Ороборо: Изгоняющий кошмары

Часть 5

Утром Чонин принимал душ за традиционно приоткрытой дверью, но не потому, что так хотелось Кёнсу, а потому, что задвижку Кёнсу так и не отремонтировал — собрал все детали вместе с кусками мыла и выбросил, а поверх раскуроченной части двери прилепил скотчем картонку. У двери ванной всё то время, пока Чонин был внутри, дежурил Чип. Нагло сидел на подходе, скалил зубы и глухо рычал, едва Кёнсу пытался подойти поближе. Кёнсу приготовил какао, потом у раковины размотал повязку на руке. Нога не особо его беспокоила, но вот рука заметно опухла. Он с силой сжал ладонь пальцами правой руки, чтобы выдавить гной. Накладывать повязку не стал, просто сжимал и разжимал ладонь над раковиной, чтобы кровь циркулировала лучше и вытекала из раны вместе с прочей заразой. Когда же кровь почти перестала сочиться, Кёнсу внимательно осмотрел руку и убедился, что припухлость спала. Только тогда он снова обработал рану и залепил пластырем. Не первый собачий укус и не последний, заживать будет долго, но ничего страшного не случится. Да и Чип не какой-то бродячий пёс, а вполне себе ухоженный. Чонин часто с ним возился: расчёсывал мех, чистил ему зубы, проверял когти, мыл лапы. Судя по всему, у Чонина это была не первая собака, и уход за собакой ничуть его не обременял — он делал это с удовольствием. У Кёнсу никогда не было собаки. Кошки тоже не было, как и рыбок с хомячками. Даже игрушек не было. И он не расстраивался по этому поводу, просто вдруг подумалось. Быть может, из-за тех снов, что он смотрел до утра без особого желания. Кёнсу мог разделить свою жизнь на две части: до конторы и после. Первую часть он помнил плохо. Однажды он заговорил об этом с наставником и спросил, всё ли с ним в порядке, ведь что-то забывать — это не очень хорошо. Но наставник его успокоил и объяснил, что таково свойство человеческой природы — помнить всё яркое и забывать всё плохое или ненужное. Кёнсу сделал логичный вывод, что до конторы он жил плохо. Пожалуй, яркими воспоминаниями можно было считать холод, голод, побои, тяжёлую работу, попрошайничество и воровство, за которое попадало, если не удавалось быстро унести ноги. Кёнсу порой считал себя особенным, не таким как все. И ему хватило ума никогда и никому не говорить об этом. Хотя он полагал, что руководство конторы относилось к нему не так, как к другим, тоже по этой причине. Отчасти — из-за его талантов, но и из-за его уникальности — тоже. Потому что Кёнсу попал в контору не так, как прочие. Контора набирала персонал из детей и подростков. Они искали таланты, находили и забирали себе. Одних заманивали на «конфетку», других просто похищали, третьих уговаривали и соблазняли посулами свершить их собственное правосудие. Всякое бывало. Но Кёнсу пришёл в контору сам. Он плохо помнил все подробности того дня, плохо помнил, почему прикипел взглядом в метро к стройному худощавому мужчине в длинном пальто, и плохо помнил, почему пошёл следом. Может быть, незнакомец показался ему приметным и особенным, или заинтересовал чем-то ещё, но Кёнсу долго смотрел на него, спрятавшись за автоматом с напитками. Грел собственным дыханием замёрзшие руки и рассматривал незнакомца в длинном пальто. Тот выделялся среди прочих ростом и изяществом в движениях. Стильная стрижка, строгие черты лица, смуглая кожа, белый шарф на шее. Седые виски, но на вид больше тридцати и не дать. А ещё незнакомец двигался совершенно бесшумно. Уверенная твёрдая поступь, но беззвучная, хищная. Кёнсу настолько сильно заинтересовался этим человеком, что сел в тот же вагон, вышел на той же остановке и двинулся следом за незнакомцем. И в тот день он впервые увидел, как легко человек может убивать себе подобных и как много за это получать денег. Кёнсу следил за незнакомцем до того самого мига, как тот зашёл в высотное здание и затерялся среди бесконечных офисов за прозрачными и полупрозрачными тонкими перегородками. Пришлось мёрзнуть у крыльца здания двое суток, чтобы после увидеть вновь того смуглого человека в длинном пальто. Кёнсу следил за ним, пока мог. Когда же незнакомец садился в такси, Кёнсу просто возвращался к тому самому крыльцу и ждал. Потом у него вошло в привычку появляться там каждый день. Достаточно было сесть где-нибудь на улице, поставить перед собой картонную коробку, найденную в мусорке, и ждать. Да и в коробку частенько бросали мелочь — доход, как ни крути, и польза. Кёнсу хватало, чтобы не умереть от голода, а возвращаться домой он перестал ещё тогда, когда впервые увидел незнакомца. Помнится, холод уже не так сильно беспокоил Кёнсу, когда незнакомец после очередного убийства заскочил в кафе. Он вышел довольно быстро, направился прямиком к куче мусорных мешков, забитых смятой одноразовой посудой, и протянул притаившемуся там Кёнсу бумажный пакет. Пакет оказался тёплым и пах непередаваемо вкусно. Внутри