Снохождение

Глава X Никакой трудности с путешествием из Сармана в Сидну, между которыми лишь от силы десять льенов или бодрых два часа ходу, Миланэ не испытала. Знающая всё местное получше родного посёлка в Андарии, она в первую очередь пошла к площади возле казарм стражи Сармана; эта площадь — своеобразный отправной пункт, из которого завсегда можно добраться в Сидну самым различным способом; на этот раз Миланэ не стала искать дарового способа, набиваясь в милые попутчицы в какой-нибудь обоз стражи, и её за небольшую плату подвез старый извозчий, который ездил здесь столько, сколько Миланэ себя помнила, вместе с четырьмя юными ученицами-сталлами в сопровождении наставницы Ваалу-Шаалины, тёмненькой, худенькой львицы лет тридцати пяти с большими глазами, большой мастерицы ядов, отрав и прочих злых веществ. Миланэ хорошо знала сестру Шаалину: вместе с несколькими подругами около луны ходила к ней на занятия; Шаалина тут же начала расспрашивать что да как, о поездке в Марну и самой Марне, посетовала на погоду и рассказала о последних новостях в дисципларии. Сталлы, все уже почти взрослые — семнадцать лет — смирно и как-то печально сидели на лаве повозки, не вмешиваясь в разговор и не болтая друг с другом. Заметив их настрой, Миланэ спросила, что у них случилось, и Шаалина вместо них ответила, что вскоре наступит двенадцатый день последней Луны Всхода, и к Церемонии Совершеннолетия осталось всего ничего, считанные два дня. Припомнив весь ужас и переживания Церемонии, Миланэ прижала уши в знак солидарности; выяснилось, что одна из подруг ещё не может уверенно возжигать пламя игнимары, а потому есть большие шансы, что от волнения не сможет проделать этого на Церемонии, что означает только одно — придётся попрощаться с тропой Ашаи. Миланэ надавала кучу советов, хотя и знала, что они почти бесполезны. Когда вдалеке, из-за деревьев, показался знаменитый обелиск на входе, Миланэ притихла. Она успела соскучиться по дисципларию, по матери духа. Впереди завиднелся главный въезд, сверкает обелиск высотой в пятьдесят шагов, и за ним, вдалеке — стаамс, главное здание любого дисциплария. Но повозка свернула налево, на небольшую аллейку, которая вела к другому, будничному въезду, ведь главный должен содержаться в чистоте и нетронутости, как и дорога к нему. Страж-привратник поднимает руку в приветствии, улыбается; извозчий лениво отвечает и перекинулся с ним парой слов: — Как оно? — Хорошо. Проехав шагов тридцать, повозка остановилась. — Прибыли, сиятельные, — вздохнул извозчий и, прикрывшись ладонью, посмотрел на оседающее солнце. Поблагодарив его, все Ашаи вышли. Сейчас, в предзакатное время, вокруг почти никого не видать. Что ж, Миланэ в первую очередь надо в стаамс — отчитаться о проделанном задании. Ваалу-Шаалина со своими сталлами пожелала Миланэ красивой ночи; свершив жест недолгого прощания, они ушли направо, в сторону огромного жилого квартала, Сиднамая, где живут многие Ашаи Сидны и которого сейчас не видно из-за садов. Миланэ первым делом пошла к обелиску; от него же будет путь по широкой аллее прямо в стаамс. Возле обелиска, из чистой бронзы, вылита статуя основательницы дисциплария, Ваалу-Ханэмаристе, которая в преклонении держит большую чашу — символ целительства; по очень старой традиции, после путешествия и отлучения всякая воспитанница Сидны должна подойти к статуе и дотронуться к чаше. Тысячи тысяч пальцев дотрагивались к ней, потому она была вычищена ими до идеального блеска. Бросила скатку на траву, возле гранитных плит круглой площади обелиска. Здравствуй, Ваалу-Ханэмаристе, красивого тебе вечера, это я, Сидны дисциплара Ваалу-Миланэ-Белсарра. Левая рука дотрагивается к чаше, небольшой книксен с поклоном, правая отходит в сторону в жесте благодарности. Хвост чуть выше, кончик вверх. «Надо бы пойти и вещи оставить в комнате», — подумала Миланэ. Ещё подумав немножко, решила оставить всё своё добро у стражей стаамса, на входе, нужно лишь старые комментарии не забыть, их нужно сейчас сдать как молчаливое свидетельство исполненного обязательства, проделанной работы. Ведь Миланэ всегда исполняет то, что приказали наставницы… …я исполнительна, да, я верна, всегда делаю дела верно и до конца — цените меня, наставницы, цени меня, Сидна, оцените меня, Сунги! Ваал мой, я совсем, вконец устала от дороги. Сейчас приду, и ничего не заботит: просто кровать, и просто сон, даже есть не особо хочется… «С чистым намерением ты войдёшь», — так начертано на фасаде стаамса, сравнительно невысокого, архитектуры строгой, даже простой, лишь стрельчатые арки внутри и огромная каменная балюстрада выбиваются из общей канвы строгости, да высокий-высокий шпиль, который исходил из центра внутреннего двора стаамса, с которого можно увидеть чуть ли не весь Северный Ашнари, всю провинцию, а Сарман так и подавно видно. Миланэ у входа в стаамс поприветствовала двух наставниц, потом одну, потом ещё трёх, потом тут же встретила подруг, но молвила, что спешит и должна идти, да, да, красивого вечера, тихой ночи, зашла вовнутрь через большие двери с резьбой, поприветствовала входных стражей, зашла в ним, оставила вещи, только вынув старые комментарии и бесцельно пролистав их. Немножко подумав, она покопошилась в сумке и упрятала кошель с деньгами патрона поглубже. Ещё немножко подумав, открыла её и достала письмо патрона, чтобы сразу отдать помощницам амарах. Вытаскивая письмо, уронила амулет, подаренный Хайдарром. Поставила обратно, немного присмотревшись к нему. Странный, вообще-то. Надо будет показать кому. — Когда слышащая Ваала возвратится, смею спросить? — спрашивает страж, подергивая усы. — Около полчаса, сир. Затем Миланэ всячески повертелась перед небольшим зеркалом в комнате стражей, чтобы осмотреться и привести себя в порядок; ей страшно не нравилось, что она вся в дорожной пыли и вообще вид у неё так себе, дорожный, будничный, то бишь никакой. Захотела чуть подвести тентушью глаза, потом передумала и вышла прочь из комнаты стражей, прижимая к груди старые комментарии и письмо патрона. Главный зал, посередине — большая чаша с огнём Ваала, который, по идее, никогда не должен гаснуть, но уж на веку Миланэ он тух от недосмотра то ли два, то ли три раза; она всегда мечтала, чтобы в один прекрасный день он угас, и никто не мог его зажечь, но вдруг приходит она и совершает это, ведь у неё прекрасная, сильная игнимара — то, что надо. Сверху, над головой — большой раздвижной купол, чудо здешней инженерной мысли. Когда дождь или непогода, то смотрители прикрывают его, когда погода хороша — он открыт. По краям — коридоры в два этажа, ведущие в самые разные помещения стаамса, отделенные от основного зала колоннадой. Все стены этих коридоров — в фресках, большинство из которых созданы самими сёстрами; некоторым от силы десяток лет, некоторым больше четырехсот. Чудовищный разнобой в стилях, временах и темах фресок никого не заботит; точнее, все делают вид, что не заботит — традиция. За чашей, на небольшом постаменте находится высокий шест. Некогда, очень-очень-очень давно, ещё до всяких времён Империи, все Ашаи ходили с длинными шестами, в рост львицы, которые служили и символом, и оружием, и орудием переноски, и в чем только не пригождались. Обычно его носили за спиной и украшали множеством способов. При созыве любого Круга, будь то Круг Трёх, Семи или Девяти, шест втыкался в землю, и вокруг него собирались сёстры, чтобы обсудить вопрос, по которому был созван Круг. Но теперь древняя, полуварварская традиция откинута и позабыта. Ей в самый конец, потом нужно пройти через внутренний двор, всегда прямо-прямо-прямо. Там, в конце, находится Админа — внутренне управление дисциплария. Если бы Ваалу-Миланэ дали задание доставить в библиотеку Марны обычную, незапрещённую, хоть даже и самую дорогую книгу, то это не требовало бы никакого отчёта. Никаких формальностей, никакого бумагомарания. Но даже такая, казалось бы, мелочь, как возложение новых комментариев к вероборческой книге (первой группы!), требует отчёта в Админе. А они уже сами доложат, куда надо: и библиотеке Сидны сообщат, и наставнице, которая отправила с заданием, и даже, наверное, в Надзор отправят какую-то бумажку. Она ступает мимо фонтана центрального двора. — Милани, Милани! Навострив уши, Миланэ глядит влево. — Наконец-то! С возвращением. Длинные тесьмы пласиса развеваются от ветра движения, быстрые, но в то же время полные достоинства шаги к Миланэ. — Спасибо, Айни, — и объятия сомкнулись. Это — одна из лучших подруг Миланэ, Ваалу-Айнэсваала, надменная и гордая дочь Сунгкомнаасы, из богатого рода самой хорошей крови. Надменность, аристократизм настолько естественно и прирожденно обитали в ней, что это не вызывало никакого отторжения. Её всегда холодный взгляд на самом деле теплее многих жарких заверений в вечной дружбе и верности; никогда Айни не позволит себе низкой грубости, подлости, пошлости. — Как поездка? — улыбается она, осматривая подругу. — Хорошо, Айни, — кивнула Миланэ, прикрыв глаза. — Всегда бы так. — Мы с Арасси сегодня хотели пойти в Сарман, — намекнула подруга. — Айни, посмею предложить: приходи лучше к нам. Ко мне и Арасси. Вдруг ей страшно захотелось увидеть подругу-Арасси. Она всегда любила