«НеБелоснежка и 13 гномов»

Немного шафрана и базилика. Как это в одно утро проснуться и понять, что ты больше не можешь сказать, что есть место, которое можно назвать своим домом? И был ли он вообще? Как это очутиться в час между утром и закатом на равнине залитой солнцем и узнать, что твое имя сменило акценты и звуки? Наверное, это так же, как идти вперед по глухой лесной чаще не зная ни самой дороги, ни её конца — невообразимо страшно и в тоже время завораживающе манящее; словно чувствуешь себя счастливее всех на свете, ведь пред тобой целый мир без конца и края — вот он — пахнет кедром и соломой, шепчется шелестом медуницы и зовет всё в даль. Они миновали заросли орешника: вдалеке осталась мельница со старым деревянным колесом, что черпает свои силы из голубой, как седая сирень воды, а впереди виднелись хороводы бесконечных холмов. Красные ягоды, до краев наполненные соком, теснятся по соседству с пузатыми и круглобокими, словно двери окрестных домов, желтыми тыквами. Куда не глянь — повсюду заросли малины и сладкий виноград. В это утро воздух ещё полон дремотной негой и по ветвистым улочкам ещё не носится быстроногая ребятня, не сверкает босыми ступнями ни один хоббит. Бэк–Энд ещё дремлет в ожидании нового дня, а двое путников уже приближаются к его зеленой двери. В то самое утро Бильбо Бэггинс сидел на пороге, неторопливо попыхивая трубкой. Гендальф предстал перед ним — как и всегда переставал пред кем–либо другим — в синей остроконечной шляпе, длинном сером плаще и серебристом шарфе, искрящемся, словно нити тончащего серебра. С посохом в руках, маг не расставался с тех самых пор... да, он, пожалуй, и сам не помнил, как давно это было. Душистые лужайки переполняет разноцветье эхинацеи, горицвета и цикория, но само собой появление Гендальфа среди них приносило предчувствие завораживающей истории, какие обычно он приносит с собой. Но Бильбо просто увидел какого-то старика с посохом. — Доброе утро!— добродушно протороторил хоббит, неотрывно наблюдая за тем, как легкое серое колечко поднялось, поплыло всё выше, скрываясь где–то за Холмом. — Что вы хотите этим сказать? — спросил Гендальф, разглядывая своего собеседника из–под косматых седых бровей, — Просто желаете мне доброго утра? Или утверждаете, что утро сегодня доброе — неважно, что я о нём думаю? Или имеете в виду, что нынешним утром все должны быть добрыми? — Всё это сразу, я полагаю,— Бильбо больше не скрещивал ноги, сидя на скамеечке возле крыльца. Напротив, он был серьезно озадачен происходящим, хотя и пытался скрыть своё недоумение в сортировке утренней почты. По лазурному небу мерно плыли облака; покачивались из стороны в сторону пухлые бутоны иван–чая и космеи, а старик продолжал стоять, опершись на посох и выжидающе смотреть на хоббита. Да так пристально, что видимо, разбудил, давно дремлющее и ждущее своего часа, Туковское любопытство и хоббит не сдерживал его более: — Прошу прощения, мы знакомы? — Тебе известно моё имя, хотя ты и забыл, что оно принадлежит мне. Я — Гэнлальф, а Гендальф — это я, – настала небольшая пауза, в тишине которой только и слышны были песни цикад, но вскоре маг продолжил, — И я ищу тех, кто решится отправиться со мной в приключение! — Приключение?