Кёнсу нашёл картонный стакан с лапшой и свежую булочку. И он не помнил, чтобы до этого у него хоть когда-нибудь случался такой вкусный ужин. В тот вечер Кёнсу не пошёл за незнакомцем, предпочёл ужин, но утром вновь сидел напротив крыльца и ждал. Незнакомец появился и направился куда-то в центр города, однако Кёнсу не сдвинулся с места и дождался его возвращения, после чего сунулся в здание и изо всех сил постарался не потерять незнакомца из вида. На двадцатом этаже Кёнсу толкнул матовую дверь, в которую зашёл интересующий его человек. Там за столом сидела девушка, отвечающая на телефонные звонки. Другая женщина в белой блузке и чёрной юбке готовила кофе. Они с недоумением осмотрели Кёнсу и попытались выставить его в коридор. Кёнсу упёрся, поглядывая в сторону тёмной двери с белой табличкой. Скорее всего, смуглый незнакомец был там, а Кёнсу хотел его увидеть. Вскоре в приёмной шумели женщины, гневно крича что-то в адрес Кёнсу, но он их не слышал и не слушал, мечтая попасть за тёмную дверь. Дверь распахнулась, но на пороге Кёнсу увидел другого человека — старше и плотнее, чем незнакомец в длинном пальто. — Что тут происходит у вас? — возмущённо вопросил холёный мужчина. — Да вот, сорванец какой-то… — Я его знаю. От этого голоса у Кёнсу всё внутри сжалось. Он никогда не слышал голос смуглого незнакомца, но… — Он следит за мной уже довольно долго. — И тебя это не обеспокоило? Или ты забыл инструкции? — сердито заворчал незнакомый тип у двери. Потом Кёнсу его увидел — своего незнакомца. Тот остановился рядом с сопящим типом и слегка пожал плечами. — Он талантлив, пожалуй. Я не чувствовал его довольно долго. Обратил внимание, лишь когда несколько раз наткнулся взглядом. Лицо у него приметное. Малыш, что ты хотел? Кёнсу шмыгнул носом — холод на улицах не проходил бесследно даже для него, утёрся рукавом и тихо ответил: — Хочу работать, как вы. Вы меня научите? Кёнсу научили, обеспечив при этом крышей над головой, едой и тёплой постелью. И тогда жизнь до первого заказа казалась ему хорошей. Это потом он понял, что на самом деле называлось «хорошо». Его наставником стал Шивон — тот самый «его» незнакомец с седыми висками. Поначалу Кёнсу видел его изредка, потому что приходилось учиться вместе со всеми. И тогда Кёнсу не считал себя особенным. Он был как все прочие ребята: жил в просторной казарме, вставал по сигналу, тренировался до темноты и ложился спать тоже по сигналу. Ни с кем не сближался, просто слушал иногда, как другие рассказывали о своей жизни «до». Некоторым не нравилось, кто-то пытался что-то поменять и уйти. Спустя два года в казарме их осталось пятнадцать. Каждый получил собственного наставника и первые задания. Точнее, они ассистировали на заданиях. Ещё полгода — и их осталось девять. Кёнсу столкнулся с трудностями, когда пришлось убивать, но Шивон научил его. И спустя три месяца Кёнсу стал лучшим из девяти. Иногда Шивон водил его в город. Просто так, не при выполнении заданий. И тогда только Кёнсу начал чувствовать себя особенным, потому что с остальными никто гулять не ходил. И никто из иных наставников не занимался с учениками больше положенного. Только Шивон — с ним. Может быть, Кёнсу просто повезло с наставником, потому что Шивон сам по себе отличался добротой и не обладал склонностью к жестокости. Любое задание он выполнял без злобы в сердце, ровно и методично, никогда не издевался над учениками на занятиях и тренировках — гонял не меньше, был строгим, но не испытывал ни малейшего удовольствия от их вымотанности и усталости, никогда не избивал тех, у кого что-то не получалось. Среди наставников порой попадались такие, кто любил проявлять жестокость к ученикам. В рамках, конечно, но случалось. И, несмотря на доброту Шивона, руководство ценило его. Кёнсу понял это не сразу, но со временем осознал, как глупо было прийти в контору и потребовать работу, которую поручали отнюдь не каждому желающему. Кёнсу тогда не прикончили исключительно из-за Шивона и таланта видеть тех, кто больше не был человеком в полной мере, и Кёнсу бережно хранил в себе бесконечную признательность Шивону и за его заступничество, и за тот бумажный пакет, протянутый голодному ребёнку. Именно у Шивона Кёнсу научился презирать заказчиков. И именно Шивон дал ему навык сливаться с людьми, притворяясь человеком. — Другие наставники часто говорят вам, что люди — тупые животные, но это не так. Иногда некоторые из людей умеют удивлять. Будет лучше, если ты запомнишь это. Во время выполнения заказа всякое может случиться. Но если ты будешь считать людей глупыми животными, это когда-нибудь выйдет тебе боком. Мишени порой куда сильнее, чем кажутся. Некоторые — опасны. Они умеют думать, как и ты. Бывает, умеют убивать не хуже тебя. Неправильно видеть в каждом достойного противника, но лучше считай именно так — лишняя осторожность никогда тебе не повредит, а