***
Брюс Вайн с детства мечтал стать доктором, самым настоящим, тем, что спасает человеческие жизни и целебные уколы делает совсем-совсем не больно. Когда Брюс вырос, он поступил в ученики лекаря, жившего в небольшом городке, до которого от родной деревни Брюса было всего несколько часов скакать на лошади. Благо, лошадь была быстрой и выносливой, но период обучения для Брюса все равно слился в один нескончаемо-длинный день, в котором распланирована была каждая минута и абсолютно не было времени на сон — только если спать по дороге к лекарю, мистеру Пирсону, но тогда шансы свалиться со своевольной, пусть и любимой кобылки и свернуть шею увеличивались прямо-таки в катастрофических размерах. Но Брюс выстоял, со всем справился, все выучил — и действительно повзрослел. А потом началась Война, когда каждый лекарь был на счету и был просто необходим. Даже такой молодой и неопытный, как Брюс. После той Войны прошло уже пятнадцать лет, из зеленого мальчишки Брюс стал состоятельным мужчиной, с таким же состоятельным брюшком, собственной крохотной аптекой, любящей и ласковой женой и целой оравой сорванцов и маленьких проказников в доме. Но несмотря на все прошедшие годы, Брюс до сих пор время от времени просыпался посреди ночи от кошмаров и потом подолгу вглядывался в лицо мирно спящей жены, убеждая себя вновь и вновь, что весь тот ужас, весь тот кошмар, уже давно в прошлом. Обычно это помогало, и Брюс уже гораздо спокойнее досыпал до рассвета. Сегодня Брюсу снова снились кошмары, но это-то и понятно — близилась годовщина окончания Войны, а это каждый год тревожило что-то внутри и бередило старые раны. — Ты куда? — сонно спросила Молли, переворачиваясь на бок и приоткрывая заспанные глаза. Вместе с супругами в кровати спал их младший сын, которому не было и года, Майкл. Он все время тянул крохотные, пухлые ручки к маме, каждую минуту словно бы проверяя, на месте ли она, и очень забавно причмокивал во сне губами. Брюса всегда успокаивала эта их идиллия — вид мирно спящих Молли и Майкла пробуждал в нем тепло и веру в следующий день, веру в то, что вся его жизнь не была напрасна, если сейчас у него есть семья, самые близкие для него люди, самые важные. В такие моменты Брюс чувствовал, что внутри него, там, где, казалось бы, сердце уже давно должно было очерстветь и скукожиться до размеров изюма, все еще есть чувства, все еще есть любовь. — В аптеку. Думаю, откроюсь сегодня пораньше. — Снова плохие сны? — Снова слишком хорошая память, — невесело пошутил Брюс и, наклонившись, легко коснулся губами щеки любимой женщины. — Мне пора, дорогая. А ты спи, рассвет еще не скоро. — Хорошего дня, милый. — Приятных снов. Перед выходом из дома Брюс вернулся за плащом и чуть не наступил на обратном пути на спящего возле порога пса, любимца детей, который уже словно бы заранее готовился перебудить своим лаем весь дом, если бы Брюс был только чуть более неповоротливым. Но быть отцом четырех детей — значит интуитивно распознавать разбросанные по полу острые или звенящие игрушки и вовремя замечать, какой очередной источник шума норовит попасться тебе под ноги в самый неподходящий момент. Молли его точно прибила бы, если бы он сейчас нечаянно разбудил их маленькую «шайку разбойников». С улыбкой и мыслями о семье и любимых непоседах Брюс вышел из дома. Все еще улыбаясь, он прошел по улице, пересек Главную площадь, и его настроение не испортилось даже тогда, когда на глаза попался фонтан Влюбленных, который не имел совершенно никакого отношения к Войне, но на который каждый год кто-то обязательно надевал сине-серый венок, как символ не то самой Войны, не то последовавшего за этим весьма сомнительного мира между людьми и эльфами, приведшего практически к почти полной аннигиляции последних. Брюс не праздновал Войну, и мир после нее тоже не праздновал, как