо быть куда внимательней. Тихо, абсолютно не издавая никаких звуков, ну, почти, ведь я услышат шорох за деревьями; какой-то тип подсел ко мне, и растянулся на скамейке во весь свой рост, вытянул ноги, закинул одну на другую, одной рукой коснулся лавки, другую расположил на груди. В моем параноидальном мозгу мгновенно раздались колокольчики тревоги, мол, вали, хоть как-то, но вали, да побыстрее. От этого человека вкусно пахло, у меня в животе сразу что-то голодное завозилось, но чувство тревоги только усилилось. Люди, народ, ну где же вы все. Я идиот, нет, правда, запереться в самый тенистый уголок аллеи, где деревья росли ближе, гуще и дорожки были узкие! Я напрягся и привстал на правую ногу, рыска другой рукой сзади, чтоб достать костыль-палку и свалить. Паника заколотила по голове изнутри. Ну где, где же, может я ее уронил!? — Не это ли ищешь? — скороговоркой сказал тип. — Кажется, это твое. Моя костыль-палка с треском грохнулась о другую скамью, стоящую напротив. Треска никто не услышал, людей поблизости не было. А этот тип во весь корпус повернулся ко мне, подобрал колени и пристал на них, поднял руку и с силой опрокинул меня на лавку. Сказать, что было больно? Нет, спасибо, я промолчу. Закусил губу и зажмурился, бить будут точно. — Не бойся, — ласково сказал он, но тут же грубо произнес, — Не двигайся! Что у тебя болит? Покажи мне, где? Псих, псих и, что вероятнее всего, педофил, стал нервно и быстро тормошить мою грязную рубашку, почти всем телом навалившись на меня и больно прижав искалеченную руку. — Пусти! — рванутся не получилось, а человек этот вдруг резко схватил меня за горло и прижал еще сильнее, мне казалось, что вот-вот захрустят ребра. — Ты некрасивый, и останешься таким! — разочарованно и пылко прикрикнул он. Да неужели? Тоже мне, Америку открыл! Он только сильнее надавил на горло, я захрипел. Что ж, кажется, я вот так просто умру, от рук психа, задушенный в парке. Где же полиция? Люто ненавижу копов, но сейчас хочу, искренне хочу, чтобы они оказались здесь. И пускай меня заберут в приемник, посадят под замок, но лишь бы жить!! Все слишком быстро проносилось в мозгу. Мелькало, как мириады вспышек фотокамер. В уголках глаз засверкали маленькие звездочки, они кружились быстро-быстро, то сближаясь к середине, то вновь прячась в уголки глаз. Кто-то вдруг отключил звук и надет мне на голову вакуум и зажал нос и рот. Даже хрип не получалось выдавить из себя. Краски превратились из цветных в бледное подобие негатива. Потом все куда-то исчезло. — Мальчик. — тихий, хрипящий голос раздался над моим ухом. Стоп. Моим ухом? Я не умер? А та безумная пляска огоньков, блики и искореженный свет? Неужели я такой живучий? Хотя нет, живучий явно только на одну треть: трещала по швам голова, горела кожа, чувство, как будто в тебя напихали какой-то гадости и она лезет обратно, причем в ускоренном темпе. Чернота век стала рассеиваться и принимать завуалированный красно-розовый. Давай, сказал я себе, надо только открыть глаза и посмотреть на этого ублюдка. Страшно. Вдруг этот псих только и ждет, что я очнусь, держа наготове нож или что-нибудь похуже? Чьи-то руки поползли по шее и вниз, остановились: «щелк», «щелк»! Кнопки на рубашке стали застегиваться. Стало горячо и липко. — Ну-ну, — насмешка. — Открой глаза! Вздох, резь в горле и мой взгляд уткнулся в голубые глаза, обрамленные темными, с рыжиной ресницами, как будто выгоревшими на солнце. Сзади него все было светлое, красное, в ало-розовых цветах, обрамляя его смоляные волосы в яркий ореол. Красиво. Да. Вот так. Лежа при смерти, в руках маньяка-психопата, полу раздетый, я размышляю о красоте солнечного ореола, обрамляющего этот тупик в парке. Будто вокруг включили алые прожекторы. — Ах! — зрачок его расширился и он опустил свое лицо еще ближе ко мне, завозил рукой по спине — я понял, что он почти полностью лежит на мне — мерзко. Он коснулся пальцем моей щеки, заглянул в глаза, потом провел пальцем вниз по шее. Больно! И тут на шее моей словно пламя разожгли! Как стало горячо и мокро. Его руки обвились вокруг моей шеи, сжали, снова появилось чувство удушения. Горячо, больно. И страшно. Ничто не воспрепятствовало потоку слез, вырвавшихся из моих глаз. Все заволокло и приняло еще более угрожающие оттенки. Размазалось и стало еще противнее и ужаснее. Что-то причмокнуло. И тут я увидел его. Его рот. Кровь. Мою, черт возьми, мою чертову кровь, стекающую с его подбородка! Я попытался заорать и оттолкнуть от себя это чудовище. Это мерзкое существо. Он ухватился за меня еще крепче, хихикнул, облизнул мои щеки, испачкав меня моей кровью, скривился и улыбнулся. Стало еще жарче. Во всю мощь своего чудовищного рта он заулыбался еще шире, видя мой ужас. Лучше бы он меня сразу добил... В какую-то долю секунды, когда мои глаза начали предательски закрываться, а все вокруг начало темнеть, я почувствовал на своих приоткрытых губах, что-то похожее на капли. Это что-то затекло мне в рот, а я даже, находясь в каком-то оцепенении, не мог пошевелиться. Стало горько, мокро и противно. Но потом, странным образом, все отошло на второй план, все стало легко и воздушно... Я потерял сознание.