вот излишняя самоуверенность — очень даже. — Мне скучно, — возражал Шивону Кёнсу. — Это пока. Поверь, среди мишеней довольно будет таких, которые тебя заинтересуют. И если этот интерес будет сильным, лучше отказаться от заказа. Не потому, что убить не сможешь, а потому, что будешь после сожалеть. Сожаления тебе не нужны. Отказ от заказа лучше сожалений. И ещё… зная твою склонность искать во всём гармонию… Не подбирайся к мишеням слишком близко. Ты талантлив, но эта твоя черта делает тебя уязвимым. Она будит в тебе слишком многое из человеческого. Будь к мишеням близко, но никогда не делай последний шаг и не наступай на чужую тень. Ты всегда победишь в собственном мире, но в чужом мире — проиграешь непременно. Чужая тень — чужой мир и чужие правила. Чужой мир — это поражение для тебя. Кёнсу всегда следовал советам Шивона, но когда проснулся этим утром, понял, что «всегда» иногда заканчивается. Он медленно закрутил вентиль, отвернулся от раковины и вытер руки полотенцем. В коридоре тихо скрипнула дверь. Кёнсу мрачно смотрел на Чонина — тот двигался вдоль стены к спальне, касаясь пальцами шершавой поверхности. На широких плечах поблёскивали капельки воды, скатывались с мокрых волос на голове… Кёнсу аккуратно повесил полотенце и облизнул сухие губы. «Простите, наставник, кажется, я уже играю в чужом мире, но пока проигрывать не собираюсь. Я убью его. Так или иначе. Это моя работа, и я умею делать её качественно. Заставлю его доверять мне, дорожить мной, а потом… потом сломаю и убью. Потому что он всего лишь человек. Пусть идеальный, но всего лишь человек. Слепой человек. Обмануть слепого ещё проще, чем зрячего. Вы сами говорили, что мы волки и очищаем мир от всего ненужного и болезненного. Он слепой, и скоро придёт время, когда он никому уже не будет нужен, станет бесполезным, превратится в гнойную рану. Ему незачем жить. Убить его — это проявление милосердия, ведь так? Не сломать, а просто убить». Кёнсу торчал в гримёрке, пока персонал возился с Чонином. Смотрел, как Чонина быстро и профессионально одевали в сверкающие блёстками тряпки, как легко и красиво раскрашивали лицо, приглушая тёмные оттенки и превращая кожу в матовую и довольно светлую, пока перед Кёнсу не оказался почти незнакомый человек. Утончённый и красивый, завораживающий. Но даже грим не смягчал до конца резкость линий в лице и не приглушал внутреннее пламя Чонина. На пятачке у лестницы на сцену Чонин чуть наклонил голову, чтобы одна из девушек провела кисточкой по его нижней губе, добавляя блеска. Другая тронула пуховкой скулы, подновляя румянец. Жизнь вокруг Чонина кипела, хотя сам он выглядел отрешённым. Только пальцы, сжавшиеся на металлических перилах лестницы, едва заметно подрагивали. Кёнсу придирчиво рассматривал Чонина и честно пытался найти недостатки. Не находил. Чонин выглядел не как звезда и не как раскрашенная кукла. Чонин выглядел как человек, который собрался танцевать с духами и призраками, уйти за грань реальности. Вверху, на том конце лестницы, начиналась сцена. И у края сцены кричали зрители. Этот слаженный рёв вызывал дрожь у Кёнсу, а Чонин им упивался, словно неотъемлемой частью музыки и предстоящего шоу. Этот рёв будто заряжал Чонина, заставлял его гордо расправлять плечи и забывать, что отныне он мог полагаться лишь на слух и осязание. Толпа по ту сторону сцены была персональным вином Чонина, и осознание этого затапливало Кёнсу иррациональным восторженным холодком, растекавшимся в груди. Даже дух захватывало от вида Чонина, так остро реагирующего на рёв толпы. Потом Кёнсу помогал Чонину подняться вверх по ступеням, разворачивал лицом в нужную сторону и коротко напоминал расстояние влево и вправо, и вперёд. Секундная тишина, вспышка и первые аккорды хорошо знакомой Кёнсу музыкальной композиции. Дальше Чонин двигался один. Он танцевал совсем не так, как на тренировках и репетициях. Он… танцевал, как будто жил и дышал музыкой и собственными движениями. Кёнсу мог видеть его лишь со спины, потому что Чонин танцевал перед теми, кто смотрел на сцену из зала, но даже тогда… Это была магия. Кёнсу забыл, что Чонин не видит, потому что Чонин должен был видеть это — каждый свой жест, каждый поворот, каждое колебание тела. Он и голову поворачивал так, как будто это важный элемент танца. Двигался под музыку и сияние ламп и прожекторов, пропадал в тенях, чтобы вновь оказаться в лучах света. Кёнсу затаил дыхание, различив справа от Чонина открытый люк в полу. Закрыть забыли? Или оставили открытым специально? Если просчитать намерения господина Хона… вряд ли он так уж хотел ждать какого-то срока и тянуть время. Если верить соображениям Джунсу, сроки волновали только одного из заказчиков, да и отмашку Кёнсу никто не давал и не требовал немедленной смерти Чонина. Чонин танцевал и смещался всё ближе к люку. Кёнсу помнил рисунок его танца и знал, что скоро