***
Лил дождь, и дворники работали без перерыва, стирая со стекла воду. Я мчался на полной скорости по улице, игнорируя возмущённые крики и гудки чужих авто. Мне было плевать. Я хотел как можно скорее приехать в больницу, где меня ждал Сиэль. Ангелина встретила меня на пороге, и я поразился бледности её лица. Мало что осталось от той роскошной женщины, которой её все знали. Алые пряди висели сосульками, не накрашенные губы сливались с осунувшимся лицом. - Мне очень страшно, - прошептала она, наклонившись ко мне. От неё, отметил я, не пахло духами. И ещё: в её глазах застыли слёзы. - Меня пропустят к нему? - едва шевеля губами, поинтересовался я. - Я попрошу, чтобы вас пропустили, мистер Михаэлис. Меня тут хорошо знают. И я последовал за нею в пахнущую лекарствами тишину больничного коридора. Ангелина недолго беседовала с кем-то, я слышал её голос как сквозь толщу воды. Сиэль?.. Там, в реанимации?.. Умирает?.. Это не правда, потому что этого не может быть. Синеглазый наглец слишком живой, чтобы слово "смерть" имело подле него важное значение. Он, язвительный, гордый и упрямый, не мог поддаться ни болезни, ни старухе с косой. Я не верил. Все они врут. Врачи, медсёстры, даже уборщицы - они врут. Сиэль не может умереть Меня всё же пропустили к нему. Он лежал с закрытыми глазами и щуплая грудь с трудом поднималась и опускалась. Я смотрел на отходящие от его тела трубки, на мерно пищащий прибор с какими-то цифрами. Ах, да, это давление, пульс... Искривлённая линия, показывающая, что он жив, медленно колебалась на экране. Я подошёл ближе. В уголках его синеватых губ запеклась кровь. Я приложил ладонь к бледному лбу, и почувствовал, что у Сиэля чудовищный жар. Веки дрогнули, приподнимаясь. На меня взглянула выцветшая синева и полный муки стон резанул меня по ушам, разбил мой разум на тысячу осколков. - Себа... стья... н... - прошептал он, силясь подняться. Я не дал ему это сделать. По его щеке медленно потекла густая вишнёвая кровь, он улыбнулся мне, печально и даже как-то виновато. Если бы я мог, я бы запрятал его душу глубоко в себе, и никому бы не отдал её, ни Раю, ни Аду. Я бы вырвал право быть рядом с ним. Я бы... Но я мог только держать в объятиях его пылающее тело и стирать пот с бледного лица. Не зная, зачем, не боясь того, что в палату зайдут и всё увидят, я скользнул губами по запавшей щеке. Сиэль вздрогнул, закрыл глаза. Я целовал его: щёчки, лоб, губы, истончившуюся руку, в которую была воткнута капельница. Я гладил его по лицу, по груди, а он пытался прошептать моё имя. - Ненавижу тебя... - сказал я ему, и он снова улыбнулся. И столько всего было в этом слабом движении губ!.. У меня перехватило дыхание. - Увы, но вам пора идти, - сказал мне заглянувший к нам доктор. - Мальчику нужен покой. Сзади него стояла Ангелина, прижимающая к губам платок. Я вышел на улицу и подставил лицо холодным каплям. Ветер растрепал волосы, вздёрнул полы моего пальто. Он остудил мой пылающий лоб, но не смог затушить пожар в сердце. Я видел: кровь на губах, тонкую бледную руку, боль в синих глазах, кривую линию на мониторе... Я улыбнулся, безумно, едва удержавшись от злого хохота. Я так долго бежал от себя, отрицал очевидное, а теперь правда настигла меня и вонзила отравленный клинок в сердце! Смела защиту, протаранила ворота, ведущие к моей душе! Надежда исчезла. Теперь я был уверен, что Сиэлю не жить. И что мне больше не терзать его тело в припадке дикой похоти, не пронзать его своим естеством, вслушиваясь в сдержанные вздохи, не целовать худых плеч и не мять мягких ягодиц. Ничего не будет. Уже скоро - ничего!.. И, осознав это, я проклял сами Небеса. И как же я ненавидел его, своего Сиэля, своё синеглазое наваждение, свою самую страшную радость и самую сладостную боль.***