военный доктор, поведавший на полях сражения слишком много крови и смерти и слишком мало справедливости и чести. Возможно, будь его воля, Брюс предпочел бы выучиться в детстве не на лекаря, а на какого-нибудь артиста, циркача или торговца, чтобы увести свою труппу или караваны как можно дальше от этих мест, от этой страны, от этого материка — и никогда не возвращаться. Но тогда бы он не встретил Молли, а без нее вся его жизнь не имела бы никакого смысла. Повернув в противоположную от фонтана сторону и свернув на неприметную улочку с краю от Главной площади и пройдя ее до конца, Брюс дошел до своей аптеки, и вот тогда его улыбка погасла окончательно — перед дверями, зябко кутаясь в видавшую виды и изрядно потрепанную куртку, явно ей не по размеру, стояла девчонка с огненно-рыжими волосами и от волнения пальцами теребила дырявый рукав куртки. Попрошаек Брюс не то, чтобы не любил, но жалел их — многие из них оказались такими именно после Войны, и, в определенной степени, Брюс чувствовал — пусть и понимал, что это не совсем так — свою вину перед ними. Потому что ведь это не он начал Войну, не он убивал, он наоборот пытался только спасти как можно больше жизней, как и подобает врачу, но… Это не всегда получалось, и выживших на руках Брюса было не в пример меньше, чем тех, кого все-таки настигла смерть. — Э-э-э… — протянул Брюс, когда девочка, заслышав его шаги, обернулась, и с ее головы упал капюшон, обнажив нечеловечески острые уши. «Эльф?» — Доброе утро… мисс. — Доброе утро! Я… — рыжая эльфийка явно смутилась, даже не заметив, что ее «эльфийстость» обнаружилась, отвела взгляд в сторону, еще сильнее вцепилась в рукав куртки, так что старая ткань затрещала под ее руками. Было видно, что подобные встречи ей в новинку. — Сэр, я… Мой брат… Кажется, мой брат умирает! — собрав остатки сил и смелости, выпалила девочка, с вызовом уставившись на Брюса, а потом неожиданно для самой себя всхлипнула, как-то разом растеряв и силы, и смелость. — Ему совсем плохо. Так никогда раньше не было… — Где твой брат, девочка? — в свою очередь нахмурился Брюс. Он теперь был аптекарем, не врачом. Он уже лет пятнадцать никого не лечил, не считая собственных детей, да и то их здоровьем больше занималась Молли. А тут… Брюс не спросил, почему эта девочка не обратилась к настоящему лекарю. Не спросил даже, что эльфийка вообще забыла в человеческом городе и, главное, как умудрилась сохранить свободу и жизнь. Не стал спрашивать и о том, где родители этих детей. Ответ все равно был один — Война. Война, которая даже закончившись, все равно продолжала разъедать злобой чужие сердца и рушить чужие жизни. — Под Хрустальным мостом. Мы там… живем. Брюс с сомнением окинул девочку взглядом, на этот раз больше внимания уделив и дырявой куртке, и грязным рукам, и давно немытому лицу, и нечесаным волосам. Не попрошайка — бродяжка без крыши над головой и без единой монеты, за которую можно было бы, в определенных случаях, купить и жизнь, свою собственную или чью-то еще. Дитя войны. Сирота, скорее всего. Нет, точно сирота, или заламывать руки перед аптекой Брюса пришла бы не маленькая девочка, а ее мама — наверное, с такими же усталыми голубыми глазами. Спускаться к окраинам города с незнакомой, подозрительной девчонкой-эльфийкой, было бы крайне опасно, и в иной ситуации Брюс вряд ли на это решился бы, подумав, что все это — одна большая уловка, чтобы увести его подальше от оживленных улиц, ограбить и бросить где-нибудь в канализации. Брюс даже слышал парочку таких историй, где у бандитских группировок дети были подсадными утками, заманивая доверчивых и добрых — или не слишком добрых — прохожих в ловушку, но… Глаза у этой девчонки были большущие и голубые-голубые, будто бы горели изнутри каким-то светом, который невозможно отыскать в грязи городских улиц. Нет, на