нога Чонина окажется над пустотой. Он пытался предупредить, но его голос заглушила музыка. Тогда он рухнул на пол и прополз вперёд по сцене так далеко, как получилось, чтобы потом крикнуть: — Осторожно! Люк на три часа! В двух шагах! Чонин продолжил танцевать, и, наверное, никто ничего не заметил и не понял. Кроме Кёнсу. Потому что Кёнсу видел этот танец не раз и знал выверенную последовательность движений. Последовательность, которую Чонин изменил на ходу, оставшись в шаге от люка, а потом он танцевал уже левее. Кёнсу выдохнул, отполз обратно к лестнице и сел прямо на пол — ноги дрожали от волнения. После выступления вокруг Чонина опять крутился персонал. С него снимали блестящий костюм и смывали грим, протягивали бутылки с водой и громко выражали восхищение. Чонин вряд ли слушал хоть кого-нибудь. Он вновь выглядел отрешённым. И не только. Ещё он выглядел потухшим и серым, как пепел. Как будто там, на сцене, он умер вместе с последними отзвучавшими аккордами. Или продолжал жить, но в танце, который бесконечно прокручивал у себя в голове. Без грима он по-прежнему казался Кёнсу красивым и завораживающим, только более… настоящим, что ли? В гримёрку внезапно заявился господин Хон с огромным букетом пышных лилий, впихнул цветы Чонину в руки, выдавил из себя скупой комплимент, глянул на Кёнсу не особенно доброжелательно и удалился. Чонин с долей брезгливости отдал кому-то цветы, отряхнул ладони и неуверенно шагнул к двери. В подобных случаях, как понял Кёнсу, Чонин не брал с собой Чипа, оставлял дома. Вряд ли пёс выдержал бы спокойно такую толкучку, что творилась за кулисами. И сейчас Чонину не на кого было рассчитывать. Только на Кёнсу. А рассчитывать на Кёнсу Чонин не слишком-то и хотел. Кёнсу тронул его запястье, положил ладонь себе на плечо и повёл по длинным коридорам в сторону стоянки. Машину и шофёра им выделили, так что волноваться было не о чем. В пути Чонин продолжал хранить молчание и быть отстранённым, погружённым в себя. И он ни разу не вспомнил о том открытом люке, в который мог свалиться, если бы не предупреждение Кёнсу. Благодарность услышать хотелось, однако Кёнсу прекрасно знал, кто он такой и что должен сделать с Чонином. В свете этих обстоятельств желание услышать благодарность походило на лицемерие. Дома вместо ужина Кёнсу первым делом отправился в ванную. Ему не давала покоя неопределённость. После всего, что случилось, Чонин не заикнулся об увольнении. Он по-прежнему держал дистанцию и отмалчивался, но ничего не сделал, чтобы убрать Кёнсу подальше от себя. Если он ничего не делал, то следовало что-то делать самому Кёнсу. Пока он всё ещё оставался рядом с Чонином и в самом деле мог как-то изменить ситуацию в свою пользу и в пользу заказа. Кёнсу принял душ, тщательно вымылся, тронул ладонью бедро, поколебался немного, затем решительно провёл пальцами меж ягодиц. Ничем подобным он давно не занимался. Лет пять уже, наверное, если не больше. Да и до этого приходилось использовать своё тело таким образом от силы три-четыре раза. Не то чтобы это было особенно неприятно или приятно, просто необходимость в ряде заказов, когда в число мишеней попадали люди определённого типа, добраться до которых удавалось лишь через постель в качестве экзотического партнёра. Этому тоже обучали в конторе. При необходимости. Их всех первым делом учили тому, что их тело — лучшее оружие из всех возможных. И если Кёнсу не удавалось добиться доверия Чонина иными способами, следовало использовать язык тела и секса. То, что он собирался предложить Чонину, доказало бы его собственное доверие. Ведь далеко не каждый согласился бы на подобное — быть полностью открытым перед кем-то, позволять владеть собой и собственным телом, черпать в себе удовольствие и отдаваться по собственной воле. Риск, что Чонин не примет это, существовал. Но если не попытаться… ничего изменить точно не удастся. Вопреки решимости Кёнсу с трудом удалось протолкнуть в себя палец. Возможно, из-за сомнений. Чонин ничего не видел, но вряд ли он стал бы бросаться на каждого без разбора, лишь бы потешить плоть. Кёнсу собственными глазами видел, как Чонин справлялся с такой проблемой, так что слепота ничего не гарантировала. Чтобы Чонин захотел играть по правилам Кёнсу и взять то, что ему собирались предложить, ему следовало хоть немного интересоваться Кёнсу и испытывать хоть тень симпатии. При таком раскладе уже не имело значения, насколько Кёнсу красив или не красив. Но он понятия не имел, что именно в нём могло бы привлечь Чонина, вызвать сексуальный интерес. Покончив с подготовкой, Кёнсу ещё разок ополоснулся под душем, медленно вытерся полотенцем и вышел из ванной обнажённым. Сразу же свернул в спальню и остановился на пороге. Чонин стоял у стула и осторожно ощупывал снятую рубашку, находя швы и проверяя, какой стороной собирается повесить одежду на спинку стула. Повесив