её какой-то странной, тоскующей любовью; она не походила ни на дружескую, ни на интимную, даже слова «родство душ» имели тут немного смысла. — К вам в дом? — казалось, Айнэсваала удивлена. — Конечно, — Миланэ с подругой вошла под колоннаду внутреннего двора. — Если увидишь Шасну, то обязательно передай. Просто приходи, просто побеседуем. Мы так давно не собирались на наши посиделки. — Согласна, — заулыбалась Айни, но поверхностно; улыбка вдруг пропала с её красивого лица, и она добавила с меланхолией, глядя в сторону-вниз: — Я согласна… — Что такое? — ощутила её Миланэ. Та вдруг беззащитно обняла себя и совершила почти что немыслимое: прильнула спиной к гладко-круглой, белой колонне. — Волнуюсь. И тут же обрела над собою власть и отпрянула от своей опоры, а ладони свершили жест открытости: левая держит правую за запястье у солнечного сплетения, правая — ладонью к небу. — Сколько осталось? — спросила Миланэ, хотя прекрасно знала сколько. — Десять дней… Знаешь, что самое ужасное? В эту неделю не дают никаких заданий, никаких служений. Ничего делать не надо. Раньше я думала, что это хорошо. А теперь поняла, как это трудно — сидеть без дела в ожидании… — Не печалься. Я с тобой. Мы и об этом поговорим. — Милани, я передам Шасне. Около восьми, хорошо? — Хорошо. — А пока: красивого дня. — Уж вечер. — Пока бьёт свет, то есть надежда, — уходила Ваалу-Айнэсваала Миланэ вошла вовнутрь ещё одного зала, поприветствовала ещё нескольких знакомых сестёр. Пошла прямо, к широкому коридору, поплыла мимо его стен с узорами. Стены всех коридоров в Сидне имеют на стенках широкую полоску с узором, причём каждый коридор несёт свою, отличную от остальных; каждый из этих узоров принадлежит определённой провинции, например, андарианские узоры шли по длинному коридору на втором этаже, в левом крыле, который вёл в большой зал с замысловатым названием «Зал прекрасного действия»; в нём (да и не только в нём) ученицы до нытья в лапах и руках повторяют жесты, упражняются в позах (как нужно возлегать, сидеть, стоять, преклоняться — предусмотрены почти все случаи жизни) и оттачивают искусство танца. В другом крыле есть «Зал прекрасного покоя», поменьше размером, в котором (и не только в нём) учат одеваться, прихорашиваться, приводить себя в порядок, научают манерам. Миланэ всегда удивлялась такому разделению; ей, как и многим, казалось, что значительно разумнее упражняться в позах в Зале прекрасного покоя, и вообще, такое разделение казалось надуманным. Она толкнула дверь и вошла в приёмную Админы. Её встретила огромная люстра на потолке, широкая стойка и запах бумаги. — Доброго вечера, слышащая Ваала, — первой, согласно правилам, поприветствовала её престарелая служащая. — Этот вечер прекрасен, — облокотилась о стойку Миланэ, положив перед собою комментарии. — Пожалуйста, пусть львица примет: Ваалу-Миланэ-Белсарра, восемьсот третий год, прибыла из Марны, исполнив поручение, отданное наставницей Ваалу-Хильзари. В восемьсот третьем году прошла её Церемония Совершеннолетия. — Сейчас, одно мгновение… Служащая начала ворошить бумаги, а Миланэ осмотрелась. В приёмной, кроме неё и ещё двух служащих сидела львица-Ашаи совершенно тёмного, почти коричневого окраса, крупного сложения; по виду, очевидно, свободная наставница; с нею была и маленькая, лет десять-двенадцать, ученица-найси. Они вместе о чём-то грустили, сидя на низеньком диванчике перед маленьким столиком. «Приехали после Круга Трёх на приём. И неудачно, наверное», — подумалось Миланэ. — Размещение новых комментариев… в библиотеке Марны… к вероборческим книгам. Верно? — отвлекла служащая. — Да, верно. — Хорошо. Наша библиотека уже закрыта, поэтому я их опечатаю и передам завтра. Также мы уведомим Ваалу-Хильзари, — привычной скороговоркой тараторила львица, протягивая на подпись книгу-реестр и заодно протягивая бумажку, чтобы Миланэ застамповала её для опечатывания комментариев. — Миланэ! Надо же, вот неожиданность: это она, это — наставница Хильзари! Сама Хильзари всегда воплощала собою живой, собирательный, классический образ Ашаи-наставницы. Роста не высокого, не низкого, сложения не крупного, но и не хрупкого, почти всегда в пласисе тёмных оттенков с длинным шлейфом, свисающим спереди-справа, с пояса (негласный признак наставниц); возраст её совершенно стёрт, и ей одинаково можно определить как тридцать, так и пятьдесят лет. Всегда немного торопливая, зачастую нетерпеливая, иногда — с толикой жёсткости, даже жестокости, но в то же время всё понимающая, всё чувствующая и предчувствующая, в меру строгая, в меру мягкая, поощряющая почти всё, кроме излишеств, твёрдой веры и добропорядочного отношения к своим обязанностям. Глаза карие, небольшие, нос остренький, окрас — самый обычный — светлое золото. — Восславим Ваала, видящая свет Ваалу-Хильзари. — Да восславим, слышащая. Милани, я успела по тебе соскучиться, — обняла ученицу Хильзари. — Как только узнала, что ты прибыла, так сразу сюда. Всё сделала? — Сделала, моя наставница. Вот как раз отдаю старые комментарии. — Ладненько, сдавай побыстрее, и пойдём, есть дела. — Ваалу-Миланэ пусть не забудет о стампе, — напомнила о себе служащая Админы. — Да, да. Конечно, — спохватилась Миланэ. — Вот, прошу. — Спасибо, всего прекрасного. — И львице. — Всё? Закончили? — поинтересовалась наставница. — Да-да, всё, — кивнула служащая, отвлёкшись на другую работу. — Пошли, Миланэ. «Хммм, куда это мы?..», — подумала Миланэ, когда они направились не к выходу из приёмной, а налево, где находилось представительно Палаты, а вместе с нею — Имперского Надзора Веры. Вдруг её сердце сжали тиски мгновенного страха. Промелькнула совершенно невозможная мысль: «Знают!». И тут же утихла. Совершенно невозможно, чтобы наставница, которую она знала столько лет, взяла да и отправила её в Надзор. За дверью был ещё один зал, полный небольших колонн. Впереди их ждала широкая лестница, которая вела к амарах дисциплария. Хильзари взглянула на свою ученицу. — Что с тобой? Пришлось вскользь соврать: — Приятие… Иногда меня охватывает волнение. — Эти страхи, эти страхи. Хоть кто-нибудь может не воображать из Приятия пытку? — вздохнула Хильзари, на ходу кивнув другой сестрине, что шла навстречу. — Ваалу-Хильзари спокойно себя вела перед своим Приятием? — Нет. Но это не значит, что никто на это не способен, — развевался шлейф наставницы от быстро-уверенной походки. — А что у нас за дела? Куда идём? — Тебя после приезда хотела видеть амарах, лично. Признаться, неожиданно. — Какая честь… Но зачем, наставница знает? Ваалу-Хильзари пошла намного медленнее, а потом и вовсе приостановилась: — Видимо, настал час узнать, — сказала она со вздохом, склонив голову набок, — что тебя ждёт после Приятия. Она не хотела отпускать Миланэ. Ей вообще всегда было трудно отпускать в мир учениц, к которым привязалась. Дочь Андарии оказалась одной из таких; и сейчас наставница желала сказать много хороших слов, прежде чем отпустит её на этот разговор. Она понятия не имела, что именно амарах хочет сообщить, но была уверена, что пришёл час личной беседы амарах с ученицей перед Приятием — через него проходит каждая дисциплара; обычно на нём, в общих чертах, дисциплара и узнаёт, куда уедет отдавать долг служения на ближайшие несколько лет. По многолетнему опыту Хильзари знала, что чем раньше вызывают на эту беседу, тем хуже и труднее будет назначение. Прекрасно зная, что у Миланэ отличный дар игнимары, помня о её хорошем знании похоронных и траурных ритуалов, и опыте на Востоке, Хильзари небезосновательно боялась того, что её снова отправят на Восток, в Первый или Второй Восточный Доминат, в какой-нибудь из штабов Легаты, чтобы служить воинам, и — самое главное — сжигать их огнём Ваала, когда они падут; и уже не как ученицу, а как полноценную сестру, а это — надолго... Незавидная судьба: там, в конечном итоге, только неизбывная тоска, тоска, тоска, смерть, истеричные интриги, и снова тоска… И Ваалу-Хильзари знала полно Ашаи-Китрах, которые после служения на Востоке изменялись до неузнаваемости. Поэтому в голосе наставницы тускнела печаль, и она без особой радости вела ученицу к Ваалу-Леенайни. «Кому-то это надо делать», — бессмысленно утешалась Хильзари. — «Кому-то надо». Но Миланэ не обратила никакого внимания на все эти оттенки чувства. Застыв на месте, она с испуганным видом уставилась на Хильзари. — Письмо! — приложила руку к щеке, аж зазвенел серебряный браслет. — Какое письмо? — Ваал мой, я забыла письмо патрона в комментариях! — и не спрашивая, без спросу прощения, быстрейшим шагом заторопилась обратно. — Какое письмо? Какого патрона? — спрашивала Хильзари, чуть ли не бегом догоняя Миланэ. — Письмо для амарах, я хотела его передать! — Чьё письмо? — Патрона! — вспылила дисциплара, вбежав обратно в приёмную Админы. Она устрашилась, что оно нечаянно потеряется, сгубится, уничтожится; что любопытная служащая нечаянно его вскроет (и тогда оно уже непригодно для амарах!); терзала себя за то, что вообще посмела его забыть. — Чьего патрона, Миланэ, о чём ты говоришь? — наставница прильнула к стойке, как и ученица. — Моего патрона, — быстро ответила Миланэ и тут же обратилась ко львице-служащей: — Прошу, прошу, пусть львица посмотрит… Я