воровку или убийцу похожа она не была. Тем более, эльфийка была совершенно искренне напугана — гораздо больше, чем вся эта ситуация пугала самого Брюса. Вздохнув, Брюс принял решение: — Ладно. Только подожди секунду, я возьму из аптеки сумку с лекарствами. Девочка просияла, тут же быстро-быстро проговорив: — Спасибо! Спасибо Вам! Я Вас отведу к брату! Только… — поток слов прервался так же внезапно, как и начался. — Только заплатить нам нечем… Я… Я потом обязательно достану деньги, сколько нужно, только, пожалуйста, спасите моего брата… Брюс только рукой махнул — требовать деньги от нищенки, да еще и за спасение чьей-то жизни (если, конечно, удастся спасти) было ниже его достоинства. И совсем не по чести. Захватив из аптеки походную сумку с медикаментами, — Брюс не знал, какие лекарства могут понадобиться, а девочка о болезни брата говорила слишком взволнованно и оттого постоянно путалась, ничего внятно не сумев объяснить, — Брюс отправился за ней к ее брату. — Не переживай, на месте разберемся. Дорога до Хрустального моста заняла гораздо меньше времени, чем предполагал Брюс изначально, потому что девочка, только услышав его согласие, прытью бросилась к мосту, боясь, что каждая минута промедления может оказаться для ее брата фатальной. Брюс разделял ее опасения, поэтому, не переча и не отвлекая, последовал за своей маленькой проводницей, внутренне готовясь ко всему, что его может ждать под Хрустальным мостом. Ждали его там мальчишка-полукровка лет восьми с, по видимому, воспалением легких и самый настоящий дракон, при виде которого Брюс сначала замер, как вкопанный, с трудом осознавая, что в этом разбитом Войной мире остались еще не только свободные эльфы, но и живые драконы, пусть и размером с пса из дома самого Брюса. — Что с ним? — срывающимся, очень тонким голоском спросила девочка, когда Брюс закончил первичный, весьма беглый осмотр ее брата. — Пневмония. По крайней мере, очень похоже на то. — Это опасно? Что… Что мне делать? Брюс не стал говорить, насколько это в действительности опасно. Девочка сейчас выглядела так, будто сама сию же минуту без сознания упадет, если услышит хотя бы одно слово, сколько-нибудь похожее и созвучное со словом «смертельно». И о том, что какого-либо надежного и верного средства борьбы с этой болезнью нет, Брюс тоже говорить не стал, лишь провел рукой по спутанным и влажным волосам мальчишки, отчего-то именно сейчас вспомнив, что у него самого средний сын примерно такого же возраста. По человеческим меркам, разумеется, не эльфийским. — Я могу помочь твоему брату, но ему сейчас нужен уход, тепло и сухость, а не жизнь под мостом, — наконец, после томительно-долгой паузы ответил Брюс и понял, что не может, просто не может оставить этих детей здесь, одних и больных. Он знал, что не все больные вылечиваются, не всем и не всегда можно помочь, и все же… — Но мы живем только здесь, здесь не бывает сухо и… Вот этим двум конкретным детям он был в состоянии помочь. И Молли, его любимая святая женщина, не будет против появления в их доме еще двух голодных ртов. В конце концов, не такая уж и большая разница между тем, чтобы растить четырех и шестерых детей. Не такая уж и большая разница, растить человеческих детей или малолетних эльфов. Не большая разница — если соседи не узнают, если никто не увидит остроконечные уши. Дети — они всего лишь дети. Вообще никакой разницы.***