рубашку, он выпрямился и безошибочно повернул голову в сторону Кёнсу. Стоял и молчал в ожидании. Кёнсу без спешки приблизился к Чонину и остановился в шаге от него. Чип мрачно смотрел на обоих из угла, но не рычал. — Ты сегодня опять не ужинал, — тихо отметил Кёнсу, скользя взглядом по безупречной сильной шее, плечам, чётко проступающим под смуглой кожей ключицам, гладкой груди и жёстким мышцам живота. Чонин ничего на это не ответил, лишь отвернулся, продемонстрировав отсутствие интереса к разговору. Кёнсу протянул руку и ухватился за левое запястье Чонина, с силой притянул чужую ладонь к своей груди. Смуглые пальцы заметно дрогнули, коснувшись кожи. Удерживая Чонина за запястье, Кёнсу повёл его ладонью вправо и на миг прикрыл глаза, когда кончики горячих пальцев задели сосок. Ощущение оказалось приятным, даже возбуждающим, хотя Кёнсу не рассчитывал получить удовольствие от секса с Чонином. Джунсу говорил, что Чонин ни в чём таком замечен не был, а раз не был, то вряд ли он умел управляться с парнями таким образом. И Кёнсу морально подготовился к несколько болезненному и не особенно приятному продолжению вечера. Всего лишь очередной этап выполнения заказа, а вернёт он долг Чонину попозже, когда заказчик даст отмашку и позволит выполнить все инструкции. Кёнсу продолжал вести рукой Чонина по своему телу. Запрокинув голову, подставил под горячие пальцы шею, затем — подбородок и губы. Но Чонин вскоре отдёрнул пальцы и отнял руку, криво усмехнулся и тихо спросил: — И сколько тебе за это заплатили? Кёнсу поражённо молчал. Он, в общем-то, понимал, что Чонин не заказ имел в виду, однако это не умаляло правоту Чонина — Кёнсу в самом деле платили за то, что он делал и что собирался сделать ещё. — Я, конечно, слепой и мало кому интересен, но ты и впрямь думаешь, будто я настолько жалок, что не найду себе партнёра на ночь при надобности? — Отнюдь, — справившись с изумлением, отозвался Кёнсу и мстительно добавил: — Хон Сончжин хоть сейчас прыгнет к тебе в постель, только помани пальчиком. Его даже толпа зрителей не смутит. Чонин чуть опустил голову и закусил нижнюю губу. Он вряд ли горел желанием услышать это имя, но слова Кёнсу, тем не менее, были справедливы, и они оба прекрасно это знали. Помедлив, Кёнсу вновь тронул пальцами запястье Чонина и прижал его ладонь к своей груди, плавно повёл вниз, согревая чужим теплом живот, бок, бедро, после сдвинул ладонь Чонина так, чтобы она накрыла его член. — Думаешь, это можно купить? Или желание бывает на заказ? Его член отреагировал на прикосновение и затвердел под ладонью Чонина. И Кёнсу отстранённо порадовался тому, что Чонин ему нравился, так что желание и впрямь было искренним и настоящим. Если бы Чонин ему не нравился, его тело никак не отреагировало бы на касания. И только поэтому Кёнсу разыграл этот козырь, чтобы убедить Чонина и обрести хоть каплю доверия. Отпустив запястье Чонина, Кёнсу обнял его за шею и притянул к себе, заставил наклонить голову, чтобы поцеловать в полные чувственные губы, ощутить их упругость. Но поцелуй остался без ответа, как и в прошлый раз. — Если тебе никто не платил, зачем тебе это? — поинтересовался Чонин после поцелуя и долгой паузы, во время которой Кёнсу пытливо рассматривал его лицо. — Ты, конечно, слепой и всё такое, но, наверное, ещё помнишь своё отражение в зеркалах? Хотя, если честно, куда больше меня интересует тот огонь, что ты тщательно пытаешься спрятать в себе… Впрочем, неважно. Так ты… — Что ты сказал? — едва слышно уточнил Чонин, отступив от Кёнсу на шаг. Но Кёнсу надоело изводиться в ожидании. Он хотел покончить со всем поскорее, потому ухватился за пояс брюк и ловко расстегнул пуговицу и молнию. Раздевать Чонина ему уже доводилось, так что стянуть брюки с бельём стало делом одной секунды. Обнажённого Чонина он тоже видел не раз и не два, потому не стал терять время на любование и обхватил член ладонью, приласкав большим пальцем головку. — Очень самонадеянно с твоей стороны, — чуть задыхаясь, пробормотал Чонин и крепко сжал запястье Кёнсу — до боли крепко. — Ты хочешь, — отрезал Кёнсу и плотнее охватил ладонью горячий член. Реакция на его прикосновение была красноречивее любых слов Чонина. Он пару минут водил ладонью по члену, потом растёр проступившую каплю смазки и неожиданно убрал руку. Чонин непроизвольно шагнул к нему, задев твёрдым и горячим бедро, чем подтвердил слова Кёнсу — Чонин точно хотел. Кёнсу прикоснулся к рукам Чонина, поймал пальцы, чуть сжал своими и медленно повёл за собой к кровати, усадил на край, затем пошарил под матрасом, где припрятал ещё в день закупки смазку и презервативы. Оставив всё это рядом с рукой Чонина, Кёнсу с раздражающей его самого медлительностью провёл ладонью по ноге Чонина. Кожу на внутренней стороне ладони щекотали и покалывали густые жёсткие волоски. Опустившись на колени, Кёнсу с мягкой