— удивленный хоббит едва ли не выронил свою длинную–при–длинную трубку,— Нет, нет! Советую поискать вон там за Холмом или по ту сторону реки, простите. Доброго утра! Казалось, разговор окончен и это яснее некуда, поэтому Бильбо поспешил юркнуть в свою норку, да только помедлил на пороге, поскольку спохватился об оставленной на скамье трубке (хоббиты уж такой вот забавный народец — без табака ни на шаг, да ни какого-нибудь, а добротного, как «Старый Тобби», например). И вот он уже спешит вернуться, переступая через две ступеньки и сверкая своими аккуратно расчесанными пушистыми ступнями. Эта незначительная, для многих, но не для всех, конечно, деталь не ускользнула от взора той, что предпочитала оставаться в тени плаща Гендальфа; она рассмеялась как можно тише, словно тонкая нить паутины лопнула где-то далеко среди цветущей земляники. — Прошу прощения. — Ты извинился, Бильбо Бэггинс и не то чтобы к лучшему,— Гендальф переступил с ноги на ногу в своих больших черных сапогах, — что ж, решено: ты отправляется в путь, для тебя это будет полезно, а меня порядком развлечет... Пожалуй, сообщу остальным. — Остальным? Что... нет! Нет, нет, нет! Не нужно нам никаких приключений. Здесь,–хоббит притопнул одной ножкой у самого порога, для убедительности ещё раз возразил и собирался пожелать доброго утра, как вдруг произошло нечто непредвиденное... Из–за спины Гендальфа показалось разгоряченное лицо, улыбающееся точно так, как если бы раскаленная после летнего зноя земля, почувствовав легкий моросящий дождик, могла улыбнуться — непременно искренне и благоговейно. — Ах, юная леди, — Гендальф уже и позабыл, что пришел к двери Бек–Энда не один, или, по крайней мере, сделал вид, что забыл, — позвольте представить Вам Бильбо Беггинса, — старик легонько подтолкнул девушку вперед, — полагаю, он будет непрочь принять Вас у себя на пару дней. Я ручаюсь, мистер Бильбо, леди Ференика не доставить Вам хлопот. — Но... я не думаю, что ждал гостей в такое ранее утро,— господину Беггинсу больше всего хотелось, чтобы незваные гости поскорее убрался восвояси. Но как любой уважающий себя хоббит он проявил вежливость и терпение, что непременно было в почете в здешних краях. — Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро! Очень рада знакомству,— Ференика протянула руку хоббиту в дружественном жесте и тот её пожал. —Что ж пожалуй, уважая память твоего деда Старого Тука и твоей матушки Белладонны, я дарую тебе то, о чем ты просил,— обратился вновь к Бильбо волшебник. — Так ведь я, уж простите, ничего не просил. — Разве? Ты уже трижды просил у меня прощения. Так вот, я тебе его и дарую. Скажу откровенно, я забрел в этакую даль только ради тебя. Пойдем со мной. Это приключение обещает быть занятным для меня и полезным для тебя — и весьма выгодным... — Извините! Не надо мне никаких приключений, благодарствую! Только не сегодня! Доброе утро! Пожалуйста, приходите к чаю… Милости просим! Завтра. Да, приходите завтра. Всего хорошего. — С этими словами хоббит поспешно поздоровался с соседями издалека и юркнул за круглую зеленую дверь. А Гэндальф, отсмеявшись, подошел к двери и концом посоха начертал на ней странный знак. После чего повернулся, зашагал прочь и скрылся где–то под тенью старого тиса, там, где дорога пошла под уклон. Тем временем хоббит в своей норе был крайне удивлен столь неожиданному визиту, но в тоже время и рад, что на чай осталась только юная мисс, а не этот упрямый старик. Надо признать, что Бильбо был изрядным любителем принимать гостей и поэтому вскоре напрочь позабыл о Гендальфе, хлопоча над угощениями. И когда хоббит доел второй пирог, то мало-помалу успокоился и уже мысленно поздравлял себя с тем, как ловко избавился от страшного приключения. Время неуклонно стремилось к закату, и вскоре наступила пора готовиться ко сну. Бильбо Беггинс разыскал ключи от гостевых комнат, взбил подушки и перины. К удивлению или может быть ксчастью, девушка не была столь высока как Гендальф, или другие люди — чего