The Devil Within

Перестук был неровным, порывистым, как ветер, трепавший занавески на открытом окне. Он еще раз полюбовался своим творением: само совершенство. Девять, семь, три. Белоснежное, изящное. Идеально. Можно даже и продать, но лучше оставить себе. И красная лента хорошо сочетается с каплями крови на подоконнике. Он опять забыл полностью удалить мясо с костей, прежде чем мастерить. Зато в этот раз птица умерла почти сразу. Дурацкие твари, неинтересные. В следующий раз надо найти кого-то повеселее. *** Робба хоронили в закрытом гробу. Все знали причину, и все по молчаливому сговору не упоминали, почему нельзя подойти и попрощаться с покойными по-людски. На всем протяжении бесконечно длинной панихиды Джон не проронил ни слезинки, только сжимал руку Арьи так, что потом она укоризненно показала ему пальцы – покрасневшие и опухшие. «Хорошо, что не сломал», сказала она тихо. И еще: «Ты не виноват». Но он, конечно, был виноват. Еще как. Он мог быть рядом. Народу собралось много – большую часть он никогда в глаза не видел. Джон не плакал, но в глазах все расплывалось, не выходило сосредоточиться, хотя надо было подходить, здороваться, принимать соболезнования, жать руки, не морщиться от приторного запаха чьих-то духов, кажется, фруктовых... Он воспринимал действительность как-то странно: разрозненные пятна цвета, шепотки, выбившиеся из разговора слишком громкие слова никак не укладывались в общую картину. Мозги вырубались, и он периодически застывал на месте, бездумно пялясь на тех, кто пришел попрощаться с Роббом. Джон уже проходил нечто похожее два года назад, когда умер дядя, но тогда у него было занятие, способное отвлечь от чего угодно: бесконечные стычки с Кейтилин, закончившиеся грандиозным скандалом прямо на поминках. Позже, поступив в Риверранский медицинский колледж, он постепенно пришел к выводу, что агрессивность была защитной реакций на стресс. К сожалению, смерть Робба не была ординарным событием из учебника. А из палаты для буйных не отпускают на похороны, поэтому миссис Старк больше не могла послужить буфером между Джоном и реальностью. Когда-то в этом огромном доме проходили пышные приемы, журналисты осаждали порог, пытаясь взять интервью у самого Неда или его очаровательной жены, светской львицы, столпа благотворительности. Когда-то о приключениях и попойках наследника писали все газеты. Когда-то – это примерно несколько месяцев назад. В другой жизни. Нед Старк владел чуть ли не половиной земель Севера, полжизни исполнял обязанности мэра, и его старший сын и наследник обещал стать значительной персоной. После снятия Неда с должности многие делали ставку на его старшего сына. Дядя держался бодро, и пока он был жив - все шло неплохо... – Как же мы теперь будем? – спросила Санса, подойдя так незаметно, что он вздрогнул, выплывая из мутных воспоминаний. Черное платье из жатого шелка удивительно ей шло, и эти неуместные мысли немного отвлекали от главного. Робба нет и больше никогда не будет. Неда нет. Кейтилин нет. Ничего не будет, как раньше. – Как-нибудь, – Санса смотрела на него с отчаянием, будто молчаливо молила о помощи, и он почувствовал, что потеет под слишком тесным костюмом. – Все устроится. – Ты теперь останешься, – сказала она с утвердительной интонацией, даже не спрашивая. – Ты – семья. Я не справлюсь одна. Я не хочу. Я ничего не умею, меня не учили! – Я останусь, – кивнул он послушно, хотя они оба знали, что это ложь. Она хочет и она справится. А его завтра здесь не будет. На следующее утро он уехал, чтоб никогда не возвращаться. *** Надо сказать, что свою работу Джон представлял тогда совершенно по-другому. В радужных мечтах он, молодой, подающий надежды специалист, сидел в удобном кресле, тонко улыбаясь очередной прекрасной и очень печальной пациентке, которую бросил неверный возлюбленный. На нем был светлый двубортный пиджак, волосы немного развевались от весеннего ветерка, врывающегося в приоткрытое французское окно. Да, и кабинет его располагался в старинном особняке в самом центре города. Собственно, он занимал целый этаж, и тяжелая дубовая дверь с медным молоточком в форме головы грифона... ...