настойчивостью упёрся рукой в грудь Чонина и заставил отклониться назад, вытянуться на одеяле. Возможно, это было лишним, но Кёнсу по-прежнему сомневался, что можно легко возбудить слепого человека без должных усилий. Мужчины обычно «любят» глазами, вплоть до того, что им нравится смотреть на проникновение в тело партнёра в деталях. Но Чонин не мог смотреть и видеть, как бы сильно ему этого ни хотелось. Сейчас весь его мир сводился к звукам и ощущениям. Кёнсу с настороженной плавностью проводил ладонями по бокам Чонина, животу и бёдрам, кончиками пальцев обрисовывал длинные косые мышцы. Наклонившись ниже, тронул губами смуглую кожу в самом низу живота. Терпкий запах, солоноватый вкус и едва заметная дрожь мышц под губами. Запах Чонина Кёнсу понравился вопреки всем опасениям. И Кёнсу думал о предстоящей близости уже не как о простой необходимости. Смотрел на Чонина, прикасался, вновь отмечал гармонию в смуглом теле и занимался любимым делом — искал совершенные детали. Красивый… Кёнсу трогал каждую чётко проступавшую под кожей мышцу на напряжённом теле, обводил пальцем идеально круглый тёмный сосок, касался ладонями шеи, гладил сильные руки и ощупывал локти, неторопливо спускался к запястьям и слегка царапал ногтями твёрдые ладони с внутренней стороны. Вернувшись к бёдрам, снова коснулся губами гладкой кожи на животе, пробежался пальцами по всей длине члена, уверенно обхватил и тронул кончиком языка головку. Продолжить ему не дали. Чонин рывком вскинулся, сел на краю кровати и повёл руками, задел кончиками пальцев лицо Кёнсу, потом принялся ощупывать скулы, лоб, брови, щёки, нос, губы и подбородок. Его прикосновения отличались от прикосновений Кёнсу. Если Кёнсу любовался и вторил взгляду руками, накладывая осязательные ощущения на зрительные, то Чонин именно «смотрел» прикосновениями, изучал. Иногда он несколько раз проводил пальцами по тому же месту, словно не мог отчётливо себе представить что-то. Вволю поизучав лицо Кёнсу, он принялся трогать шею, плечи, ощупал руки, затем вдруг резко дёрнул Кёнсу к себе, свалил на одеяло и принялся изучать уже грудь, живот и бёдра, переключился на ноги и не успокоился, пока не добрался до ступней. Кёнсу зажмурился, когда горячие пальцы потрогали лодыжки и обвели выступающие косточки, ощупали ступни от пяток до поджавшихся пальцев. Он задохнулся от неожиданности — его вдруг без предупреждения перевернули на живот, уткнув лицом в одеяло. Чуткие пальцы заскользили по икрам, выше, ладони легли на ягодицы, неохотно сместились на пояс, огладили спину и плечи. После ладони сменили губы, прижавшиеся к шее. Лёгкий укус вызвал смятение и неконтролируемую дрожь. Кажется, Джунсу что-то упустил в своём расследовании, или же Чонин в самом деле был предельно осторожен в связях такого рода. Потому что он точно знал, что делает и с кем. Это успокаивало и ободряло. Доверить себя неопытному партнёру или же партнёру с опытом — разные вещи даже для Кёнсу, привыкшего считать себя оружием, а не человеком. — Первый раз? — Зачаровывающий хриплый шёпот словно вливался в ухо, смешиваясь с горячим дыханием. Кёнсу по-прежнему нравился голос Чонина, нравился настолько, что хоть часами слушай. — Нет, но это было давно. Очень. — Кёнсу решил не лгать, да и Чонин не любил ложь, так что правда казалась предпочтительнее — так проще завоевать доверие. Вдобавок ко всему Кёнсу не до конца понимал мотивы Чонина. Может, Чонину и впрямь не хватало секса, но при его выдержке и самообладании согласие всё равно выглядело лёгким и неожиданно быстрым. Кёнсу готовился к долгой осаде этой крепости, а она пала после пробного штурма. Это смущало и настораживало. Скрыть встревоженность от Чонина у Кёнсу не вышло: его тело оставалось напряжённым, и Чонин чувствовал это. Он осторожно размял плечи Кёнсу, согревая шею быстрыми поцелуями, провёл ладонями по спине и задержал их на бёдрах, мягко сжал ягодицы. Кёнсу послушно приподнялся, уперевшись коленями и прижавшись лбом к сжатым кулакам. Идеальная поза для начала, когда проще будет всё перетерпеть. Приглушённым голосом напомнил о смазке и презервативах, валявшихся поверх одеяла. Кёнсу не особенно и мечтал о том, чтобы его трахнули, но плюсы от этого всё перевешивали. Трудно не доверять человеку, которого ты поимел с его согласия, а после секса у большинства парней обычно развязывается язык, и они становятся более откровенными и уязвимыми. Да и вообще, сила не у человека с членом, а у того, кто человека за этот член держит. Правда, у Кёнсу тоже член имелся, так что не стоило исключать из расчётов мексиканскую ничью. Маловероятно, но всё-таки. И Кёнсу невольно хмыкнул, попытавшись представить себе эту ситуацию, хотя его хмыканье осталось практически беззвучным, потому что дыхание перехватило от осторожного прикосновения влажных от смазки пальцев, скользнувших по ложбинке меж ягодиц. Не стоило тешить