уж там, она едва ли была вещи самого хоббита. Поблагодарив хозяина за чудесное угощение и радушный прием, девушка окунулась в мягкость хлопка и льна. Следом погасли огни и в круглом окошечке, что было в комете Бильбо Беггинса, который изрядно подустал от хлопот. Но радушие, как известно, прежде всего. *** Сквозняки понесли по всем коридорам соблазнительные запахи, и дом наполнился духом жареного теста. Бильбо пробудил ото сна душистый хруст свежеиспеченного хлеба, только что разрезанного на теплые ломти. Хоббит, стоя на пороге собственной кухни, ахнул — кругом взметаются тучи сахарной пудры, трещит на сковороде поджаристая рыбешка; немного неуклюжие руки сами находят нужные банки и коробки с пряностями — всё, что когда–то неподвижно стояло ровными рядами на полках, теперь пляшет в собственном танце над булькающими и пенящимися кастрюлями. Вперемешку и старый мешок с мукой, и желтый глиняный горшочек с маковой пудрой, и гвоздика, и майоран, и душистый перец. — Ой, — девушка разворачивается к двери и прижимает обожженный палец к губам,— доброе утро, мистер Бильбо! Просите, я разбудила Вас? —Нет–нет. Я как раз собирался вставать,— хоббит прошелся вдоль кухни, звонко чеканя шаги по аккуратно вымощенной плитке, и остановился возле изрядно оскудевшего мешка, — о, неужели Вы использовали все запасы муки? — Простите, кажется, да. Мне так хотелось отблагодарить Вас за радушный прием, что просто не нашлось лучшего способа, чем приготовить завтрак,— девушка пристыжено опустила глаза на перепачканный белым песком и сыпучими пряностями подол платья. — О, ничего страшного! Я как раз собирался сегодня посетить ярмарку, вот и лишний повод. Гостья в тот же миг просияла улыбкой и чуть слышно произнесла: — Мистер Бильбо? — Да–да,–хоббит высунул свой нос из–под крышки дымящейся кастрюли и удивленно посмотрел на гостью. — Не могли бы Вы помочь мне накрыть на стол? Зазвенели и защелкали тарелки; замелькали руки — разворачивали новую, скрипящую от чистоты, скатерть. Но совсем скоро с завтраком было покончено, и от утреннего пира осталась только немного накренившаяся гора немытой посуды. *** Она проснулась на рассвете, сладко зевнула и потянулась, поначалу не заметив ничего странного. Но потом поняла — потолок в комнате был незнакомым; на сводчатых выбеленных стенах играли, выплеснувшиеся из хрустальной цветочной вазы, солнечные блики; кругом — от одного края комнаты до самой макушки дубового шкафа — пахло старым деревом и брусникой. Ей потребовалась пара минут, чтобы осознать, что прежняя жизнь исчезла, растворившись в новых чувствах и ощущениях. За окном запели птицы. Девушка тихо пододвинулась к краю кровати и встала, боясь разбудить наступающий новый теплый день. Где-то по близости слышалась трель зяблика, похожая на звук капающей воды. Птицы просыпались и летели ввысь, что бы радовать восходящее солнце своими мелодичными голосами. А зачем же просыпаться в такое ранее утро ей? Не за тем ли, чтобы, как и всегда подняться вместе с солнцем и поспешить по своим рутинным делам? Но о каких делах может идти речь, когда и делать–то собственно нечего? Она постояла сполминуты у ещё не заправленной кровати, и свежая, как дыхание весеннего ветра мысль влетает веселым мотыльком в полураскрытое окно. «Если не знаешь, что делать, — думала про себя Ференика, — так делай то, что и всегда». Кухня яростно загромыхала кастрюлями и тарелками. На утренний зов бодрящего пряного завтрака откликнулся хозяин дома и вскоре они дружно наперебой обсуждали соусы и приправы, пироги с клубникой, тмином и яблоками. Когда Бильбо Беггинс скрылся за обратной