Любовь моя, печаль моя

С того дня, как она в последний раз видела Джека прошло множество дней и ночей. Иногда ей казалось, что он рядом, что следит за ней, но это был лишь легкий порыв зимнего ветра. Каждый день она вспоминала тот вечер, когда не рассказала Сэму о духе веселья, а он пожелал больше никогда не видеть ее. Она не могла найти себе оправданий, но злило не только это – неужели его любовь так и не смогла пересилить его гнев? Он ушел, и неужели его сердце не тяготит ощущение расставания: на протяжении стольких дней, вспоминая о нем, она испытывала всепоглощающую печаль, ощущала во рту привкус соли от собственных слез, и с ужасом принимала то, что он не испытывает ничего подобного. Разве любовь не призвана прощать? Она ведь столько прощала ему… Смог бы он простить ее слабость по отношению к Кромешнику – вряд ли, но тогда ей казалось, что большинство женщин на ее месте поступили бы так же. Предпочесть быть рядом с тем, кто мог предложить заботу и уверенность, а не с тем далеким любимым, от одного взгляда которого пересыхает во рту, - логичное решение, пусть и болезненное. И все же, она задумывалась о том, что появись Джек снова на подоконнике ее окна в спальню, она забыла бы обо всем и снова принесла ему клятву верности, но он не приходил, и даже стекла не были расписаны извилистыми узорами. Он забыл ее, не смог простить, и, видимо, так должно было случиться. Сейчас в ее комнате горело лишь пару свечей – из-за непогоды уже третий день не было света, что безмерно забавляло Кромешника. Кажется, ему доставляло удовольствие возникать из тени и пугать ее – хотя, разве можно было ожидать другого от Повелителя Кошмаров, внезапно заразившегося духом веселья. Даниэла хотела сказать ему, что у него достаточно плохо получается веселиться и ей отнюдь не хочется делить с ним это чувство, но вспоминать о чем-то, что могло быть связано с Джеком в их отношениях было не принято. Когда она пыталась заговорить с Кромешником о Джеке, он всегда прерывал разговор, всем своим видом демонстрируя, что ему это неприятно, и Даниэла привыкла – возможно, было даже лучше ничего не знать о нем и не иметь возможности встретить его. Она расчесывала волосы, стоя и зеркала. Кромешник стоял за ее спиной, наслаждаясь их отражением в зеркале, а Даниэлу оно пугало – ей почему-то казалось, что с каждым днем они становятся все больше похожими. - Я устала. – Тихо проговорила она, откладывая расческу и поворачиваясь к нему. – Ты останешься со мной? Он улыбнулся и, протянув руку, погладил ее по щеке – это означало «да», в прочем, как и всегда. Он никогда не оставлял ее в одиночестве, за исключением тех случае, когда понимал, что ей это нужно. Что-то в этом было особенно – он слишком хорошо чувствовал и понимал ее, и за это Даниэла была ему благодарна. Она аккуратно легла на мягкую кровать, и когда он лег рядом, тут же обняла его и уткнулась носом в его плече. Слезы наполнили глаза, и как бы сильно она не старалась сдержать их, они все равно скатывались по щекам. Кромешник не стал задавать вопросов, он лишь молча обнял ее и принялся поглаживать по волосам. Забота о ней стала для него важнее всего на свете: она давала ему куда большее, чем все дети мира, и силу, и веру, и какое-то подобие любви – он никогда не позволит себе потерять ее. Она часто плакала без озвученной причины, обнимая его, и он, без объяснений понимал, в чем дело. - Он не простил меня, да? – прошептала она, крепче обняв его. - Ты все еще не можешь забыть, я понимаю. Но он ни разу не попытался увидеться или поговорить с тобой – не пора ли сделать выводы. – Спокойно ответил Кромешник. Если бы он сказал ей правду, о разговоре с Джеком, она непременно отвернулась бы от него и провела остаток дней ожидании своего прекрасного принца. А Джек… он бы простил, и этого Кромешник допустить не мог. Его не мучила совесть – он ведь предупреждал