А, к черту все это. Никаких молоточков, никаких ветерков. Никаких очаровательных пациенток с большими влажными глазами в пределах досягаемости. Реальность оказалась жестокой: молодому, подающему надежды специалисту не светил особняк, да и вообще собственная практика без лицензии, на которую еще надо было заработать. Прямо скажем, с лицензией он тоже нафиг никому не сдался. Скудное материнское наследство позволило оплатить колледж и бакалавриат, но на этом все закончилось. Зато в общественном фонде «Стена», филиалы которого были раскиданы по стране, принимали на оплачиваемую стажировку любого, кто мог показать настоящий диплом и не рассчитывал на большую зарплату. Джону предложили скромное место в Дредфорте, промозглом и унылом северном городишке. И даже это можно было считать огромной удачей. Работа была довольно нудной. Впрочем, под началом Станниса Баратеона (профессора, сэра и черт знает еще кого, и только попробуйте случайно назвать его просто Станнисом, как сделал Джон в первый же день, пожалеете, что родились на свет) она другой быть, видимо, и не могла. Цыпочки, брошенные парнями, в «Стену» захаживали редко – все больше наркоманы или подростки, сбежавшие от побоев и насилия, ну, или просто так сбежавшие. А примерно половину времени занимала строгая отчетность, расшифровка записей и прочие унылые вещи, которым не учили в колледже. Поговаривали, что всех мало-мальски интересных пациентов Станнис берет себе, не доверяя молодым помощникам: Джону, Сэму Тарли и Эддисону Толлету. В принципе, понять его Джон мог: никто из них не был помощником мечты (хотя были ли мечты у такого зануды, как Станнис?..) Сэм – милый парень, но трус, который физически не может скрутить буйного или выдержать, когда на него полчаса орут. А если торчка тошнило прямо у него в кабинете, Сэм к нему присоединялся. Эдд – бывший гот со своеобразным чувством юмора, одевающийся исключительно в черное. Он был вполне способен поддержать желание пациента осуществить суицид, и даже порекомендовать приятный и легкий способ, или же подшутить над человеком в глубокой депрессии. И, наконец, сам Джон – он очень старался, но быстро понял, что ему просто плевать на людей. Это открытие не слишком огорчало. Чем больше чужих историй Джон узнавал, тем более похожими они казались; люди, их важные проблемы и грязные секреты были на поверку шаблонными и скучными. Он учился нажимать на нужные кнопки, но так и не узнал ничего по-настоящему интересного, поэтому энтузиазмом тут и не пахло. Так было, пока он не познакомился с Рамси. *** Джон уже навидался всякого – и трудных подростков, и мелких жуликов, и насильников после отсидки, и их жертв (иногда, если и жертва, и насильник были приписаны к одному округу и одной страховой, выходило забавно), и домашних тиранов, и просто психически больных. И буйных, и тихих, и приставучих. Рамси казался совершенно другим. Нормальным. Это и было самое странное. Нормальных обычно отправляли к Сэму, поэтому поначалу Джон даже намеревался спросить у Станниса, не ошибся ли он с распределением, но почему-то так и не смог. Разговор с Рамси доставил ему неожиданное удовольствие – будто среди постоянного тумана вдруг проглянул кусочек тусклого голубого неба. Глаза у Рамси были именно такие – тускло-голубые, с яркими черными зрачками, которые никогда не расширялись до уровня радужки, не сужались до размера