стороной круглой двери, она подхватила жестяное ведро и помчалась на задний двор. Хотя водопровод в норке был отлично налажен, ей казалось, что вода должна быть непременно дождевой. Поросшая мхом бочка нашлась практически сразу — стоило только ступить в залитый утренним солнцем сад. Ференика схватила ковш и погрузила его в бочонок с водой, прозрачной, как прохладные выси. Постепенно ведро наполнилось до краев, и пора было возвращаться в дом, но ноги несли всё дальше вглубь сада к зарослям шиповника и букету ароматных звуков. Солнечные отблески полуденного солнца отразились в стеклянных бутылках, промелькнули сквозь щели дубового стола и скатились вниз по округлым бокам тарелок. Был тот самый час, когда завтрак дивным–давно окончен, полуденный перекус съеден, а до обеда оставалось ещё долго–долго. Делать было ровным счетом нечего. Девичьи руки по наитию скользили вдоль книжных полок, доставали то одну книгу, то другую, но тут же возвращали всё на свои места, стоило только где–нибудь в коридоре скрипнуть разбухшей от зноя половице. Она ходила вдоль широкого коридора взад и вперед до тех самых пор, пока густой запах туши и чернил не откликнулся из–за робко приоткрытой двери. Солнце давно миновало эту сторону холма, и только длинные тени обрамляли письменный стол–великан. Его, точно старый утес, окружили стаи из птичьих перьев. Кругом, подобные выброшенным на берег белым китам, тут и там мелькали на полу стопки листьев бумаги, готовых отдать всю свою чистоту и невинность под новые и новые строки, стихи и поэмы, под жаркий летний этюд или портреты жёлтых лилий. *** — Простите, что так долго, — первым в залитом солнцем дверном проёме показался пудовый мешок с мукой, а затем пыхтя и немного вразвалочку и сам хоббит, — а всё этот мистер Боребор и его отменные клубни... Хозяин дома рассеяно поглядел по сторонам — никого не оказалось не в кладовых, не в гостиных. Тишина в доме напоминала остывающий крепкий чай, в котором с ели уловимый хрустом таял лёд. Он искал её повсюду: дважды прошёл вдоль коридора, заглянул на кухню, где сверкала жемчужной чистотой посуда; поглядел под длинными скамьями, усеянными подушками и за шкафами, уставленными книгами, среди седых страниц которых засушены ветви цветов и дух столетий; и в сундук с матушкиным преданным хобби тоже умудрился заглянуть. — Мисс? Господин Бильбо Беггинс нашел её в тот самый момент, когда из–под графитного недра пробуждались незнакомые образы: минерал оживлял на бумаге суровые лица, оплетал орнаментом бумагу, прорастая точно дикий плющ между простенками. — Мисс, — он снова позвал, и девушка встрепенулась, как догорающий пламень свечи от порыва нежданного ветра, — Вы позволите? Хоббит неловко переступает с ноги на ногу и указывает на тонкий пергамент, а получив утвердительный кивок, мимолетно выхватывает бумагу, что с шелестом ложится в его руки. — Чудно, — он пробегает глазами по смолисто–черным линиям, и отстранять от рисунка повторяет, — чудно... То есть чудесно! У Вас неплохо получается, но кто же это, позвольте спросить? — Полагаю Ваши гости, мистер Бильбо, — девушка обвела взглядом бутылки и склянки с аккуратными биркам, ровные ряды полок и наконец, взглянула на озадаченное лицо хозяина дома. — Но я не думаю... — Сегодня, мистер Бильбо. Они прибудут совсем скоро. Я полагаю, что пора ставить мясо на огонь, — она поспешила достать большой чан с маслом, подобрать специи, — добавте немного шафрана и базилика, для вкуса. — Шафрана?.. Бильбо Беггинс не услышал ответа — девушка скрылась за дверью ещё до того, как зашипел и заурчал на огне бифштекс, и зазвонил колокольчик.