там забыла в комментариях одно письмо, мне нужно его забрать, оно там среди страниц, где-то в конце. Со спокойной уверенностью та сразу нашла комментарии и, не задавая лишних вопросов, распечатала их. — Аммм… — начала она быстро перелистывать тонкие страницы. — Сейчас. Ах да, есть. Прошу, — протянула. То самое светло-блаженное облегчение, даже хочется смеяться. — Моя глубочайшая благодарность. Пусть простится беспокойство, — с приторной вежливостью молвила Миланэ и медленно пошла, чтоб присесть где-нибудь. — Ничего, ничего, со всеми случается, — успокоила служащая и без особых эмоций вернулась обратно к делам. Лишь представив, как могло всё обернуться, потеряй она письмо патрона навсегда, то мелкая дрожь прошла вдоль спины. Присев возле неизвестной наставницы и маленькой ученицы-найси, которые всё ещё сидели здесь, Миланэ несколько раз повернула письмо в руке, бессмысленно осматривая личную печать её патрона. Хильзари присела рядом. Вопросов она не задавала, но ответов явно ожидала. — В Марне… мне предложил патронат сенатор Тансарр из рода Сайстиллари, — сказала наконец Миланэ, понимая, что длинное молчание будет глупым и невежливым жестом: потакать себе в эмоциях можно лишь до определённой черты. Наставница засуетилась, навострив уши: — О небо, неужели? — и даже схватила ученицу за локоть. — Вот… — как молчаливое свидетельство, протянула письмо Миланэ. Не взяв его, Хильзари обрадовалась: — Ваал мой, Миланэ! Как я рада за тебя! Вот и хорошо, вот прекрасно. Чувствовалось, что она действительно рада. — Моя наставница, судьба сделала мне необычный дар. Как я с ним встретилась — это долгая история, во многом необычная… — Это ты потом расскажешь, успеется, — собралась с какими-то мыслями Хильзари и стала торопиться ещё пуще прежнего. Но теперь её торопливость избавилась от волнения: понимая, что хорошая ученица неожиданно заимела патрона в Марне, она обрадовалась тому, что той не придётся несколько молодых лет влачить трудное, полное вызовов для прочности духа служение, сопряжённое со смертью и риском гибели. Новость настолько облегчила душу, что она даже не особо успела заинтересоваться, как и почему так случилось, ведь учениц весьма-весьма редко берут под крыло патроната. Она встала, всем своим видом показывая: «Пошли к амарах!». Тем временем Миланэ, на радостях, решила поделиться добрым настроением с маленькой найси, которая совершенно пригорюнилась, прижав уши. Её наставница (по одежде, виду и манерам — юнианка) не совершала попыток утешить ученицу: то ли она глубоко думала о своём, то ли считала это лишним, то ли бросила пытаться. Было неизвестно, кого и зачем они здесь ждали, если ждали вообще. — Всё будет хорошо, — молвила Миланэ. Маленькая Ашаи, чуть больше десятка лет от роду, но уже с непростым взглядом, ответила с укором, даже вызовом: — Легко говорить. — Намарси, извинись, — негромко сказала ей наставница, не переменив позы, не бросив взгляда. — Не стоит… Не стоит. Слова ничего не стоят, направду. Лишь поступки, — сказала Миланэ, вставая. — Пусть слышащая Ваала меня простит, — ученица-найси тут же исполнила указание своей наставницы, неумело совершив жест извинения, причём сделав его сидя, а для него полагается встать. Хильзари не вмешивалась, ибо ей было некогда — она пошла на мгновение перекинуться парой слов со служащими Админы. — Я не злюсь на тебя, — бесхитростно сказала дочь Андарии. — Меня не хотят принять к вам в Сидну, — вдруг подняла взгляд найси, и они встретились душами с Миланэ. — Не печалься, ты ведь останешься львицей-Ашаи. — «Плохие способности к игнимаре» — вот как сказали, — заметила наставница, при этом весьма вульгарно почесав шею. — Со временем они могут выявиться, не отчаивайся, — терпеливо молвила Миланэ для найси. — Опускать хвост — самое простое. — Зачем нужны эти глупые фокусы с огнём? — без вопрошания возгласила найси. — И кому? Миланэ никогда не слыхала, чтобы кто-то из Ашаи, будь-то дитя или старая львица, так относился к игнимаре. Почти все воспринимали её, как удивительнейшую вещь, как великий дар. И тут — на тебе. — Как же… Огонь Ваала нужен… — растерялась Миланэ, быстро перекидывая взгляд то на неё, то на наставницу. — Нужен, конечно: чтобы Совершеннолетие пройти, и Приятие тоже, — смело сказала найси, даже не дрогнув, то ли по детской глупости, то ли по несмышленой отваге. — Неудивительно, что с таким отношением ты не прошла Круг Трёх, — укорительно отметила Ваалу-Миланэ, покачав головой с печалью и укором. Круг Трёх Сестёр в данном случае обозначал трёх наставниц дисциплария, которые принимали решение о принятии либо непринятии ученицы-найси на обучение в дисципларий. И совершенно ясно, рассудила Миланэ, что с таким, можно сказать, «подходом» к игнимаре — одному из главных даров Ашаи-Китрах — нечего даже и приходить в дисципларий. — Метрика найси, можно забрать, пожалуйста! — отозвались служащие Админы. Наставница встала, как и ученица. — Прошу нас извинить, — бросила наставница и обратилась к воспитаннице: — Пойдём. Найси, самостоятельная, ушла брать свои бумаги, а Миланэ остановила юнианку: — Пусть видящая Ваала погодит. Можно кое-что спросить? — Слышащая Ваала да пусть спрашивает, — с тонко скрытой иронией молвила Ашаи-юнианка; тем не менее, это ничуть не ускользнуло от внимательного чувства Миланэ. — Ясно, что она не смогла войти в дисципларий с таким отношением к игнимаре. И у неё не так много шансов на Совершеннолетии, если ничего не переменится. Почему видящая Ваала не объяснит ей это? «Если ей не нравится игнимара, так пусть хоть соврёт. Судьба ведь на кону, судьба!», — не понимала Миланэ. — Прошу меня извинить, — равнодушно сказала та. Но сделав шаг, она остановилась; вполоборота, глядя через плечо и вниз, наставница тихо молвила: — Она ещё не умеет себе врать. В отличие от нас. Возможно, когда-нибудь ты поймёшь, львица сильной игнимары. «Какая хорошая эмпатия», — только и подумала дочь Андарии. Не всякая Ашаи может вот так, сходу, определить дар к огню Ваала. Тем временем возвратилась маленькая Ашаи-Китрах; она и Миланэ встретились взглядами, и что-то такое вечно-предвечное проскочило между ними; поразительно, но почувствовали они это одновременно, несмотря на огромную разницу в возрасте-опыте. Миланэ держала своё столь ценное письмо, маленькая Намарси обняла у груди свою бесценную метрику, свидетельство рождения. — Будь охотна, маленькая ученица, — Миланэ показалось, что негромкие слова произнесла совсем не она, а некто через неё. — Пойдём же, Миланэ, — помахала рукой Хильзари. — А то не успеем. * * А за два часа до прибытия Миланэ её личное дело вместе с ещё тремя попало в руки амарах Сидны, Ваалу-Леенайни. Она сидела в глубоком плетеном кресле, находясь в лоджии своих покоев во стаамсе; она любила читать и писать при свете, на открытом воздухе; предзакатные лучи солнца освещали стаамс, огромные земли Сидны, и ласкали её шёрстку. Характера деятельного, живого. Роста маленького, окраса светло-светло-коричневого, обожает умащения-масла, вообще всякие хорошие запахи, не покажется перед другими без подведённых тентушью глаз и небольших чёрных полос на скулах (поклонница окраски). Возражений не терпит. Амарах стала шесть лет назад, крайне неожиданно для себя и для многих. Конечно, за это время успела наделать ошибок, обрела врагов и друзей, но главное — в полную силу решила претворить в жизнь некоторые идеи, благо, статус амарах позволяет очень многое; да что там говорить — почти всё мыслимое. Хвост её безвольно отмокал в небольшом тазу со всякими травами — Леенайни посчитала, что шерсть там утратила лоск и блеск. Сейчас ей надо принять важное решение, а когда Леенайни принимает важные решения, то неизменно пьёт очень крепкий зелёный чай безо всяких добавок. Страшная экзотика, этот зелёный чай, везут из каких-то совершенно диких мест через Кафну, а потому он ужасно дорог; но для амарах Сидны деньги и связанный с ними бред — тщетный вопрос. Горячий чай в огромной чашке возле личных дел четырёх учениц-дисциплар. «И кого мне выбрать?», — подумала она, беспорядочно выставив все четыре дела перед собою. Ваалу-Шасна, Ваалу-Амариссани, Ваалу-Миланэ-Белсарра, Ваалу-Хойна — четыре дисциплары, у которых на протяжении трёх последующих лун должно свершиться Приятие. На самом деле, четвёртое дело принесли зря, зря-зря. Она внутренне для себя уже решила, кто явно не подходит, и запросила дело Хойны чисто по инерции и из любви к парным числам. Во-первых, как раз Ашаи с её навыками позарез нужна в одной из больниц в далекой Кафне; во-вторых, Хойна ей просто не нравится — приторно-вежливая такая, без той особой внутренней гордости, с тихим, но неизменным огоньком поиска выгоды и полезного, хотя услужливая, предупредительная. Такие хороши, когда всё хорошо; когда станет плохо, нужны другие. Не то что бы должно стать плохо, подумала амарах, но в жизни всяко бывает. «Тебе, Ваалу-Хойна, милая, придётся уплыть через синее море, дальнее море. И не сетуй на судьбу, лучше скажи себе: «Мир повидаю!». Завели теперь привычку: чуть что, так жаловаться на место служения после дисциплария. А мы-то в своё время — ни-ни, мы прочнее были…», — вспомнила Леенайни не такую уж далёкую молодость, закрыв глаза и отпив