Лучшие друзья

Прошло ещё несколько дней. С обитателями камеры я уже более-менее сдружился. Все они оказались довольно неплохими людьми, но с очень трудной судьбой. Кто-то оказался здесь за дачу взятки, кто-то сбил человека… в общем, после разговоров с ними я довольно неплохо знал Уголовный Кодекс и высчитал, что за убийство Платона мне могут дать года два. Но почему-то я надеялся, что всё обойдется. Всё-таки, я не гражданин России. К тому же, цель у меня была совсем другая — я хотел дождаться Ивана и верил, что он поможет мне отсюда выбраться, и что домой я вернусь в целости и сохранности. Когда одному из моих сокамерников (его, вроде бы, звали Егор) принесли посылку из внешнего мира, меня взяли в долю. Три дня мы питались всем, что было в той посылке (там были консервы и картошка. Скромно, но хоть не баланда). На четвертый день в камеру наведался тот самый следователь Синицын, что совсем недавно отправил меня сюда. — Хонда, на выход. Вам назначили свидание, — это всё, что он сказал, прежде чем удалиться из камеры. Во мне всё заклокотало: свидание! А значит, возможно, это Россия. И раз это он, то моё пребывание в этом ужасном месте закончится очень и очень скоро. Я попрощался со своими друзьями и вышел из камеры, надеясь, что уже больше не вернусь сюда. На моих запястьях вновь защелкнулись наручники, после чего меня чуть ли не поволокли под конвоем по длинным коридорам, пока не привели в комнату, похожую на ту, где меня допрашивали в первый день. Там я и увидел Ивана. Мысленно вздохнув с облегчением, я сел за стол. Полицейские вышли, и мы остались наедине. Разговор долго не начинался. Какое-то время Россия просто молча сидел, сцепив руки и не поднимая взгляд. На левом виске я даже углядел маленькую синюю венку, будто нарисованную капиллярной ручкой. Выглядел он напряженным. — Я… рад, что тебе уже лучше, — я попытался улыбнуться, но ничего не вышло. — Это не так уж и важно, — Иван поднял взгляд на меня. Выглядел он довольно опечаленным. — Сейчас есть вещи поважнее, чем моё состояние. Тебе говорили о Маше? — Д-да… да, говорили, — заикаясь, ответил я. Я не мог понять, к чему он клонит, но что-то мне подсказывало, что ничего хорошего он о ней не скажет. — Значит, рассказывать нет смысла. Маша в психушке, её выпустят либо под залог, либо через три месяца. Да и с тобой у меня проблема возникла: у Платона этого была жена и любовница с несовершеннолетними детьми, и… ну, сам понимаешь, они просто так этого не оставят. Я не знаю, как решу эту проблему, но вряд ли ты выйдешь отсюда скоро. Когда он закончил говорить, что-то внутри меня будто оторвалось. Вся эта ситуация оказалась даже хуже, чем я думал. Мало того, что этот Платон заманил в ловушку меня и Машу, беспочвенно обвинив её в измене, так ещё и он сам изменял. Нет, так ведь не бывает, верно? Это абсурд! Может, это просто глупая шутка, и вот-вот мне скажут: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!»? Но нет. Ни через минуту, ни через две этой фразы не последовало. Мы просто молча смотрели друг на друга, пока Иван вновь не заговорил. — Я там передал тебе кое-какие вещи на первое время. Сегодня же постараюсь связаться с Москвой, и мы постараемся замять этот конфликт. Ты главное держись и с местной уголовщиной не связывайся, — он пристально посмотрел мне в глаза, отчего я невольно поёжился. Что-то за моей спиной запищало, дверь открылась и в комнату зашли те же полицейские, с которыми я шел сюда. Они объявили, что время свидания закончено, и меня увели. Небольшую коробку со всем тем, что передал Иван, мне отдали по пути. Пока я шел, то не знал, что там может быть, но содержимое весило довольно много. Динамит? Ножовка? Да, пожалуй, общение с преступниками накладывает на меня определенный отпечаток. На сей раз в камере меня встретили радушно. Коробку раскрыли, но ни ножовки, ни динамита там не было. Зато имелась кое-какая еда, пара кусков мыла и теплая одежда. Неужели я тут побуду так долго, что мне понадобится тепло одеваться? Я надеялся, что нет, но на всякий случай одежду оставил себе. Пищу решено было разделить между сокамерниками, чтобы всё было честно. Раз