булавочной головки. Все в нем было стабильным и усредненным. Рамси не повышал голос, не обкусывал губы до крови, не обламывал ногти, не резал себя, не кололся, не нюхал. Не насиловал, не сидел, не привлекался (во всяком случае, судимости всегда вносились в карточку). Первый вопрос, который Джон задал ему в первую встречу, был: – Что с вами не так? И Рамси ответил: – Не знаю. Прошло довольно много времени, пока Джон понял, что тот имел в виду. На Рамси была опрятная клетчатая рубашка в зелено-красную клеточку, застегнутая на все пуговицы, чистая, с кармашком слева, на уровне сердца. Когда-то у Джона тоже была похожая – лет в пятнадцать; он купил ее на первые самостоятельно заработанные деньги, помогая устроить сельский праздник. И носил, не снимая, несколько дней, пока Робб не облил ее кофе (а позже признался, что сделал это специально). На кармашке была какая-то вышивка, но очень маленькая, и Джон никак не мог разглядеть ее – все-таки между ними было пустое пространство, и странно было бы, если б Джон вдруг встал из своего кресла, шагнул к Рамси вплотную и взял его за воротник, изучая рисунок вышивки. Но теперь он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме чуть расплывающегося (очки он так и не начал носить, несмотря на предписания своего окулиста) рисунка. Поэтому Джон просто щурился, стараясь скрыть свой неуместный интерес за благожелательной улыбкой. Через пять минут разговора Рамси вдруг сам прервался и сказал: – Это птичка. И покраснел, это выглядело удивительно мило. – Извините, – вот сейчас очки бы пригодились, их можно было бы снять, протереть размеренными движениями, скрывая тем самым стыд за свой идиотизм. – Я просто... очень мелко. – Я тоже очки не ношу. А зачем – все и так видно. Очень люблю птиц. Я сам вышивал, – сказал Рамси и улыбнулся, улыбка у него была застенчивая и как будто испуганная. И что-то такое в его тоне просто заставило Джона начать приглядываться к нему повнимательней. *** Вскоре после того, как Рамси стал его пациентом, Джон встретил в «Безруком рыцаре» Теона Грейджоя. Собственно, он не собирался идти в паб один – но Эдд и Сэм в последний момент не смогли. Ну, скажем, не смогли не по своей воле – Станнис заставил их переделывать какие-то отчеты. В результате в субботу вечером Джон оказался за барной стойкой в гордом одиночестве, чувствуя себя довольно глупо: он не был фанатом выпивки, а знакомиться с кем-либо не собирался. Несчастный бокал пива так и остался нетронутым, потому что минут через десять Джон услышал знакомый голос, и Теон плюхнулся на соседний стул, держась руками за столешницу, чтоб не сползти вниз. Они не виделись три года, но не узнать его было невозможно – даже несмотря на то, что теперь правую щеку Грейджоя от глаза до уголка губ пересекал длинный шрам. Кроме того, Теон не улыбался своей фирменной (мерзкой) улыбочкой, просто мутно смотрел сквозь него. И все равно... – Привет, – сказал Джон обреченно, потому что молчать было невозможно. – Давно не виделись, Грейджой. – О че-е-ерт! – отозвался Теон, что явно говорило об отсутствии радости по поводу случайной встречи. – Т-ты здесь! Потом он качнулся вперед и упал прямо на Джона. Кажется, тошнить его начало уже в процессе. Наверное, это было глупо, но Джон, вместо того, чтоб уйти и забыть все это как страшный сон, взял Теона за шиворот и отволок к себе домой. Что удивительно сближает людей, так это ночь, проведенная над одним унитазом. Утром Теон, проспавшись, явно пытался быть милым и даже предложил встретиться еще раз, «вспомнить старые времена». Джон согласился с неожиданной для самого себя радостью: Теон стал живым напоминанием о тех далеких, беззаботных днях, когда они втроем тусовались в лучших северных барах, не думая о будущем. Однажды они даже