горячего чая в тёплую погоду. И, наконец, в отличие от остальных трёх, проступок Хойны был самым безделушным и пустяковым. Остаются Амариссани, Шасна и Миланэ. Махом отбросив дело Хойны подальше, на край стола, Леенайни, почёсывая подбородок всей ладонью, открыла остальные три дела. У каждого — кожаный переплёт (на года!), каждое — довольно толстое само по себе, но не из-за бумаги (у каждого от силы страниц десять), а из-за наличия светотипа — большой, в размер страницы стеклянной пластины, прозрачной с лицевой стороны, и полностью чёрной — с тыла. На каждой из них, с точностью и достоверностью, запечатлены ученицы после Приятия, то есть в юных семнадцать лет. Изготовление светотипов — чрезвычайно дорогое и сложное удовольствие. Некогда подобные портреты создавались по старинке, художниками-портретистами, которые с помощью некоторых ухищрений-присоблений добивались практически идеального сходства. Но художники — капризные души: то у них сегодня не ладится, то медленно работают, то вообще отказываются писать в самый нужный момент; кроме того, их всегда не хватало, ведь за одно Совершеннолетие в дисципларий может придти сотня учениц, а то и больше. А ещё, по всеобщему однозначному мнению опытных Ашаи, по светотипу намного легче уловить общие черты характера и души, «увидеть», как говорят Ашаи-Китрах; это свойство светотипа было открыто почти случайно, через нескольких лет после его изобретения умнейшим учёным-оптиком Марнского университета, а это случилось сравнительно недавно, лет тридцать назад. Связывали это с тем, что художник невольно трактовал любой портрет через дымчатое стекло своей души, а стеклянная пластина с серебром — прозрачно-бесстрастна. Поэтому дисципларии Айнансгард и Сидна давно уже перешли на светотипию при составлении личного дела на ученицу, которая успешно прошла трудную Церемонию Совершеннолетия и стала дисципларой, и только Криммау-Аммау, где сидят непоколебимые хранительницы традиций, всё ещё составляет портреты учениц с помощью художников; что там, что там дисципларам нужно долго и упорно сидеть на стуле, потому для них разницы нет; но никакой мастер-художник не достигнет той достоверности, которую дарит светотип. Открыв каждое дело на первой странице, где находился портрет, Ваалу-Леенайни сложила перед собою руки на столе и начала всматриваться в каждую из них; подул свежий ветер, но она не обратила внимания. «Пожалуй, сначала Шасну просмотрим». Леенайни как-то привыкла думать о себе в третьем лице, и даже в разговорах вместо «Я пойду», «Я подумаю» говорила «Мы пойдём», «Мы подумаем». Ваалу-Шасна. Даже тогда, в те юные семнадцать лет, у неё уже целеустремленный, строгий взгляд, строгое сердце — не урвёшься. Грубые, словно высеченные из камня черты, крупное, но ладное сложение. Леенайни неплохо знает Шасну, однажды прибегала к её помощи и несколько раз говорила по душам. Что ни говори, из неё — очень хорошая Ашаи-Китрах, нужная, такие нужны Сунгам; можно сказать — внушительная, да-да, именно так, внушительная. Внушает. Взгляд у неё такой… какое бы слово… меткий. Цепкий. Взяла за душу — держит тебя, не отпускает. Ваалу-Шасна из рода Свельрра, рождённая 786 года Э. И., городок Тавальсиан, провинция Йонурру. Родное место на момент Совершеннолетия — город Мантри, провинция Йонурру. Оглашённая прайдовая принадлежность — норрамарси. Наставница — с. с. Ваалу-Вельза, Мантри, Андария. Происхождение: простое, сословие малоимущих горожан. Примечание: с девятилетнего возраста воспитывалась наставницей (отец пропал без вести, мать умерла по болезни). Отец — истинный Сунг, Йонурру. Дед по отцу, нишани по отцу — неизвестно. Мать, дед по матери, нишани по матери — принятые Сунги, Норрамарк. Вывод по родословной: принятая Сунга. Денежное достоинство рода: нижнее. Примечание: на содержании наставницы и государства. Наследственных болезней — нет, увечий и уродств, несовместимых с достоинством Ашаи-Китрах — нет. Примечание: иногда мучают сильные головные боли неясного происхождения. Отношение к сестринству Ашаи-Китрах и вере Сунгов — достойное, исключительно уверенное. Прохождение испытания правдовидицей перед Церемонией Совершеннолетия — успешное. В низменных и недостойных поступках не уличена. Место прохождения Церемонии Совершеннолетия — Сидна. Прохождение Церемонии Совершеннолетия — успешное. Мнения Круга Семи на Церемонии Совершеннолетия: все семь — принимают. Таланты, выявленные на Церемонии Совершеннолетия: большие способности к страйе, сильный взгляд, развитая способность к влиянию на души. Эскиз стампа (собственный) одобрен. 803 год Э. И. Перевернув страницу, Леенайни перешла от скупых ведомостей, что были запечатлены после Церемонии Совершеннолетия, к более обстоятельным записям. Дисциплара Ваалу-Шасна, из рода Свельрра. Приятие назначено на конец Времени Всхода 810 года Э. И. Склонности и таланты, проявленные во время обучения: очень сильные навыки страйи и влияния на души, сильный взгляд, явная склонность к правдовидению (примечание на полях: видит далеко не всё и не всегда), отличное знание истории веры и сестринства, отличное знание законов Империи Сунгов, очень хорошая стрельба из большого лука. Овладение общими знаниями Ашаи-Китрах — почти полное, провал в фармации. В низменных и недостойных поступках не уличена, отношение к стампу — ответственное, в злоупотреблении веществами не уличена (примечание: питает отвращение ко всему, что влияет на сознание). Явление Ваала во снах — сбылось, подтверждено правдовидицей. Инструменты: флейта, мансура. Мастерство игры — достаточное. Владение танцами — достаточное, владение жестами и позами — достаточное. Владение каллиграфией — достаточное, владение рисунком и росписью — достаточное. Важные и примечательные служения и поступки: трёхлунное служение в Отделе сыска и следствий Префектуры Сармана в качестве правдовидицы (808 год Э. И.); бесстрашное уничтожение варвара стрелой в руке при трёхлунном служении в крепости Имперской Легаты на Восточных Землях (сто льенов от границ Первого Восточного Домината);… Леенайни прекрасно помнила об этой нашумевшей истории. Суть была простой: года два назад Ваалу-Шасну, как дисциплару сильного духа и очень простого происхождения, отправили на служение-обучение прямо на Восток, за границу Империи, в дикие, варварские земли, где уже много лет Имперская легата пытается держать в узде многочисленные племена, княжества, земли и землишки восточных варваров. Там всё полнится постоянным страхом, мелкими и крупными нападениями, бандитизмом, восстаниями, непонятными никому сражениями; то вроде там всё спокойно, то чуть ли не тотальная война. Империя Сунгов не спешит возглашать эти земли своими, она их просто контролирует, чтобы обезопасить территорию, пытается иметь с Востока пользу в меру сил и возможностей, водружая на множество тамошних тронов и трончиков свои креатуры, которые постоянно выходят из-под контроля и плетут бесконечные интриги. По сути оказалось, что Шасне вместе с ещё одной сестрой пришлось служить воюющему легиону. К своим обязанностям Ваалу-Шасна приступила споро, с пугающей уверенностью; она почти весь день проводила в хлопотах, разъездах, заданиях и походах. В одном из таких небольших походов её группа, около двадцати воинов, попала в засаду — самое обычное дело на Востоке. Лук Шасна заткнула за спину, поскольку он больше мешал, чем был полезен, а нападение оказалось крайне внезапным; варвары, прекрасно зная, что у Сунгов есть эти ужасно-непонятные Ашаи, видимо, яро пожелали захватить её живой; в итоге вся потасовка как-то сразу началась именно с её персоны. Но Ваалу-Шасна с самого начала умерила пыл нападающих, вытянув стрелу с колчана, который торчал из сумки, и этой стрелой проткнула первому нападающему живот, а потом и горло. Потом она, как ни в чём не бывало, взяла совну и отмахалась ею от нападавших. Следом, на одной из страниц, этот случай по-военному сухо и кратко описывался комендантом крепости, но амарах знала о подробностях — их Шасна поведала сама, в присутствии множества учениц, нескольких наставниц и её, Леенайни. Кстати, рассказывать о нём Шасна не любила, что также было известно амарах. Далее в заслугах и служениях Шасны оказалось множество всяко-разного: уличение во лжи преступников, спасение жизни одной из учениц, научение сталл основам искусства страйи и так далее. Пять-шесть листов были целиком и полностью заполнены положительными замечаниями и впечатлениями наставниц о силе её взгляда и влияния на душу. Безусловно, это дар от Ваала. «Она — хороший выбор», — подумала Леенайни. — «Неплохой». Пролистав до конца дело Шасны, амарах отставила его и взяла дело Миланэ. С первой страницы на неё глядела не совсем обычная дисциплара. Как правило, после Совершеннолетия они все чуть растерянно-радостные, со скрытым знаком триумфа на лице (только что пройдено труднейшее испытание!). Но Миланэ выглядела серьёзной, даже чуть чересчур. Типичные андарианские черты: лёгкая, почти незаметная тёмная полоска, которая начиналась от основания носа, ладные скругленные уши без острых углов, темноватый нос, тонкие черты рта. Ни дать ни взять — типичная андарианская маасси; её очень легко представить в этом узорчатом, длинном андарианском платье с неизменным тонким шлейфом, что крепится к правой стороне груди и ниспадает чуть ли не до самых лап, небольшом обруче. Тем не менее, её андарианские черты смешались с благородством сестринства; есть такой феномен красоты Ашаи: когда львёна становится ею, то сразу чуть меняется, чуть взрослеет; львица-подросток из сестринства, пройдя Церемонию Совершеннолетия, становится неуловимо изящнее и красивее — это факт, подтвержденный опытом множества поколений, а не досужие домыслы. Никто до конца не знал, в чём тут дело, потому все говорили, что это один из неявных даров Ваала. Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, рождённая 786 года Э. И., посёлок Стаймлау (округ Ходниана), провинция Андария. Родное место на момент Совершеннолетия — посёлок Стаймлау, провинция Андария. Оглашённая прайдовая принадлежность — андарианка. Наставница — с. с. Ваалу-Мрууна, Стаймлау, Андария. Происхождение: простое, сословие добрых земледельцев и скотоводов. Отец, дед по отцу, нишани по отцу — истинные Сунги, Андария. Мать, дед по матери — истинные Сунги, Андария. Нишани по матери — принятая Сунга, Хольц. Вывод по родословной: истинная Сунга. Денежное достоинство рода: средне-нижнее. Наследственных болезней — нет, увечий и уродств, несовместимых с достоинством Ашаи-Китрах — нет. Отношение к сестринству Ашаи-Китрах и вере Сунгов — достойное. Прохождение испытания правдовидицей перед Церемонией Совершеннолетия — успешное. В низменных и недостойных поступках не уличена. Место прохождения Церемонии Совершеннолетия — Сидна. Прохождение Церемонии Совершеннолетия — успешное. Мнения Круга Семи на Церемонии Совершеннолетия: шесть — принимают, одна — воздержалась. Таланты, выявленные на Церемонии Совершеннолетия: чистая игнимара. Эскиз стампа (собственный) одобрен. 803 год Э. И. Амарах вздохнула, подошла к перилам лоджии и чуть посмотрела на мир, а потом вернулась обратно. Дисциплара Ваалу-Миланэ-Белсарра, из рода Нарзаи. Приятие назначено на начало Поры Огня 810 года Э. И. Склонности и таланты, проявленные во время обучения: чистая, стойкая игнимара в две руки; стальса; траурный церемониал. Овладение общими знаниями Ашаи-Китрах — полное. В низменных и недостойных поступках не уличена, отношение к стампу — ответственное, в злоупотреблении веществами не уличена. Явление Ваала во снах — сбылось, подтверждено правдовидицей. Инструменты: кифара, арфа, цимлатин, мансура; мастерство игры — достаточное (примечание на полях: на мансуре — хорошее). Владение танцами — достаточное, владение жестами и позами — хорошее (примечание: родовой опыт в швейном деле, отличный вкус в одеждах). Владение каллиграфией — хорошее, владение рисунком и росписью — достаточное. Важные и примечательные служения и поступки: ведение церемонии сожжения супруги префекта префектуры Регулата Закона и Порядка Сармана; ведение церемонии сожжения трагически погибшего септимарра Имперской Легаты; излечение тяжёлого спинного недуга у купца высокого денежного достоинства (из Сунгкомнаасы); излечение от шейных болей многих Сунгов; четырёхлунное служение Легате на Восточных землях (Второй Восточный Доминат). Сводное мнение наставниц о предполагаемых местах служения Сунгам: Имперская Легата (боевые части); больницы для добрых Сунгов хорошего денежного достоинства; сестра, отвечающая за траурные церемонии в больших городах. Детей на данное время нет. Патрона на данное время нет. 809 год Э. И. Было несколько примеров почерка (обычного и каллиграфического), оттиск стампа, несколько посредственных стихов (сочиненных в процессе обучения искусству речи), два ещё более посредственных рисунка (грифелем и тушью), маленькое замечание от одной из правдовидиц Сидны: «Спокойные, твёрдые жизненные принципы, характерные для андарианок. Не имеет склонности к разглашению всяких тайн, предпочитает скрытность и утайку, неохотно идёт на искренность в некоторых темах, тактична в разговоре», и курьёзный, весьма смешной документ, который неизвестно зачем прикрепили к делу — объяснительная главы стражи центральных ворот о том, что он в служебное время ушёл в термы дисциплария и был замечен там «на лечении» у Ваалу-Миланэ-Белсарры по её же настойчивой просьбе, поскольку это требовалось «для обучения стальсам, массажам и прочим терапиям», правописание сохранено. Леенайни раньше как-то не замечала его и с весёлой живостью перечитала несколько раз; потом до неё дошло, что эту одинокую бумажку кто-то из наставниц всунул не смеха ради, а для полной характеристики дисциплары, мол, принципов она спокойных, строгого андарианского воспитания, но ничто из удовольствий ей не чуждо. Тут Леенайни вспомнила, как краем уха слышала о склонности Миланэ заманивать львов, преимущественно стражей, в термы дисциплария под вроде бы серьёзным предлогом… Правда, Леенайни и не знала всей правды: Миланэ и в самом деле звала львов в термы именно ради обучения стальсе, потому как она должна была знать не только анатомию и энергетику самки (подруги-дисциплары с величайшим удовольствием-то ходили к ней на сеансы), но и самца; конечно, при этом львы вздумывали себе всякое, но Миланэ мягко, но непреклонно отбивалась, и не захотела сопротивляться лишь раз. Так что мысли Леенайни о скрытной тяге к интимным развлечениям у Миланэ хоть и имели веские основания, но на самом деле не отвечали действительности. Все домыслы подруг и наставниц о скрытой тяге Миланэ к разврату (что само по себе спокойно воспринимается сестринством Ашаи) были именно домыслами; Миланэ знала о них, но не спешила что-либо отрицать, ибо это могло вызвать насмешки и даже обвинения в лицемерии. Самое обычное, даже безликое личное дело. Неплохая дисциплара, но явно ничего выдающегося. Да и по сути, её Леенайни знает хуже всех, лишь больше по рассказам тех, кому доверяет. Несколько бесед и пара совместных работ в экзане не в счёт. Но дело Миланэ оказалось у неё на столе по нескольким причинам. Во-первых, остальные дисциплары, у которых состоится Приятие в этом году, попросту не подходят по многим причинам: то влиятельный и богатый род, то ненадёжный, ветрено-смешливый характер, то особые умения, на которые уже ждут во множестве мест Империи, и так далее и тому подобное. Во-вторых, Леенайни втайне завидовала всякой Ашаи с отличной игнимарой, ведь у самой-то не ахти, и считала, что в её случае это будет очень полезным. В-третьих, почти полное отсутствие всяких проступков и вольностей во время обучения говорило об ответственности и страхе любым образом опорочить своё имя, а это на руку Леенайни. Кроме того, с одной стороны, Миланэ ей чем-то симпатична, но с другой стороны — совершенно не нравится; первое чувство было вполне разумным, рациональным, плодом размышлений-сопоставлений, тщательного выбора из доступных вариантов. Второе возникало из созерцания её портрета на светотипе; острые, чуть асимметричные черты мордашки, цельная, внутренняя строгость во влажных глазах, даже узкий нос и подведенные чёрные полоски от глаз к шее (на Совершеннолетие принято раскрашиваться), странное, глубоко скованное, хищное бесстрашие (или же бесстрашная хищность), что тихо скользило по её юному, семнадцатилетнему облику — всё это внушало то ли непонятные опасения, то ли даже плохо объяснимый испуг. Какие-то слишком противоречивые чувства. Статус Ашаи — всё, что есть у Миланэ, и она ни за что не захочет утрачивать его; Миланэ сделает всё, чтобы сохраниться в сестринстве; её небогатый род не сможет вмешаться, поднять шум или защитить свою дочь, да и высоких покровителей у неё нет. Всё это говорило «за». Но казалось, Ваалу-Миланэ что-то таит в себе, неизвестное; с одной стороны, именно это и нужно Леенайни, с другой — настораживало и пугало. — Не знаю, не знаю насчёт тебя, не знаю. Миланэ, да. Род Нарзаи, да. Андарианка. Не знаю, брать ли тебя в игру… В таких случаях совершенно логичным было бы использовать какой-нибудь способ предсказания. Но Леенайни слаба в мантике, она знает, что предсказательница из неё никакая, потому не надеется на мантику и не слишком верит ей, считая, что каждая душа сама шьёт свою судьбу. Осторожно отложив в нерешительности дело Миланэ, Леенайни значительно бойчее-веселее взяла дело удобной и хорошей во всех смыслах Ваалу-Амариссани. Ваалу-Амариссани, рождённая 787 года Э. И., городок Верхний Мас, провинция Дэнэнаи. Родное место на момент Совершеннолетия — городок Верхний Мас, провинция Дэнэнаи. Оглашённая прайдовая принадлежность — не оглашена. Наставница — с. с. Ваалу-Нолиана, Верхний Мас, Дэнэнаи (примечание: известная старшая сестра, Ашаи высоких достоинств, одна из лучших воспитанниц Айнансгарда своего года, крупная мастерица фармации и каллиграфии). Происхождение: простое, сословие чиновников среднего ранга. Отец, дед по отцу — истинные Сунги, Дэнэнаи. Нишани по отцу — истинная Сунга, Северный Ашнари. Мать, дед по матери, нишани по матери — истинные Сунги, Дэнэнаи. Вывод по родословной: истинная Сунга. Денежное достоинство рода: среднее. Наследственных болезней — нет, увечий и уродств, несовместимых с достоинством Ашаи-Китрах — нет. Отношение к сестринству Ашаи-Китрах и вере Сунгов — радостное, слегка экзальтированное. Прохождение испытания правдовидицей перед Церемонией Совершеннолетия — успешное (примечание: с некоторыми допущениями и оговорками, см. стр. 4). В низменных и недостойных поступках не уличена, имела несколько замечаний от наставниц, будучи сталлой в Сидне. Место прохождения Церемонии Совершеннолетия — Сидна. Прохождение Церемонии Совершеннолетия — успешное. Мнения Круга Семи на Церемонии Совершеннолетия: шесть — принимают, одна — воздержалась. Таланты, выявленные на Церемонии Совершеннолетия: отличные задатки к искусству речи и жестам. Эскиз стампа (собственный) одобрен. 