Я ворвался в палату и застыл на пороге. Я не успел с ним проститься, не успел прикоснуться к нему, живому, в последний раз. Он уже не дышал. Ровная линия спокойно текла по экрану. Я с трудом сделал шаг вперёд. Бледное с синевой лицо было спокойно. Серые запавшие щёки, плотно сомкнутые губы... Рука безжизненно свисала с кровати, болезненно-худая, того же дурного голубоватого цвета. Сиэль... Я смотрел, как хрупкую фигурку сокрыл чёрный пакет, как возились вокруг медики, заполняя какие-то документы. В коридоре рыдала Ангелина. В окно стучали капли дождя и голые ветви царапали стекло. Залаяла собака. Я некстати вспомнил, что не очень-то люблю собак. А вот Сиэль любил. У него даже была собака, когда ещё были живы его родители. По странному стечению обстоятельств у пса была кличка Себастьян. Сиэль обожал дразнить меня этим...А сейчас он ничего мне не скажет, ни плохого, ни хорошего... Я хотел закричать, хотел расколотить в этой больнице всё, хотел кого-нибудь избить за то, что не сохранили, не сберегли... За то, что синеглазый мальчишка, так бесивший меня, мёртв. Но вместо этого я молча смотрел, как его тело выкатывают из палаты. В коридоре я рухнул на диван, рядом с плачущей Ангелиной. Сиэль мёртв. Обессиленный, я закрыл глаза.***
Мне часто снился один и тот же сон. Будто Сиэль приходит ко мне домой, полный ненависти и презрения. Его глаза яростно сверкают, и он надвигается на меня, сжав кулаки. - Это ты убил меня. - говорит он, и его красивое лицо искажается гримасой бешенства. - Я никогда не был тебе нужен. Я звал тебя много раз, а ты не приходил. А вот теперь меня нет. Да, он "говорил", не кричал. Это не было истерикой обиженного ребёнка или брошенной девочки-подростка... Нет. Он вколачивал слова, словно гвозди в крышку моего гроба, с ненавистью смотря на меня, а я ничего не мог ему ответить. А что я мог сказать? Чем я мог утешить его, мёртвого?.. Мне было холодно и страшно. Его бледное лицо, лицо маленького мертвеца... Я не мог смотреть на него, не мог вынести взгляда ярко-синих глаз. Может, это моя совесть приняла его облик и терзает в оплату моего преступления?.. Однажды я проснулся за столом, заставленным бутылками. Да, я не нашёл ничего умнее, чем напиться, чтобы забыть хоть на секунду его глаза. Его полное ненависти и обвинения лицо. У меня сильно болела голова, и я шёл, шатаясь. А когда я добрёл до зеркала, то вместо меня оттуда посмотрел Сиэль... Тогда я взвыл, словно зверь, и швырнул в отражение что-то тяжёлое. Брызнули во все стороны осколки. - Проклятье... - прорычал я, баюкая ушибленную руку, скорчившись на холодном полу. И снова закричал.***
Под ногами скрипел и хлюпал тающий снег. Я шёл между мрачных крестов, сжимая букет белых роз. Ангелины не было со мной. Я хотел навестить Сиэля один, чтобы никто не мешал нам. Я хотел почувствовать, что мы хоть немного, но ближе друг к другу, хотел попросить прощения. Я не смогу его увидеть - лишь его фотографию в скорбной чёрной рамке, но что мне помешает произнести пару тихих слов?.. Я шёл, а вокруг меня вились вороны, испускавшие громкое и хриплое карканье. Они то и дело садились на кресты, и оттуда косились на меня блестящими тёмно-карими глазами, словно изучая и пытаясь понят, что я, живой, забыл в этом месте. Но мне не было дела ни до птиц, ни до редких посетителей кладбища, все мои мысли были о нём. О его могиле. А вот и она... Небольшой холмик, покрытый ещё не успевшими выцвести венками. Крест, с прибитой к нему фотографией. Я понимаю, что юное мрачное лицо принадлежит самому родному человеку, самому... Я горько поджимаю губы, впиваясь взглядом в нежный овал мальчишеского лица. Его глаза... Они будто бы живые, и в них мне чудится то же осуждение, которое излучали они в моих снах. Небесная синева, стрелы длинных чёрных ресниц. - Сиэль... - начинаю и, и тут же