«НеБелоснежка и 13 гномов»

Вы когда–нибудь загадывали желания в Новогоднюю ночь? Да–да, те самые, что с шумом и треском выплескиваются пеплом из пузырящихся горечью бокалов, а за окном в это время ревет вьюга и слепит мир бесконечно счастливых людей, радующихся, словно дети перезвону колоколов на главной в эту ночь башне. Нет? Попробуйте обязательно. Вдруг сбудется... «Вдруг сбудется?» — ещё не было и четверти часа до полуночи, но все блюда с праздничного стола были испробованы, самые сокровенные мечты записаны на бумагу столь тонкую, что сквозь неё можно разглядеть огни новогодней ели. Ещё не было четверти часа, а припасенный мамой на десерт яблочный пирог уменьшился в два раза. Нет. Уже в два с половиной. До полуночи не было ещё четверти часа, и весь дом был полон праздничной беготней — тот тут, то там из–под стола или из-за кресла выскакивала со шлейфом радостного смеха и конфетти задорная маленькая девчушка лет семи; кто–то весело хлопотал на кухне, споря время от времени по поводу всяких мелочей вроде цвета салфеток и количества столовых приборов; даже обычно ленивый и не подвижный, словно тяжелая грозовая туча, серый кот поддался вихрю суматохи и пушистым облачком крутился вокруг чьих–то ног, выпрашивая лакомый кусочек. Правда он вскоре, убаюканный белизной свежих сливок, прилег под сенью смолистой хвои и заурчал на свой проверенный временем мотив. Белели стужей рваные облака в прозрачной синеве ночного неба. Точно ненароком пролитая сметана, снежное покрывало задернуло своей пеленой нагой остывший после пылкой багряной осени дерн. Отгремели куранты, ещё не стихли последние редкие и далёкие залпы сапфировых, рубиновых и золотисто–обсидиановых салютов, а в доме всё было блаженно тихо: не гремела, не журчала посуда, не доносился отовсюду детский топот и шуршание оберток из–под приторно сладких угощений; в клетке утомленная поздним часом замерла на месте канарейка, и не разносился больше её восторженный щебет. Не было больше праздничной возни, и с минуты на минуту можно было ждать того момента, когда весь дом вот–вот дружно зевнет от сладостной дремоты. В таки минуты всегда ждешь, что произойдет что–то великое и безмерно важное. В такие минуты, как нельзя кстати кружка горячего шоколада или чая, но непременно с парой–тройкой ложечек корицы, или на крайний случай с лимонной долькой. Ещё бы укутаться поплотнее в немного колючий шерстяной плед и присесть под эту саму ель, у которой только час назад ютились звенящие бокалы и топочущие по вычищенным половицам люди. А потом, когда содержимое кружки неумолимо уменьшится и приблизится к пустоте, достать бы уже потрепанные наушники и послушать, как звучат в них, словно пожелтевшие от времени, но не изжившие ещё своё мелодии. В такие монеты ждешь, что то, что начертано на бумаге, четверть часа назад, непременно сбудется. Такое чувство, знаете, рождается, когда с торжеством входит в дом красавица ель и все кружатся и воркуют подле неё, а ты смиренно стоишь, томно вдыхая запахи леса и мороза, и ощущаешь каждой своей клеточной — вот, уже здесь в твоем доме; ещё оно пробуждается в тот миг, когда впервые за долгое время достаешь из пыльного чулана путанную–перепутанную связку гирлянд, часами сидишь, перебирая в руках паутину из цветных лампочек, и всё ждешь–ждешь. Конечно, непременно ты весь в ожидании той самой секунды, когда с шумным всплеском разливаются по граненым бокалам пенящееся и пузырящееся вещество, а потом с благоговейным трепетом спешишь начертать на бумаге непременно продуманное заранее (или родившееся в один миг) желание. И ты чувствуешь — вот оно — уже здесь, в бокале, пусть там даже простой яблочный сок, но вот оно! «А вдруг сбудется?» *** Сладостные росы бархатных холмов переливались в солнечном свете. В прохладных высях, подобные неугомонным овцам бежали друг за другом белобокие отары облаков, подгоняемые неутомимым зефиром. Земля вокруг была полна первозданной свежестью, и всё вокруг двигалось и росло: травы шелестом отзывались на многие мили вокруг; пчелы мурчали свою древнюю, словно мир, песню, сновали туда и обратно вокруг едва колышущихся полураскрытых бутонов. Всё казалось одним прекрасным нескончаемо огромным сном — до самого горизонта простиралась витражная зелень полей, а впереди было бездонное синее небо. Но нет, это не было сном. Всё вокруг — насколько хватает взора — настоящее, переполненное жизнью. Кажется, только опустишь руки в шуршащий куст, и он выплеснет на тебя всё дыханье лета; только погрузишь ладони в прозрачно–голубой шелк трав, и они оросят тебя россыпью мелких жемчужин живительной влаги. — Доброе утро. Да, утро действительно доброе. В такое утро чудесно лежать в тени трав и слушать как мелькают меж них кузнечики. В такое утро действительного верится, что нигде во всем огромном–при–огромном мире нет ничего важнее такого доброго утра. — Что вы хотите этим сказать? Просто желаете мне доброго утра? Или утверждаете, что утро сегодня доброе — и неважно, что я о нём думаю? Или быть может, вы испытали на себе доброту этого утра? Имеете ли в виду, что все должны быть добрыми в это утро? — в такое утро и не замечаешь, что начинаешь повторять чьи–то совсем чужие слова; радостно подставляя щеки солнцу и щурясь словно кот; в такое утро даже не замечаешь, перед кем ты произносишь эти слова. — И то, и другое, и третье — я полагаю, — бывает миг, когда вдруг неожиданно всё встает на свои места, это знаете как в старых часовых механизмах на одну секунду всё останавливается, замирает, а потом вновь время продолжает свои бег; но это уже совсем иное время. Сверху вниз он оценивал её старым, видавшим многое взглядом. Он видел множество ветров, что скользят в листве деревьев, и сотни рек, что устремляются в глубочайшие озера. И он видел как она, вскакивая и отпрыгивая в сторону, не удерживается на ватных после сна ногах и кубарем катится вниз, мелькая в зеленой траве холма. *** — Вам ли, Олорин, не знать, что будущее изменчивой и неустойчиво пред такими мелочами как случайности, — девушка шла, вперед шлепая босыми пятками по крупной придорожной гальке и зябко прижимая к груди тонкие кисти, как буду–то и не знойное летнее утро окружало её, а самый холодный февральский день нагрянул без предупреждения. Подол её платья собирал чистые росы и шуршал, как опадающая осенняя листва. — Но случайности не случайный, — волшебник уверенно ступал вперед ничуть не опираясь на посох (но может только немножко) и наблюдал за мерным покачиванием трав из–под широких полей своей остроконечной шляпы. — И то верно. В травах пахнущих цветущей земляникой водили хороводы пчелы. Чистые росы собирал подол платья. В такое ясное утро как не устремить свой взор на плывущие мимо поля? Как не насладиться хрустальной тишиной, такого доброго утра как это? Но вскоре поток слов подхватил и понес путников вперед — в неведомую даль, куда зовет дорога, сплетенная из причудливых узоров кружева тропинок и троп. — А Вы, юная мисс, случайность ли? — Я полагаю, что на это вопрос у Вас найдется ответ. — Но позвольте узнать, как же я смогу дать верный совет тому, кого не могу назвать иначе кроме как «юная мисс»? — Ференика.