слетали в Дорн и сняли одну цыпочку на троих. Точнее, Робб и Теон – сняли, а Джон – смотрел и ощущал скуку пополам с неловкостью и тошнотой от выпитого. Теон всегда казался ярким, как падающая звезда – громко смеялся, откровенно шутил, бесстыдно соблазнял, даже с Роббом, кажется пытался кокетничать... Сейчас он как будто выцвел, поблек и стал обычным – одевался, как мелкий клерк, да по сути и был, видимо, мелким клерком. Где конкретно он работал, Джон не запомнил, тем более, что говорил Грейджой в тот вечер очень неразборчиво, все больше издавал звуки, к которым лучше было не прислушиваться. Позже выяснилось, что алкоголь не при чем – у него как-то хитро сломался зуб, и пока якобы полному восстановлению не подлежал. Потому–то он и не улыбался больше. Хотя случаются на свете вещи и похуже, чем выбитый зуб. Они оба это знали. Как именно Теона занесло в провинциальный Дредфорт, Джон не спрашивал. Вроде бы тот раньше строил планы на престижную должность в столице и ненавидел северный промозглый холод, но теперь даже не заикался о том, как бесит его погода или что-либо еще. Теперь он стал ровным, как линия горизонта, и, встречаясь с Джоном иногда по вечерам, в основном молча пил, слушая истории о любопытных пациентах. Собственно, практически все они были любопытными, если в сферу ваших интересов входят поджоги, инцест или бытовое насилие в ассортименте. Теону, кажется, нравилось. Сначала Джон почему-то решил, что говорить они станут о Роббе. Но о Роббе Теон не сказал ни слова, как его и не было. Постепенно Джон привык к мысли, что никаких скрытых мотивов у Грейджоя действительно нет, и лишь иногда ловил на себе странный взгляд – в нем было беспокойство, словно Теон хотел предупредить о чем-то, но боялся. С чего бы ему бояться Джона?.. *** – У вас есть друзья? У меня нет, – Рамси улыбался, перебирая пальцами стопку листов бумаги. Джон попросил его принести свои рисунки. – Наверное, это здорово – когда есть друзья. – Ты приходишь сюда, чтоб найти друзей? – осторожно предположил Джон. – Может, тебе стоит пойти в группу поддержки? – Я туда ходил, – улыбка несколько потускнела, и Джон вздрогнул. – Но я не очень умный, и говорю медленно. И стесняюсь. С вами так приятно говорить. Но я могу не приходить, если вам не нравится. «Я твой терапевт, мне не может нравиться или нет, страховая платит мне за тебя деньги», хотелось сказать Джону, но он промолчал. Рамси не был похож на богача, но словно бы не понимал ценности денег. Своей ценности он тоже не понимал. – Мне очень приятно общаться с тобой, – сказал Джон своим самым «положительным» голосом. Он практически не врал. Единственное, что мешало ему наслаждаться сеансами – странное и сосущее чувство в груди, ужасно похожее на жалость. Это разъедало изнутри – нельзя сочувствовать пациентам по-настоящему, иначе ты пропал. Тем более глупо видеть в случайном пациенте, который старше тебя на два года, отражение юного себя. – А мне не приятно со мной общаться, – внезапно сказал Рамси еле слышно. Джону пришлось напрягать слух, чтоб услышать эту в высшей степени странную фразу. – Ты ошибаешься, – уверенно произнес Джон, зная, что излишне форсирует, но не мог удержаться. Эти глаза, эта улыбка рождали в нем желание защищать, хотя сидящий перед ним парень был взрослее его самого. – Любой будет рад с тобой подружиться. Попробуй, ищи точки соприкосновения. Общие интересы. (Любой будет рад подружиться с тобой, приятель, говорил Робб и хлопал его по плечу, а потом уходил шляться с Теоном) – Я люблю птиц, – застенчиво сказал Рамси. – Я уже говорил. Только они не живут долго, птицы. На мгновение его лицо странно искривилось. – Заведешь новых, – жизнерадостно предложил Джон. – Так и с друзьями. Если кто-то тебя не любит, просто не обращай