803 год Э. И... Бегло пролистав остальные страницы, амарах начала теребить краешек одной из них. Читала Леенайни чисто механически, не задумываясь. Она отлично знала Амариссани: живую, очень симпатичную, весёлую и крайне общительную молодую львицу; она покоряла обаянием и ненавязчивостью, а также умением много, складно и красиво говорить. Амариссани также писала проникновенные, светло-грустные стихи, вовсе не стесняясь выносить их на суд публики, и у неё даже появились поклонники в среде искусств. Взвешивая все «за» и «против», Ваалу-Леенайни понимала, что именно такая, полностью живая и здоровая духом Ашаи, может больше всего пригодиться. Её умение быстро, легко знакомиться с кем угодно — бесценно. Чай уж давно остыл. Ваалу-Леенайни поднялась; всё ещё не определившись с полно и окончательно, прошлась по лоджии; холодная мраморная колонна равнодушно испытала прикосновение ладони; Леенайни отсюда наблюдала огромные владения Сидны в золотом свете: вот перед нею раскинулся Сиднамай — жилой квартал для всех учениц Сидны и почти всех сестёр. Занимал он землю воистину внушительную, и в нём были общежития с дортуарами для учениц-сталл, общие дома с отдельными комнатами для двух или трёх дисциплар, небольшие отдельные домики (несчастные, они всегда предмет вечного раздора между дисципларами) для двух, трёх или четырёх дисциплар, парадные аллеи, громоотводы, камышовые кровли на многих домах, в некоторых даже фасады со штукатуркой под мрамор, общие комнаты, столовые, кухни, комнаты и дома для светских служащих, обсидиановые статуи великих и неизвестных Ашаи-Китрах, деятелей Империи, алебастровые светильники, диваны для сидения, диваны для возлежания, подставки для лап и хвостов, кладовые, ледники, сушилки для одежды, сушилки для трав и корней, угольные, дровяные и винные погреба, клумбы и сады с тюльпанами, крокусами, гиацинтами, примулами, ландышами и строфантом, гамаки в садах, лаборатории, места тишины и уединения, переливчатые колокольчики на входных дверях и ещё всего не счесть. Когда сталла впервые попадает в Сиднамай, то обязательно теряется. Вдруг в дверь постучали. Ваалу-Леенайни поняла, что больше наедине с собою побыть не сможет; потому, чтобы решиться, так себе втихую и сказала: — Амариссани. Пусть будет Амариссани. Что тут ещё думать… Пришла старшая сестра Ваалу-Амалла, наставница Сидны, давняя подруга и соратница в любом деле, большая мастерица жестов, поз и этикета. Чрезвычайно строгая с ученицами, подозрительно лёгкая в общении с себе равными; наставляла она искусно и хорошо, но казалось, Амалле до черноты надоели эти этикет и жесты, потому что в жизни она всегда, где только возможно, позволяла себе расслабиться и забыть о формальностях. — Ты с чем ко мне, Амалли? — с равнодушием спросила Леенайни, отходя от дверей и не оборачиваясь. Гордая сознанием того, что с амарах, как говорится, у неё тесно сплетены хвосты, Ваалу-Амалла важно вошла, мельтеша длинными шлейфами от рукавов пласиса. — Или зашла просто так, повидаться? — переспросила амарах. — С одним важным делом… Сейчас обсудим… Что это ты делаешь? — полюбопытствовала Амалла, направляясь прямо к лоджии — она любила виды из неё. — Дела смотрю, — с чуть иным равнодушием ответила амарах — Чьи? — чуть прищурила глаза Амалла, разглядывая стол и то, что на нём покоилось. — Дисциплар, у которых скоро Приятие. Поскучнев, Амалла присела там, где ранее сидела Леенайни, а её хвост обвил ножку стула. — Аааа… Да-да. Раз, два, три, четыре… — загибала пальцы наставница, словно маленькая львёна, что учится считать. — Три, — невольно поправила её Леенайни, но тут же одёрнулась. — Нет, четыре, — взывая к справедливости и очевидному, указала пальцем Амалла, непонятливо глядя на влиятельнейшую подругу. — Смотри. — Ах… Верно, — взмахнула рукой Леенайни, мол, этих дел и так невпроворот, тут забыть своё имя можно. — Послушай, я к тебе по такому вопросу… — отдав почесть вежливой болтовне, перешла к делу Амалла. Леенайни, зажигая свечи на столике и вполуха слушая её просьбы, решилась окончательно: «Ваалу-Амариссани. Вот кого я возьму к Тайнодействующим. Да поможет мне Ваал». * * «С чистым намерением ты сможешь войти», — такие слова писаны на большой гранитной стелле возле дверей покоев амарах; с другой стороны, слева, находится статуя львицы, в полный рост. Она, насколько было известно Миланэ, никого не изображала, никто не знал имени скульптора и даже никто толком не ведал, сколько ей лет и кто её сюда поставил да зачем она тут стоит; она — чистый предмет искусства безо всякой подоплёки и истории за собою. Оттого эта львица, закрывшая глаза и сложившая ладони у щёки, казалась невыразимо прекрасной, как чистая идея вечного начала самки. Хильзари и Миланэ вошли в большую приёмную. Прямо перед ними — широкий стол, где днём сидит помощница амарах, в роли которой очень часто выступает какая-либо ученица; множество растений в горшках и горшочках различных стилей и размеров, два огромных окна, высокие потолки. — Надеюсь, амарах у себя. — Она принимает до пяти, а сейчас почти семь, — осторожно заметила Миланэ, всё же надеясь, что Леенайни на месте. Вместо ответа Хильзари громко постучала дверным кольцом в левую дверь, где находились комнаты служения амарах. В правой двери — личные покои амарах, но в них не принято стучаться без самой крайней необходимости. — Да, похоже её нет, — Хильзари задумчиво почесала за ухом. — Не страшно, моя наставница, всё сделаю завтра. Вдруг входные двери в приёмную резко распахнулись и в комнату влетела сама Ваалу-Леенайни с ещё двумя сёстрами. Первую из них Миланэ отлично знала — это наставница Амалла, вторую сестру она видела впервые в жизни. — Я, если честно, уже устала от этих просьб из Регулата, — нервно сказала Леенайни, не обратив и малейшего внимания на посетительниц. — Двадцать сестёр. Им, видите ли, надо двадцать сестёр! Немыслимо! — Мда, ужасно, — согласилась Амалла. — Не то слово, — вторила незнакомка. Они резко встали в кружок у двери, все взвинченные и многозначительные; казалось, никто совершенно не заметил Хильзари и Миланэ, будто их не существует. — Кстати, там ещё один художник атласов жаловался, что привратные стражи повели себя очень грубо. Пригрозился пожаловаться в Палату, — сообщила незнакомка с какой-то сухой истерикой и значением. Одета она была в непомерно длинный, совершенно непрактичный пласис странного грязно-тёмно-зелёного цвета. Обычно пласис должен достигать пят, но не касаться поверхности; здесь его долы влачились по полу. Также у него была занижена талия. Миланэ этот пласис больше напомнил некое бальное платье, и единственным признаком одеяния Ашаи было то, что у него болтались (а не развевались) шлейфы для подвязки рукавов. — Пусть в этом году передадут всем художникам, что если они будут бегать по дисципларию, как по парку флирта в Мистфальне, то мигом отсюда вылетят. Так… — наконец-то заметила посетительниц амарах. — Хильзари, сейчас… — Да, моя амарах, мы подождем, — кивнула Хильзари и медленно присела на стул возле стола. — Так, ладно… Но две спутницы Леенайни уже поняли, что беседа не свяжется, потому решили распрощаться: — Вижу, моя амарах, что есть ещё дела. Не будем задерживать. Доброй ночи. — Ярких огней, — Ваалу-Леенайни воздала ввысь ладонь в традиционном прощании Ашаи. Глаза Амаллы задержались на дисципларе. — Миланэ? Давно не виделись, — вскинулась её бровь. — Восславим Ваала, рада видеть наставницу Амаллу, — книксен от Миланэ. — Осанка ровнее, — указала она пальцем. — И письмо двумя руками держи. Миланэ тут же исправилась. — Да, наставница. — Амалла, да не будь такой строгой, Ваал мой, — Леенайни ключами открывала двери в личные покои. — Не будешь строгой — вмиг всё забудут. Двери в приёмную закрылись и вмиг воцарилась неестественная тишина, как бывает после шумного разговора. — Восславим Ваала, моя безупречная амарах… — первой начала Миланэ, быстро бросая взгляды то на Леенайни, то на Хильзари. — Восславим же. Простите, что не поприветствовала, совсем забегалась. Прошу, — амарах пригласила войти в свои покои. Миланэ начала заходить, а Хильзари поднялась: — Моя амарах, сообщалось, что львица желает видеть дисциплару Ваалу-Миланэ-Белсарру после прибытия из Марны, — пугающе формально вымолвила наставница Хильзари, и Миланэ уверилась — пришёл час личной беседы с амарах. — Миланэ, когда ты прибыла? — спросила Леенайни, как-то странно осматривая её с ушей до когтей лап. «Впрочем, почему странно, что тут странного, выгляжу я хуже львицы из далекого посёлка. Спешишь всюду, глупая, всюду спешишь, а в итоге смотри что получается. Что тебе мешало пойти к себе да переодеться?..». — Час назад, моя амарах. — Славно. Решила не