смолкаю, не сумев подобрать слова. Что я могу ему сказать? Розы одна за одной падали на лёгкий налёт влажного снега. Я бросал их медленно, не отрывая взора от фотографии. Мне казалось, что он вот-вот посмотрит на меня в ответ, и может быть, даже улыбнётся, поняв, что я думал о нём всё это время. Да, я о нём думал! Просыпаясь и засыпая, допивая очередную рюмку вина, давя на педаль газа, когда стремился уехать от самого себя. "Не гони так", - качая головой, говорила мне Ангелина, положив ухоженную ладонь мне на плечо. - "Ты ни в чём не виноват". Если бы эта чудесная женщина знала, что я сделал с её племянником, она была бы ко мне так же добра?.. Я целовал его лицо, осунувшееся из-за болезни. Дрожащие веки, мокрые от слёз щёки. Он шептал моё имя, и по подбородку его текла кровь. Больно ли мне было, когда я смотрел на землю, навсегда сокрывшую хрупкое тело моего Сиэля? Когда падали на тающий снег его любимые белые розы, а синие глаза с фотографии смотрели осуждающе и строго? Мне было больно.***
Звонок в дверь прервал моё уединение. Я неохотно встал с дивана, на котором отдыхал после тяжёлого рабочего дня и открыл дверь. Ангелина. Не та яркая, эффектная женщина, вся будто облитая кровью, а страдающая особа, кутающаяся в тёмную шаль. Под глазами её были синяки. Она всхлипнув, упала мне на грудь, произнеся одно только слово: - Сиэль... Я обнял женщину за плечи, прижал к себе. Она молча плакала, и слёзы её я чувствовал даже через толстую рубашку. - Я напою тебя чаем, - сказал я ей, и она кивнула, не пытаясь вырваться из моих объятий. Когда Ангелина немного успокоилась, я протянул ей чашку, от которой исходил приятный аромат зелёного чая с жасмином. Она выдавила улыбку и взяла чашку из моих рук. Её пальчики были холодными и мокрыми. - Теперь я одна... - тихо сказала она, делая первый глоток. Опущенные веки дрожали, в уголках глаз застыли слёзы. - Вначале сестра и... А теперь и он... Я не умел успокаивать, тем более женщин, поэтому просто сел рядом с ней и положил руку ей на колено. И она доверчиво склонилась на моё плечо, и оно снова мокло от слёз. А я смотрел, смотрел в чёрный экран телевизора, и ни о чём не думал. Ведь если бы я начал, то все мои мысли были бы о Сиэле. - Себастьян, я забыла кое о чём... В моей сумке... Там дневник Сиэля. Когда он заболел, то попросил меня отдать его тебе, если он, если он... - Я понял, - ответил я, вставая. Порывшись в сумке Ангелины, я нашёл старую толстую тетрадь, на которой было аккуратно выведено золотистыми чернилами: "Сиэль Фантомхайв".***
Когда Ангелина уснула на диване в гостиной (я не мог отправить её домой в таком состоянии), я заперся в своей комнате и принялся за чтение. Но прежде, чем раскрыть тетрадь, я долго гладил её кончиком пальца. Этой растрёпанной тетрадки касались тонкие пальчики Сиэля. Юноша, по привычке, шевелил губами, пока записывал всё, что произошло в его жизни. Я видел его губы, слышал тихий, сбивчивый шёпот, и отчего-то взор мой туманился. Оправившись, я начал читать: "21 декабря, год ... Мне снова снился тот сон... Ненавижу, как же я ненавижу этих мразей... Я закрываю глаза и вижу, как убиваю их. Одного, второго, третьего... Они кричат, молят меня о пощаде, а я смеюсь. Так ли они себя вели, когда убивали моих отца и мать, сонных, слабых?.. Ненавижу настолько, что кажется вот-вот сгорю в пламени этой ненависти". "5 февраля, год ... Тётушка Анна снова хочет записать меня к психологу. Как же она не понимает - никто мне не поможет. Я не желаю видеть никаких психологов, лучше уж я сбегу из дома". "10 февраля, год ... Сегодня я был на кладбище. Навещал могилу Лиззи. Она могла бы быть рядом со мной сейчас, но она заболела и умерла. Я положил на её могилку алую розу. И белую. Какая мерзкая сентиментальность! Но мне стало чуточку легче". "30 