Кай болел долго, очень долго и очень тяжело. Были дни, когда не только Эрика, но и сам Брюс полагал, что Кай уже не выкарабкается из своей затянувшейся болезни, и все же он смог, выкарабкался, выздоровел, выжил. Сначала он шарахался ото всех, отказывался говорить с кем-либо, кроме Эрики, и принимал еду только из ее рук, как если бы всерьез думал, что его собираются отравить, убить или еще что. А потом как-то сам собой отлично вписался в общую компанию, сначала найдя общий язык с детьми Брюса, а через них — и с их родителями. Эрике было немного легче, чем Каю, но и она научилась доверять этим незнакомым людям, ведь Молли была ласковой, доброй и понимающей, окружающие дети — шумными, веселыми и любознательными, а Брюс спас жизнь ее брату, так что вскоре Эрика немного расслабилась, ослабила оборону и перестала казаться распустившим иголки ежиком. Оба они перестали со временем такими быть, и Эрика, и Кай. Вместе с другими детьми они любили по вечерам слушать сказки Молли и тихо подпевать ее колыбельным. Эрика оказалась очень хозяйственной девочкой, она никогда прежде не готовила, однако быстро стала первой помощницей Молли в приготовлении завтраков, обедов и ужинов для всей семьи. Прошли месяцы перед тем, как Эрика и Кай в самом деле стали считать дом семьи Вайн своим домом. Сейчас они уже были неотъемлемой частью семьи Брюса, но ни он, ни Молли так и не узнали, через что пришлось пройти этим детям во время войны и как они потом жили дальше. Они делали вид, будто не замечают и знать не знают о том, что Кай — полукровка. Они не спрашивали, куда делись родители детей, или почему они дали им такие странные, человеческие имена, совсем не эльфийские. Впрочем, Молли и Брюс были взрослыми и уже много всего повидавшими людьми, чтобы не знать о том, что полукровки во время Войны редко рождались из-за любви, а человеческие имена эльфы давали своим детям для того, чтобы тем было легче затеряться в мире людей. Спустя полгода с первой встречи с эльфинятами Брюс спустился по лестнице на первый этаж, где располагалась кухня, и остановился у двери, с улыбкой наблюдая за тем, как шестиголовая орава детей, как саранча, сметает со стола приготовленную Молли яичницу, а Огонек с псом Филом в шутку рычат друг на друга за упавший на пол кусочек колбасы. Выиграл, как обычно, Огонек, изрядно подросший за последние месяцы и снова применивший свою излюбленную тактику — огненное дыхание, отчего Фил, гордо задрав хвост вверх, удалился, изо всех сил делая вид, что просто уступает более молодому и глупому существу. — Я тут подумал… — начал Брюс, когда домашние, заметив его присутствие, все-таки чуть-чуть угомонились. — Может быть, переедем из города? Куда-нибудь в деревню, к морю. И дом побольше купим, — «И любопытных соседей будет поменьше». Эту идею Брюс вынашивал уже какое-то время, но окончательное решение принял, когда Молли на днях призналась ему, что беременна. Сейчас дом у них был двухэтажный, но… компактный. Излишне компактный для семьи из восьми — уже почти из девяти — человек и двух домашних животных, один из которых — дракон, неизвестно до каких размеров собирающийся вырасти в скором времени. — А, ребята? Что скажете? — с улыбкой спросила детей Молли, которая втайне мечтала о небольшом собственном огороде, где можно было выращивать огурцы, кабачки и помидоры или засадить все грядки кустами сладкого-сладкого желтого винограда. — Поедем к морю? — подхватил Брюс таким же заговорщицким тоном, и его последние слова потонули в радостном детском вопле, что они, конечно, все согласны и вообще всю жизнь только и мечтали, что о море. И все-таки Брюс был прав тогда, полгода назад: дети — они и есть дети, и не имеет значения, эльфийские они, человеческие или, может быть, орочьи. Все равно дети — это дети, и с ними всеми родной дом становился чуть более родным, чуть более уютным и гораздо, гораздо более шумным и ярким. А главное — домом, настоящим домом для всех них. И, в сущности, совсем неважно, где будет этот дом — под каким-нибудь мостом, в городе или на берегу моря. Но на берегу моря, конечно же, было бы предпочтительнее всего. А значит, впереди семью Вайн еще ждал переезд — новый город, новые люди и новый дом у самого моря, их собственный маленький семейный рай.