отдыхать с дороги, а сразу — ко мне? Хвост Миланэ незаметно вздрогнул. — Нельзя быть настолько усталой, чтобы не желать сразу увидеть свою амарах. Хильзари не стала полностью входить в комнату, а неприкаянно приютилась у двери. — Славно-славно. Славно. Что ж… — пошла по комнате амарах. Ваалу-Леенайни, выложив какие-то вещи на комод, затушила свечи (в мире ещё светло), которые прислуга предупредительно зажгла уже сейчас, ожидая её более позднего прихода; на ходу сняла обруч с высоким венцом (традиционное отличие амарах) и совершенно небрежно бросила его на другой комод, подошла и встала прямо напротив Миланэ; бросила на миг взгляд на Хильзари, и они мгновенно поняли друг друга. Безусловно, разговор амарах с ученицей перед Приятием должен быть с глазу на глаз — так заведено. Таким образом подчеркивается важность Приятия и того, что за ним последует, а также отдается честь тем годам, сквозь которые успела пройти ученица. — Вынуждена покинуть ваше тёплое общество, — поспешила сказать наставница Хильзари. — Меня ещё кое-кто ждёт. — Понимаем, Ваалу-Хильзари, — без особого старания подыграла амарах. — Ярких огней. — Нежного вечера. Леенайни молча проводила наставницу к двери, закрыла её на ключ и устало-небрежно пошла в другую комнату, жестом поманив за собою Миланэ. Вообще, Миланэ нравилось, что Леенайни жила весьма скромно, по меркам амарах, конечно. Её комнаты никогда не полнились сонмом предметов искусства, подушками в золотой парче и занавесками, которые стоили как добрый дом. Здесь, в гостевой комнате, всё было довольно просто: два широченных дивана для возлежания, четыре маленьких и длинный-длинный, низенький стол. Наконец, дочь Андарии вошла в комнату. Амарах села на диван, посмотрела в окно, потом на напольные часы с одинокой стрелкой. — Миланэ, на будущее: никогда так не делай, — разлеглась Леенайни. — Не приходи сразу, с пылу-жару, прямо с дороги, на любую встречу или в общество. Подготовься. Миланэ стройно стояла напротив, стараясь держаться достойно и подобающе (её растормошило замечание наставницы Амаллы), но чувствуясь весьма неуютно. «Ваал мой, ну почему, почему я не одела свой новый пласис? Вот так всегда, вот так всегда: не подумаешь, не продумаешь…». — Моя амарах… Искренне прошу прощения за оплошность… — жест извинения. — Да пойми правильно, это я тебе как советчица говорю, не в наставление. Ты скоро станешь сестрой, тебе надо отдать должное. Приляг, пожалуйста, не стой. Последовав её приглашению, Миланэ разлеглась, опираясь на локоть. Письмо аккуратно положила на столик. — Да и вообще, личную беседу перед Приятием не принято начинать с похвалы, а надо чем-то попечалить. Укорить. Такое всякое… — улыбнулась амарах. — Не я так придумала — так до меня выдумано. Выждав, Миланэ осторожно ответила: — Я когда шла, то хотела привестись в порядок. С другой стороны, наставница Ваалу-Хильзари сказала, что амарах ждёт меня. Я не знала, насколь всё срочно и посчитала, что это может быть связано с моим заданием в Марне. На миг глаза Леенайни сузились. — Да как личная беседа может касаться такого пустяка, как это задание? «Ты гляди, знамо же говорят: жертва чувствует охотницу», — подумала Леенайни. — «Или наоборот: охотница — жертву». — Пусть моя амарах простит… — Вот и вторая оплошность, — указала пальцем Леенайни. — Не надо постоянно извиняться, это не совсем к лицу для Ашаи. На этом можно закончить всякие поучения, и перейдём к важному. Пожалуй, тебя больше всего интересует вопрос, где и зачем ты окажешься после Приятия. Не буду мучить и сразу начну с этого… — Моя амарах, смею прервать львицу… — Да-да, — Леенайни навострила уши. Она ожидала слёзной, дрожащей просьбы о назначении в каком-то месте и неназначении в других; вообще-то, это случалось весьма нечасто, но несколько случаев на веку Леенайни уже было. Такие дисциплары, как правило, умоляли не давать им служение в Легате и на далёком Востоке вообще, просили не отсылать за пределы Империи, в какие-либо Протектораты; такие дисциплары всегда просились слёзно, с надрывом, взывали к тысяче причин и устраивали дурнейшее представление. От ожидания подобных низостей у Леенайни сжались пальцы правой ладони и чуть встрепенулся хвост. «Так рано, прямо с самого начала, об этом ещё никто не смел заикаться», — со спокойным, выжидающим злом подумала амарах. Но Миланэ совершила нечто иное: она встала и, взяв со столика письмо, протянула его. — Это письмо моего патрона, — скромно объяснила Миланэ. — Он пожелал, чтобы безупречная амарах ознакомилась с ним. — Патрона? — весьма да весьма удивилась Леенайни и, не мешкая, раскрыла его, сорвав огромную личную печать. Только после этого она догадалась осмотреть её; нахмурившись, развернула бумагу. Посмотрела на Миланэ и начала читать. Патроны у дисциплар появляются редко; это, по сути, не запрещено, но то же самое, что покупать яблоко, которое ещё лишь цветок: неизвестно, созреет ли. Очень редко, но бывало, что хитрые ученицы шли на подлог и пытались прикрыться патронатом (полностью фиктивным или почти настоящим), чтобы не ехать на место служения после Приятия, а уехать туда, куда хочется. Но таких почти всегда раскусывали, как мелкую кость, и амарах строго отклоняла просьбу такого «патрона», а дисциплару отсылали служить на несколько лет куда подальше и пожёстче. Целый сонм эмоций блуждал по лицу Леенайни, пока она читала это письмо. Миланэ скрытно-внимательно наблюдала за нею — Сенатор Тансарр? — совершенно опустила письмо, но тут же спохватилась-подняла, словно что упустила. — Вероятно, блистательная амарах знает его? — со скрытой гордостью спросила Миланэ. — Я слыхала о нём, слыхала, конечно… — рассеянно ответила Леенайни, потирая нос. — Даже раз видела. Но лично не знакома. Миланэ, хммм… Да, Миланэ, это впечатляет. Но… как всё это произошло? Рассказывай. Миланэ так и рассказала обо всём: как приехала в Марну, как пришла к Хильзе, как выполнила поручение в библиотеке, как вернулась домой к подруге, как случайно забрел к ним Нрай, как Хильзе отдала ей служение, как она провела церемонию сожжения Оттара, как после Синга беседовал с ней, как потом пригласили домой к сенатору Тансарру и как она там согласилась принять Дар Обращения. — …и, наконец, я без приключений вернулась в Сидну, моя амарах. Внимала Леенайни, внимала хорошо и не перебивала. Вошла прислуга в виде двух маленьких, старших львиц, из чужаков-дхааров; Леенайни молча махнула им рукой: можно зажигать лампы и свечи. Вообще, это было почти что неслыханно: дхаарки, не-Сунги — прислуживают амарах дисциплария. Дхаары не рабы, в Империи рабства давно нет, целых три столетия, но и не граждане; это — львы и львицы чужих земель, которые захотели жить и работать в Империи. Они ни в коем случае не являются Сунгами, ни истинными, ни принятыми, а потому их права сильно урезаны. Их присутствие в дисципларии — почти что прямой вызов духу Сунгов. Но Ваалу-Леенайни очень привязалась к этим двум львицам, которых в своё время приютила её предшественница, и считала их преданнейшими душами. Она задумчиво играла небольшим золотым браслетом на руке; глубокие тени воцарились в комнате. — Он не говорил, в каких талантах нуждается? — спросила Леенайни, глядя куда-то вдаль. — В общем-то, нет. — А что насчёт Дара Обращения? «А вот нетактичный вопрос с её стороны», — подумала Миланэ. В среде Ашаи не очень принято его задавать. Миланэ всегда старалась поставить себя на чужое место, и сейчас признала: она, будучи амарах, ни за что бы такое не спросила, или если бы и спросила, то немного по-другому, мягче, не в упор… Но, в конце концов, это ведь амарах, а не абы кто; что от неё скрываться? — Двадцать тысяч империалов золотом. Ваалу-Леенайни несколько раз моргнула, потом осмотрелась вокруг, разглядывая всякие-разные предметы в своей комнате. У неё вырвался неопределенный жест, который Миланэ не смогла понять, но больше всего он напоминал непонимание, даже недоумение. — Очень достойный дар, должна отметить, — сказала Леенайни, будто о пустяке. Серьёзный взгляд амарах к Миланэ, даже серьёзно-укорительный, будто Миланэ порочна и плоха. Но вдруг Леенайни воссияла чистой, искренней улыбкой: — Я безусловно удовлетворю просьбу твоего патрона. В письме, — она помахала им, — он просит, чтобы ты после Приятия уехала в Марну. И я ни в коем случае не могу отказать столь уважаемому льву. Должна заметить, что это лучшее письмо патрона, которое я когда-либо видела. Радость и тепло разлились по душе Миланэ; она глубоко вдохнула. — Моя амарах… Могу узнать, куда мне суждено было направиться? — Сейчас это уже совершенно неважно, Милани. Всё поменялось… всё, — туманно молвила амарах, вчетверо сложив письмо. Потом она встала и прошлась по комнате, раздумывая о чём-то. Её тихие шаги шуршали в тишине. — Раз так, Миланэ, то я бы хотела задать вопрос. Только прошу: не переспрашивай. Отвечай, как есть. Подумай. — Уши слушают, моя амарах. — Ты представляешь себя вне сестринства Ашаи-Китрах? Неожиданный вопрос. Впрочем, он вполне может быть частью этой традиционной беседы амарах и будущей сестры-Ашаи, подумала Миланэ, так что удивляться нечему. Ничему не удивляйся, Миланэ, всё идёт так, как и должно идти. Создав вид, что глубоко раздумывает, Миланэ, растянув