мая, год ... Наконец-то кончились занятия. Терпеть не могу свою школу. Бесит, что все учителя меня жалеют. "Сиротка"... Тьфу!" После этого был большой перерыв, а потом начались записи, касающиеся меня: "3 июня, год ... Сегодня меня спас от пары придурков какой-то мужик, ещё больший дурак, чем эти двое. Может, мне следует быть благодарным, но... Но он переспал с моей тётей! Меня чуть не вырвало прямо на тётин любимый ковёр. Ещё одно: я видел его голым. Меня чуть было не вырвало во второй раз. Как хорошо, что он ушёл!" "25 июня, год ... Опять приступ астмы. И какой позор: это случилось при Михаэлисе. Но он был очень мил, согласившись сидеть со мной и менять мокрую тряпочку на моём лбу. В последний раз ТАК обо мне заботилась лишь мама... Я не понимаю этого человека. Он ещё молод, но рассуждает так, будто прожил как минимум сто лет. Он терпеть меня не может (как и я его), но приходит в наш дом, когда я там. Надеюсь, он не заметил, что я следил за ним, иначе решит, что он мне интересен. Ещё: как же меня бесит, что моя тётя "любезничает" с ним. Они что, думают, я не слышу скрипа кровати и вздохов? Когда я вижу их вместе, то хочу что-нибудь сломать. Желательно, нос Себастьяну. "1 июля, год ... Себастьян... Я забываю, как дышать правильно, когда вижу его хитрую бледную физиономию. Странно, очень странно... Тётя Анна по-прежнему спит с ним." "3 июля, год ... А ведь он красив... Чёрные волосы, карие глаза. Он строен и... Что со мной?.. Сегодня ночью я подглядывал за ними. Тёте так хорошо, когда они наедине. У неё в спальне горит торшер, и я вижу всё в подробностях. Меня терзает что-то зловещее, что-то страшное. Я не могу смотреть, как он... Но всё же я смотрю. Я перелистнул ещё несколько страниц. На глаза попались следующие записи: "Я снова начал кашлять. Проклятая слабость... Ничего не хочу есть, меня тошнит. И температура, долбанная температура. Но всего лишь 37. Не думаю, что стоит идти к врачу с такой ерундой." "Себастьян... Когда я успел?.. Я влюбился в него, точно, влюбился!.. Премерзкое чувство... Когда я успел стать "голубым?" "Очередная ссора с тётей... Себастьян... Я, он... На кухонном столе. Мои бёдра болят до сих пор; синяки, сплошные синяки. Я никому его не отдам: ни бывшей невесте, ни тёте. Никому!!!" "Сегодня упал в обморок. Надо начать есть. А Себастьян не звонит почти неделю. Как никогда понимаю, что без него умру. Я в третий раз стал другим Сиэлем Фантомхайвом". "Снова простыл. Температура 39 и 9. Пишу еле-еле. Но надо написать. Он должен прочесть. Себастьян, хочу тебе сказать, что я твой, а ты мой. Ты мне нужен. А сейчас мне плохо, и я ложусь спать." "Когда же он придёт, будь он проклят! Температура 39 и 5. Тяжело дышать. И кажется, те капли крови на моей подушки не из носа..." "Я не хочу жить. Но тётя заметила, что я болен. Сегодня она не вышла на работу. Температура 39 и 8. Если Себастьян не придёт и сегодня..." "Он пришёл! Вечером... Пишу еле-еле. Температура 40 и 0. Тетушка Анна говорит что-то о больнице. Он целовал меня... В губы. Много-много раз. Потом прижал к себе. Он такой тёплый. Я хочу его. Но он ушёл, а я болен". На этом дневник был завершён. Я отложил его и взглянул в окно. На улице шёл снег, а ведь была весна. Но какая, в сущности, разница, ведь его больше нет. Сиэль любил меня, чёрт возьми, любил!.. Сильнее, чем любил его я.***
Я отложил ручку. Я не устал писать, просто я высказал на бумаге всё, что мне хотелось. Просто... Сиэль навсегда со мной. Его именем я и Ангелина, которая теперь моя жена, назвали клинику для детей с хроническими распираторными заболеваниями, которую мы учредили вдвоём. Я не люблю Ангелину, а она не любит меня. И мы оба знаем, что не испытываем друг к другу никаких чувств, кроме благодарности и дружбы. Нас объединяет любовь к Сиэлю.End