ее, что она в его власти, и она не сопротивлялась – Даниэла и сама слишком хорошо понимала, что он дал ей намного больше того, что мог предложить Джек. - Я пытаюсь смириться с этим, и я счастлива, что ты мне в этом помогаешь. – Она приподнялась на локте и взглянула в его глаза. Их янтарный блеск всегда будет манить своей красотой и коварством, перед которым она не способна устоять. Он смотрел на нее с такой нежностью и преданностью, которым, казалось, не было предела. Именно он превратил ее жизнь в одну из сказок о любви, которые она так любила в детстве. Он был рядом: он поддерживал ее и забавлял, всегда знал, чего она хочет, и знал, как это исполнить. Рядом с ним она почувствовала себя другой. В минуты блаженства, когда время рядом с ним замирало, ей казалось, что из-за спины растут крылья, крылья ее свободы и уверенности. Ей не нужно было ждать и грезить о том, каким образом доставить ему удовольствие – все выходило как-то само собой, будто она, так же как и он, знала наперед каждое его желание. Взаимность до предела смущала ее, и раздирала сердце сомнениями: если это любовь, то почему она все еще не могла забыть Джека, если же нет – когда этот рай, окутанный мрачными тенями, обрушиться? Еще одной потери ей не вынести. - Жаль, что я не могу большего… - он едва касается поцелуем ее лба и вытирает со щек слезинки. - Ты ведь не оставишь меня? Ты так нужен мне… - Я всегда буду рядом – тебе это хорошо известно. - Я… я люблю тебя… - ее сердце бешено забилось в груди, и она тут же отвернулась, словно его взгляд в мгновение обжег ее кожу. Мысли в голове лихорадочно сменяли друг друга, и большинство из них твердило, что ей не стоило говорить этого, но было, пожалуй, слишком поздно. Она сжалась в комочек, страшась его реакции, но он лишь обнял ее, прижавшись головой к ее спине. - Я счастлив, что ты сказала это… Счастлив, как никогда на протяжении всего своего существования… По телу волной разлилось приятное тепло, и Даниэла расслабилась. Может, все это было слишком уж странным, и ее осудили бы миллионы, но слышать его голос, ощущать тепло его тела и то, как его объятия становятся крепче – ничто в мире не способно заменить этого. И она была счастлива! Сердце Джека разрывалось от боли, на глаза накатили слезы. Он наблюдал за тем, как Кромешник обнимал ее, вытирал слезы с ее щек, целовал ее, и это боль душила его настолько сильно, что тьма вставала перед глазами. Здесь в ее комнате, через ее окно, он смотрел на то, как рушиться его мир. Его амбициозность и вспыльчивость стоили ему слишком многого – если бы тогда, сразу после того вечера, он пришел бы к ней, все могло бы быть иначе, но он возомнил себя гордым, и теперь это чувство топило его, лишая остатков здравого смысла. Невыносимо было видеть ее рядом с Кромешником, и еще хуже понимать, что рядом с ним она счастлива. В каждом ее поцелуе он прикосновении он видел собственную беспомощность и глупость. Он потерял ее навсегда только лишь потому, что амбиции Хранителя взяли верх, но к чему они привели? Что он получил взамен ее любви и преданности? Обязанности, которые раньше забавляли, теперь стали тяжким бременем, которое будто тянуло его на дно. Если бы он мог умереть, он предпочел бы эту участь, но это было невозможно. Он сам обрек себя на муки, позволив другому быть рядом с ней, и ему не хватило сил и смелости вовремя помешать этому. Ее слова «люблю тебя» вошли в сердце, как широкий холодный кинжал – это конец, и его жизнь в лучах ее веры кончена. Боль пронзала все тело до дрожи, она была настолько сильно, что хотелось кричать, но из горла вырывались лишь сдавленные хрипы. Слишком поздно он осознал ценность ее любви – она стоила веры всей детей мира, но теперь у него остались они. Джек закрыл глаза, и спрыгнул с подоконника. Ветер подхватил его и понес прочь, и Джеку было все равно, чем закончится этот путь.