себя иллюзиями: Чонин ни черта не видел, но осязал куда лучше большинства прочих людей, потому наверняка заметил, что Кёнсу уже подготовился. Но это ничего не изменило. Он терпеливо очерчивал пальцем вход, дразнил лёгкими прикосновениями к чувствительной коже. Не то чтобы Кёнсу это не нравилось. Ему не нравилось другое — потеря контроля. Его смущало поведение собственного тела, совершавшего те движения, на которые Кёнсу не рассчитывал. Его смущала тяжесть в самом низу живота — томительная и обременительная, и в то же время желанная. И его смущал собственный член, дерзко реагирующий на любое прикосновение Чонина. Кёнсу мелко задрожал всем телом, едва меж напряжённых ягодиц проскользнул влажный от смазки и твёрдый от возбуждения ствол. И он именно что скользил между ягодицами и пока не проникал внутрь, лишь проезжался головкой по входу. Горячие ладони сильнее сжали ягодицы, раздвигая их, но Чонин по-прежнему лишь водил членом по коже, тёрся, дразня и испытывая терпение Кёнсу на прочность. Или не терпение. Кёнсу вцепился зубами в одеяло, чтобы не застонать от непривычно острого жара и ошеломляющего натиском возбуждения. Такого с ним точно никогда не делали. И он удивлённо охнул, потому что Чонин вдруг вздёрнул его бёдра повыше и толкнулся внутрь пока что пальцем, но при этом продолжал тереться членом меж ягодиц. Палец внутри себя Кёнсу пережил без проблем, раз уж недавно сам себя растягивал и готовил. Два пальца тоже особой погоды не сделали, а вот три ощущались уже иначе. Не больно, но и не верх блаженства. Поначалу. Чонин намеревался пробудить в Кёнсу чувственность и возбудить как следует. Следовало признать, что у него получалось. И этому немало поспособствовала слепота Чонина. Вряд ли он смог бы так долго сдерживаться, если бы видел Кёнсу и каждое своё действие с последствиями. Кёнсу пропустил тот миг, когда вместо пальцев в нём оказался член. Осознал перемены, лишь ощутив, как собственный слегка обмякший член встал практически рывком и довольно болезненно запульсировал от заметно усилившегося возбуждения. Кёнсу стиснул пальцами тонкую ткань и вжался лицом в одеяло, яростно кусая его и непроизвольно прогибаясь в пояснице. И он не представлял, что ему делать. Не удавалось сосредоточиться на мыслях, не удавалось даже полностью себя контролировать. Весь прошлый опыт полетел ко всем чертям, доказывая тем самым, что Кёнсу не так уж и много знал о сексе. Кёнсу старательно продолжал прятать лицо в одеяле. Чувствовал, как пылают скулы и уши от стыда за самого себя, за собственное тело, что льнуло к Чонину. Он непроизвольно прижимался ягодицами к бёдрам Чонина, словно пытался сделать проникновение более полным, резко подавался навстречу толчкам, чтобы напряжённый ствол двигался внутри него быстрее, легче проскальзывал глубже и вызывал волны неконтролируемой дрожи, заставляя кусать одеяло всё исступлённее, лишь бы заглушить все звуки. Горячие руки, сжимавшие бёдра Кёнсу, казались благословением и проклятием одновременно. Когда же ладонь Чонина скользнула по влажной от пота коже и обхватила ноющий член, Кёнсу едва не взвыл. Это было слишком, и Кёнсу не выдержал. Он задыхался, стоя на четвереньках и вскинув голову, чтобы дышать более или менее нормально. Чонин медленно водил ладонью, испачканной спермой, по животу Кёнсу, где мышцы до сих пор подрагивали от отголосков оргазма. Времени, чтобы отдышаться и прийти в себя, Чонин ему не дал. Перевернул на спину, втолкнул колено между ног и наклонился над ним. Потянул носом воздух, будто принюхиваясь, слепо повёл головой, задел губами подбородок. Меж полных губ — розовый язык. Кёнсу сильнее запрокинул голову, едва этот язык прошёлся по коже от подбородка вниз, к груди. Потом Чонин на миг прижался щекой к груди слева, отпрянул и тронул губами выпуклую вершинку соска. Кёнсу приподнял голову, наблюдая за действиями Чонина и испытывая смешанные ощущения. Черты лица Чонина были живыми и подвижными, но глаза… Это было неправильно. Кёнсу понимал, что в этом вины Чонина нет, и что незрячие глаза не могут ничего отражать, но изменить это всё равно хотелось. Кёнсу прикоснулся ладонями к щекам Чонина — кожу чуть оцарапала лёгкая щетина. Это не остановило Кёнсу. Он притянул голову Чонина ближе и прижался губами к его губам. Отвечал на нетерпеливый поцелуй и слегка вскидывал бёдра, чтобы потереться животом обо всё ещё напряжённый член. Далеко не сразу понял, что Чонин так и не кончил. Зато оценил по достоинству деликатность, с которой Чонин с ним обошёлся. Это было любезно с его стороны — остановиться после того, как Кёнсу достиг оргазма. Если бы Чонин продолжил, секс для Кёнсу сразу после оргазма превратился бы в неприятную пытку. На любезность стоило ответить тем же, поэтому Кёнсу упёрся ладонями в грудь Чонина, столкнул его с себя, уселся в ногах и аккуратно снял презерватив. Осмотрев требующий