внимания. Ты не можешь понравиться всем. Люди разные, и в каждом есть изюминка. – Когда-то я пытался понравиться одному мальчику, – осторожно сказал Рамси. Так и сказал – не «парню», а «мальчику». – Я старался. Но он не стал дружить со мной. – В следующий раз обязательно получится, – Джон удержался от того, чтоб похлопать Рамси по плечу. Это было бы абсолютно неуместно. *** Иногда получалось даже у Джона. Он часто спрашивал себя, чем заслужил Сэма. Робб был любвеобильным, и его любовь щедро лилась на всех, включая Джона и далеко не только его; Арья свирепо кидалась на его защиту при каждом удобном случае; но именно Сэм стал ему настоящим другом, таким, о котором он мечтал все детство: теплым, заботливым и понимающим. Последнее было ключевым: Джон выбрал будущую профессию, прекрасно зная за собой умение выслушать и понять практически любого (было бы желание), но у самого него были проблемы с выражением эмоций. После смерти Робба они усилились, стали нерушимой стеной, оберегающей от мира. С Сэмом стена исчезала; и Джон прекрасно осознавал, почему к Тарли запись была на месяц вперед. С какой стати он торчит в этой дыре и терпит придирки Станниса, было абсолютно непостижимо. Единственной настоящей проблемой Сэма (кроме лишнего веса, с которым тот боролся упорно и безнадежно) были отношения с девчонками. Выходя за пределы своего кабинета, Сэм будто терял уверенность в себе. Поэтому даже знакомство с бывшей бродяжкой, сбежавшей от отца-тирана и родившей в пятнадцать лет после изнасилования, можно было считать большой удачей. Не идеальный вариант – но в двадцать два года любая девушка лучше, чем ничего. Когда два запинающихся и краснеющих существа ухитрились договориться о свидании, Джон про себя облегченно выдохнул и мысленно скрестил пальцы. Увы, Сэму определенно не везло в любви: в «тот самый день» Джилли отказалась от встречи наотрез. – Она сказала, что по их кварталу бродит маньяк, – поделился Сэм, заедая горе пончиком в кафешке напротив «Стены». – Убивает девушек. Ну... не только девушек. Ты понимаешь. Нельзя по вечерам гулять. Не получится ничего пока. Джон посмотрел на него сочувственно. Только Сэм мог поверить в такую ерундовую отмазку. – Про него писали в газетах? – деликатно поинтересовался он. – Не-ет, – протянул Сэм и со значением покачал головой. – Полиция не хочет раздувать шум. Ну, ты же понимаешь. Паника начнется. Он отрезает им... головы. Ты понимаешь. Джон вздрогнул от ужаса и тут же рассердился на самого себя. Нельзя так реагировать на глупую выдумку девчонки, которая передумала идти на свидание. – Понимаю. А она откуда знает? – Говорит, убили кто-то из их квартала. Какого-то мужика. Он был... ну, ты понимаешь. Нелегалом, – сообщил Сэм, облизывая крем с пальцев. – Местные собираются устроить облаву. Раз полиция... ты понимаешь. Понимаешь. Будешь свой пончик? Пододвинув другу блюдце с пончиком, Джон скептически хмыкнул. – Значит, никто не знает, что его убили, а Джилли знает? Может, его и не убили вовсе? Или свои и прирезали в пьяной драке? – С него сняли кожу, – таинственно сказал Сэм. – Не всю. Ты понимаешь. Если б всю, его б не опознали. – Теперь я ясно понимаю, – кивнул Джон с фальшивым сочувствием. – Джилли сама нашла его? – Зря смеешься, просто мэр и комиссар Сиворт, – Сэм перешел на задушенный шепот, – боятся народного восстания. Так Эдд сказал. – Он тоже в курсе этого ужасного происшествия, – час от часу не легче. Толлетту следовало сделать строгое внушение. – Он просто предполагает, ну, Эдд, но разве не полиции... Джон бессильно закатил глаза, пытаясь утопить свое горе в чашке с остывшим кофе. А потом Сэм сказал кое-что еще. – Он пришивает их обратно. Головы. Ну, ты понимаешь. Джон инстинктивно дернулся и двинул себе краем чашки по зубам.