со мной делились, то мне тоже надо поделиться. — Эй, Кико, а кто к тебе приходил? — спросил меня сосед слева. — Жена? — Нет, я не женат, — ответил я, прожевывая кусок белого хлеба. — Друг приходил. — Друг, говоришь? — он нахмурился. — Ну ладно. Хороший у тебя друг. Странно, но после этого некоторые из заключенных начали коситься на меня. Я не понимал причины и лишь надеялся на то, что они не решили для себя чего-нибудь… неприличного. Да, уж за что, но за свою хрупкую репутацию в среде бандитов я волновался. Мало ли что они могли со мной сделать, если я им чем-то не понравился. Стоило поберечься хотя бы недели две, а дальше… дальше я не знал, что будет. Но оставаться здесь я не хотел. Мне безумно хотелось выбраться отсюда и вернуться к домой. Если не к себе, то хотя бы в квартиру Маши. У неё дома было так спокойно, что все мои беспокойства улетучивались. Интересно, как она там, в психушке? Когда её выпишут? *** Две недели спустя я проснулся с мыслью о том, что надежды больше нет. Россия больше не появлялся после последнего визита, каких-либо посылок, писем не было. Словом, из внешнего мира никто не давал о себе знать. Так что сегодня должен был быть обычный день в СИЗО: мы как всегда позавтракали и сели за карты, как вдруг дверь открылась, и в камеру зашёл Иван. Не знаю, что на меня тогда нашло: эйфория, истерика, но я себя не контролировал — спрыгнув с опостылевшей скамейке я бросился к нему, но меня тотчас оттянули назад, и тогда минутный приступ отступил. Я вновь смог адекватно проанализировать ситуацию. На Иване в тот день был классический черно-белый костюм, а рядом с ним стояло ещё несколько таких же представительных персон, которых я не знал. — Здравствуй, Кику, — он улыбнулся мне. — Собирайся, нам пора домой. Особо собираться мне не пришлось. Я просто на прощание пожал руку своим сокамерникам и вышел следом за Иваном в коридор, уже чувствуя, что самое худшее позади. Я был рядом со своим другом, он, по-видимому, пребывал в хорошем настроении, которые наверняка значило, что с Машей тоже всё в порядке. Вскоре мы вышли наружу, и я носом потянул свежий уличный воздух. Он был слегка морозным, что немудрено: скоро должны была наступить зима. — Садись в машину, — как только Иван сказал это, передо мной открылась дверь черного автомобиля. Это был не то BMW, не то Bugatti. Я точно не знал, но всё же решился и сел внутрь. Мягкое сиденье автомобиля показалось мне настоящей роскошью после жестких постелей в СИЗО, но я до сих пор не до конца понимал, что происходит и куда мы направляемся. Какое-то время я молча сидел, глядя на сменяющиеся за окном здания, на начинающийся дождь, и чуть ли не засыпал, но вдруг почувствовал, что кто-то тронул меня за плечо. — Кику, послушай, — это был голос России. — Я обо всём договорился. Машу выписали, тебя амнистировали, но какое-то время тебе нельзя показываться на людях. Где-то неделю мы с тобой пробудем у Маши дома, пока всё не уляжется, а потом ты уедешь домой. Всё понятно? — Понятно, — таков был мой вялый ответ. Я особо и не вникал в слова Ивана, но почему-то после них мне стало как-то легче, и оставшийся путь до дома мы проделали без всяких проблем. На улице было холодно и сыро, и настроения это не прибавляло. Да ещё я наступил в грязную лужу, когда вылез из машины. Кроме того, пришлось какое-то время простоять на холоде из-за того, что ключи от дома остались в машине. Пришлось звонить водителю, а пока он приехал, пока отдал ключи прошло достаточно времени, чтобы я замёрз. — Ты уж прости, что так долго, — сказал мне Иван, запуская меня в подъезд. Дрожа от холода, я зашел внутрь бросая косые взгляды по сторонам. Подъем на десятый этаж стал для меня настоящим мучением. За все эти дни я так истощился, что приходилось опираться на стены, чтобы не упасть на пол или скатиться по лестнице вниз. После каждого этажа приходилось делать небольшие перерывы — в глазах темнело от нагрузки. — Кику, ты как? — на этаже восьмом спросил у меня Россия, увидев, как я шатаюсь. — Да… голова кружится, — я поморщился, а в следующий момент почувствовал, что меня взяли за руку. — Идём скорее. Дома и отдохнешь, и