разрядки член, вздохнул и улёгся поудобнее, чтобы легко можно было пустить в дело как руки, так и рот. Провёл пальцем вдоль косой мышцы справа, обхватил ствол у основания и осторожно сомкнул губы на головке. Замер, различив судорожный вдох, потом выпустил член изо рта и обвёл головку языком. Медленно и с нарочитой плавностью. Потому что наблюдать за реакциями Чонина на эти ласки было столь же восхитительно, как и чувствовать его внутри. Но ещё более восхитительно было видеть едва сдерживаемое внутреннее пламя Чонина. Кёнсу даже пожалел, что не выбрал иную позу для секса — теперь он хотел видеть Чонина, когда тот брал его. Хотел видеть его лицо, его всего, читать, словно книгу. Кёнсу сжал напряжённый член в ладони, принялся водить по всей длине жёстко и резко. И смотрел, как Чонин с силой стискивал в пальцах смятое одеяло, мощно толкался в его кулак, откидывал голову, позволяя любоваться проступавшими на шее гибкими мышцами. Смотрел, как играли под смуглой кожей на руках мускулы и отчётливо проглядывали жилы. На полных искусанных губах алели капельки крови, влажные тёмные пряди липли ко лбу и вискам, возле левого уха дрожала на коже крупная капля пота. Кёнсу прерывисто выдохнул, зачарованный этой картиной. Его рука на твёрдом члене сама задвигалась быстрее, приближая Чонина к желанной развязке. Он наклонился и тронул кончиком языка головку. Отметил опасное напряжение под пальцами и торопливо взял в рот, позволив Чонину сильно толкнуться глубже и кончить. Через четверть часа Кёнсу задумчиво тёр губкой смуглую спину и не знал, чего он ждёт. Чонин привычно молчал и явно не собирался никому и ни в чём исповедоваться. Он и душ не рассчитывал принимать вместе, но Кёнсу не стал спрашивать разрешения, как и после не стал просить позволения улечься в кровать Чонина. Взял и улёгся без спроса, правда, не рискнул прижаться к Чонину или обнять. Решил, что это будет уже перебор. Чонин уснул быстро, а вот Кёнсу долго лежал и пялился в потолок. Пытался уложить в голове всё, что случилось за короткий промежуток времени. Он не испытывал ни малейшей уверенности в последствиях своего поступка. Захочет Чонин повторения? Или нет? Насколько это ему было нужно? И почему он пошёл у Кёнсу на поводу? Быть может, он сделал это исключительно в пику Хон Сончжину? Да и всё равно у них всё получилось так себе: слишком поспешно, скомканно, один кончил слишком быстро, не сдержавшись, другому ничего не обломилось и пришлось добирать… «Мишени порой куда сильнее, чем кажутся. Некоторые — опасны. Они умеют думать, как и ты. Бывает, умеют убивать не хуже тебя». Чонин — опасная мишень. И он умел убивать, потому что прямо сейчас Кёнсу хотелось избавить мир от Хон Сончжина. Нестерпимо хотелось. Он едва не выбрался из кровати, чтобы немедленно осуществить это желание, но остановился, как только понял, что это не его желание. Это — желание Чонина. И это кое-что проясняло. Например, их близость, случившуюся сегодня. И Чонин захочет повторения, потому что Сончжин всё ещё ходит по земле и дышит. Но что будет, если это изменится? Кёнсу не знал. Наверняка Кёнсу понимал пока только одну вещь: он влез в противостояние людей, о которых ни черта не знал, и обеими сторонами рассматривался как пешка. Но обе стороны в этой игре не предполагали или забыли, что пешка могла начать собственную игру, сменив статус при определённых обстоятельствах. В шахматах пешка, оказавшаяся рядом с вражеским королём, превращалась в ферзя. Кёнсу сполз с кровати, бесшумно прокрался в гостиную, плотно прикрыл дверь и поменял карту в телефоне. — Ты меня разбудил, — пожаловался Джунсу. — Прости. Мне нужно, чтобы ты проверил счета Ким Чонина. — На снятие двойного тарифа? — после долгой паузы уточнил Джунсу. — Я уже подумал об этом и проверил его счета. Его счета и счета его семьи. Всё, что мне удалось отыскать. Такую сумму не снимали и не переводили. Страховка на его счёте лежит нетронутая. Если он и есть господин Икс, то деньги он взял из воздуха или сам нарисовал. Или ограбил банк, вот прямо незрячим и так, что никто об этом не узнал. Или он бессовестно пользуется магией и наколдовывает себе деньги на анонимных счетах, чтобы заказать себя самого зачем-то. Лично я не вижу ни одной адекватной причины, чтобы он мог желать себе смерти. Ещё и так, как ты говорил — в муках. Чёрт с ним, может, он и захотел вдруг умереть, но не проще ли было сигануть с крыши и не мучиться? Это всяко лучше того, чего хочет один из заказчиков. Что-то ещё? — Нет. Спасибо. — Кёнсу растерянно завершил разговор и поставил в телефон обычную карту. Мозаика вновь отказывалась складываться в цельную картинку. Кёнсу мог допустить мысль, что Чонин искал смерти, но не такой, какой желал ему Хон Сончжин. Условия Хон Сончжина и нетронутые счета Чонина ломали всю теорию о причастности Чонина к заказу. Но кто тогда господин Икс? И чего он ждёт?