искупаешься, — он улыбнулся мне и повёл наверх, время от времени бросая на меня взгляд, будто беспокоился, что если этого не делать, то я исчезну. Старая входная дверь, отделанная кожей, не была для нас преградой. Несколько поворотов ключа в скважине — и мы уже внутри. Возле входа я оставил обувь, на крючок повесил верхнюю одежду, а сам прошел в ванную, где умылся и привел себя в порядок. — Кику, набери себе ванную, помойся как следует, — услышал я голос Ивана из коридора и решил последовать его совету. Что ж, какой бы старой не была сантехника в этом доме, вода в ванной набралась достаточно быстро. Я налил в воду немного пены для ванной (у Маши стояло её несколько видов, и я решил позаимствовать немного кокосовой для запаха) и осторожно погрузился в воду. В СИЗО было так холодно, что даже та чуть теплая вода, что лилась из проржавевшего душа, становилась холодной, а здесь, дома, было тепло и хорошо. Зеркало над раковиной запотело от пара, исходившего от воды, а воздух в комнате стал влажным и теплым, как и должно быть. Я зажмурился от удовольствия и, пошарившись ещё немного по полкам, достал шампунь с типичной надписью «против перхоти». От перхоти я, конечно, не страдал, но всё равно шампунь взял. Кто знает, какие постельные клопы были в тех кроватях, и я решил, что лучше будет отмыться полностью. Где-то через час вода остыла, и пришло время вылезать из ванной. Я спустил воду, смыл с себя пену и наконец встал на полотенце на полу комнаты. Быть чистым было прекрасно: чистая кожа, чистая голова, и такие же чистые помыслы. Вытершись досуха, я надел чистую футболку и шорты, оставленные для меня на стиральной машине, я вышел в коридор и направился на кухню, как вдруг мой взгляд остановился на комнате Иркутска. Я осторожно приоткрыл дверь увидел её. Маша лежала, завернутая в одеяло как в пеленку, и безмятежно спала. Что с ней было в психиатрической клинике, я не знал, так что решил не строить никаких теорий, а осторожно расспросить её, когда проснется. Так, оставив её спать, я зашел на кухню. — С легким паром, — сказал мне сидевший там Иван, после чего встал со стула. — Кушать хочешь? — Хочу, — я сел на стул напротив холодильника, поглядывая в окно — дождь лил как из ведра. — Хорошо, — через какое-то время передо мной оказался большой красный помидор. — Ты пока его съешь, а я супчик погрею. Что ж, особо выбирать было не из чего, так что я взялся есть помидор. Что ж, вкусный, спелый помидор, что ещё можно сказать? Мясистый, сочный, в руках не разваливается. А что ещё нужно хорошему помидору? Да, пожалуй, ничего. Всё-таки, довольно странно, что после недавних потрясений я так спокоен. По идее, я должен с какими-то эмоциями сейчас ходить, мол, желанная свобода вернулась, как я счастлив, но нет. Ничего такого не было. Я всё так же равнодушно доедал свой помидор, не чувствуя ничего, кроме приятного тепла в этой комнате. — А вот и супчик! — к тому времени, как я покончил с помидором, суп разогрелся. Иван поставил передо мной полную тарелку и сел за стол. — Приятного аппетита. Я взял в руки ложку со стола, набрал в неё немного бульона и отхлебнул. Я уже давно не ел горячую пищу (баланда не в счёт, потому что её я с трудом мог назвать едой) и сейчас просто наслаждался ею. Это было просто вкусно: наваристый бульон, вкусная картошка и морковь, аппетитный кусок говядины на кости. Всё это было так хорошо приготовлено, с такой любовью, что хотелось есть этот супчик вечно, но меня хватило только на одну тарелку. — Спасибо, — я небрежно отёр губы рукой и встал из-за стола. Внезапно мне безумно захотелось спать. Я понял, насколько устал за всё это время, и как сильно я хотел просто лечь, закрыть глаза и выпасть из жизни часов на двенадцать. Я задвинул стул и пошёл по коридору в зал, уже представляя, как упаду на диван-кровать и усну как убитый. Это была мечта… но диван был заправлен. Да-да, я зашел в комнату, а диван выглядел как диван, а не как кровать, так что ещё минут десять мне пришлось разбираться, как расправлять этот диван и, собственно, расправлять его! Но всё же, спать я лёг. Завернулся в одеяло, закрыл глаза и наконец заснул.