время, ответила: — Нет, не представляю, моя амарах. — Ты — Ашаи до кончиков когтей? — Да. — Ты никогда не предашь сестринство и саму себя? — села она прямо возле дисциплары, близко-близко. Миланэ поднялась и приложила руку к сердцу. — Не предам. Как можно?.. — Хорошо, — всматривалась в неё Леенайни, пытаясь понять. — Хорошо, Ваалу-Миланэ-Белсарра, дочь рода Нарзаи. Хорошенько, — отпрянула. Леенайни возвратилась к своему дивану, разлеглась; Миланэ же смотрела на тёмно-фиолетовое небо в окне с первыми звёздами на небе. «Сколь они далеко», — подумалось. — «Учёные говорят, что они дальше солнца, дальше луны, и будь у тебя тысяча жизней, всё равно не сможешь дойти ни к одной. Но что там, в этой бесконечности? Есть ли там другая Ваалу-Миланэ-Белсарра?.. Как жить средь столь неизбывно-огромного мира?..». — Рада за тебя, — голос Леенайни возвратил к жизни и её заботам. — Действительно рада. Тебя хвалили наставницы, Миланэ, ты хорошая дисциплара с отличной игнимарой. «Наверное, это так, раз говорит сама амарах», — подумала Миланэ, незаметно поправляя рукав свиры. Возлежать было удобно, но как-то неприютно — ей бы проще сидеть перед амарах. — Навсегда запомню эти тёплые слова. — Марна тебе понравилась? — с лёгкостью и беззаботностью спросила Леенайни, сложив ладони в жесте открытости. — Очень красивый город, — посмотрела Миланэ туда, где вместо неба давил белый потолок с люстрой на десяток свечей. — А библиотека Марны… ммм… красота! Правда? Прогулялась в Императорских садах? — Нет, не успела, к сожалению, — ладонь внешним ребром к груди: жест сожаления, но несильного, так, понарошку. — Ничего, успеешь. Я уже, наверное, год в Марне не была… — сказала Леенайни и замолчала. Непринужденная беседа, которая началась весьма споро и неплохо, как-то не сладилась, угасла. Каждая из Ашаи начала думать о своём: Миланэ — меланхолично, Леенайни — сосредоточенно, быстро, точно. Но было ещё кое-что. Миланэ так и подмывало побеседовать о «Снохождении» и Малиэль, совершенно не ко времени и не к месту; неким даже не седьмым чувством, не безмолвным знанием, а десятым — она знала, что Леенайни знает о «Снохождении» чуть больше, чем можно подумать. Вот такое предчувствие соткалось в её душе. «Далось оно мне», — подумала Миланэ, но со злостью совершенно притворной, фальшивой, как мстваашское золото. — «Прицепилось к душе. Не гляди долго на запретное, не то запретное поглядит на тебя». Она не знала, с чего начать, и вообще ли стоит это делать. Поэтому решила задать весьма безобидный вопрос, чтобы начать издалека: — Моя амарах, я хотела бы кое-что спросить, если позволительно. — Да, конечно, — обрадовалась та. Леенайни любит вопросы, точнее, очень любит отвечать на них. Не всякие, конечно. Обыденные, требующие мелочного внимания — раздражают, надоедают. Но если украдкой, с придыханием спрашивают о чем-то вечно-великом, жизненно-важном или о вере, так она всегда готова что-нибудь вымолвить. — Он довольно необычен… — снуёт Миланэ взглядом по полу из старого дерева. Бордовые стены, что доселе не привлекали к себе внимания, начали тревожить своей потусторонностью. — Да говори-говори, — без терпения перебила амарах. «Слышала ли безупречная амарах что-либо о древе миров?», — вот что хотела спросить Миланэ, но внезапно устрашилась, ведь неминуемо та спросит, где это Миланэ слыхала да зачем ей это знать; тут же вплотную можно заговорить о «Снохождении», давнем восточном происшествии и проступке в библиотеке, а это уже весьма скользкая дорожка. Согласно канонам, истинно, по-настоящему существует среди бесконечного Тиамата только один мир — их мир, а всё остальное — выдумка и глупость, а миры сновидения — сложные, правдоподобные иллюзии, которые иногда порождаются самой душой (тогда это плохо и бессмысленно), а иногда — Ваалом (тогда это хорошо и имеет смысл). Конечно, иногда душа Ашаи в сновидении может блуждать и по этому, домашнему, реальному миру, никто этого не отрицает, но это совсем другой вопрос… «Можно соврать, что древо миров было упомянуто в комментариях. Но вдруг она решит посмотреть да проверить? Шанс ничтожен, но есть. Что тогда?.. Лучше не рисковать…». Леенайни не та, с кем можно об этом побеседовать. Не нужно терять головы от радости; она вмиг с благой старшей сестры превратится в свирепую наставницу и, по меньшей мере, строго осадит за вероборческие мыслишки. «Обязательно потом раскину на всё это Карру-Аррам», — решила Миланэ. — «А то сойти с ума можно». Но пока она думала, царило молчание, отчего разговор совсем увяз в неловкости. — Миланэ, ты не раздумывай, не стесняйся. Нужно выкручиваться. Миланэ спросила первое, что пришло на ум: — Моё Приятие... Известен ли день его проведения? Беспокойная Леенайни не могла долго находиться на одном месте, потому снова встала и начала ходить по комнате, но уже почему-то позади Миланэ. Для того, чтобы видеть её, дисципларе пришлось слова сесть, опираясь локтем о спинку дивана. Тем временем Леенайни подошла к огромному, старомодному комоду с маленькими ящиками; один из них с шумом открыла. Миланэ подумала, что она хочет нечто вручить или дать, даже подумалось, что это может быть амулет Ваала, который иногда дают подержать дисципларам перед Приятием (она слыхала о таком обычае). Но Леенайни просто бесцельно оглядела ящичек, затем посмотрела на картину маслом над комодом и, наконец, ответила: — Вот что, Миланэ, — обернулась. — Твоё Приятие состоится где-то через луну, точной даты я не знаю, нужно будет уточнить, но это, по сути, неважно. Ещё неделю побудешь в дисципларии, а потом у тебя будет вольное время: можешь поехать домой, можешь готовиться, что-то изучать, читать, писать, рисовать, куда-то поехать, пойти куда-то на служение или отдыхать — в общем, делать, что хочется. Ты уже сама лучше знаешь, что тебе нужно. — Спасибо, моя амарах. — Перед Приятием любая дисциплара имеет на это право, — приблизилась Леенайни и вдруг взяла Миланэ за подбородок, очень осторожно и аккуратно. — За это время советую навестить патрона, побеседовать с ним, выяснить, в чём будет заключаться служение. Но не забывай, что интересы патрона очень важны, но интересы сестринства и нужды Сунгов тоже не надо упускать из виду. Хорошо, Миланэ. Я очень рада за тебя; Тансарр сделал хороший выбор, он что-то увидел в тебе, и это — прекрасно. Теперь ты будешь влиятельной, достойной Ашаи, но не забывай свою матерь духа, своих наставниц. Свою амарах. — Никогда, моя амарах, — ответила Миланэ, покоясь во власти руки Леенайни. — Славно, — отпустила её Леенайни. — Да, вот что. На Приятии тебя никто не испытывает, помни это. Испытываешь ты саму себя. Я прошу тебя быть сильной и отважной. Настолько сильной и настолько отважной, какой вообще ты можешь быть. Понимаешь? — Да, моя амарах. — Если возникнут какие-то вопросы, сложности, сомнения, то ты можешь обратиться ко мне. Только найди понимание, если я в какой-то момент буду слишком занята. Также если у патрона возникнут какие-то вопросы, которые потребуют хорошего влияния, не бойся обращаться, — амарах без предупреждения пошла к дверям. Миланэ намёк поняла и тут же поднялась. — У моей благодарности нет берегов, моя безупречная амарах, — поклонилась Миланэ главной сестре своего дисциплария. — Вот и славно, — заключила амарах. — Пусть Ваал хранит тебя, Миланэ. — Дух Сунгов всегда пребудет с моей амарах. Не смею больше задерживаться, доброй ночи, — взялась дочь Андарии за холодную ручку двери. — Пока, — попрощалась Леенайни с той самой усталостью и равнодушием особ высокого положения. Миланэ вышла, услышала, как захлопнулись двери, постояла немножко, а затем медленно направилась прочь. У входа в покои уже стояло двое охранников. «Она точно не ожидала, что у меня будет патрон-сенатор и ещё эти двадцать тысяч Дара, изумилась совершенно, хотя сделала вид, что просто немного удивлена… Письмо приняла, и дней двадцать свободного времени… Жизнь прекрасна, жизнь чудесна, Ваал мой, как хорошо жить и быть удачливой! Вот иные этого не понимают и не ценят, а я — да. Да!». У охраны возле входа стаамса забрала свои вещи и пошла в Сиднамай, к своему небольшому дому, который разделяла с Арасси. — Да… — почесала загривок Леенайни, когда закрыла дверь. — Интересно, интересно… «Амариссани придётся сбросить со счетов. С таким поворотом событий — Миланэ, однозначно. А если двух сразу?.. Нет, это будет подозрительно. Нет-нет-нет». Леенайни пришло в голову кое-что очень важное, потому она стала требовательно, но вместе с тем отрешённо-задумчиво звенеть маленьким колокольчиком. — Да, госпожа? — быстро вошла львица-прислужница. — Обязательно напомни мне утром вот что: выяснить о Тансарре. — Выяснить о Тансарре. Хорошо, госпожа. — Всё. Естественно, рано утром (а амарах вставала не позже семи) ей об этом сразу напомнили, и она даже направилась созывать некоторых старших сестёр-наставниц, которые хорошо знали Марну и её жизнь. Но амарах опередили. Каждый день, в девятом часу, Ваалу-Леенайни получала вести от Вестающей дисциплария, и помимо всего прочего, от имени сестринства Марны пришла просьба подробно сообщить о такой дисципларе, как Ваалу-Миланэ-Белсарра, которая «обрела в Марне важного патрона, а именно сенатора Тансарра из рода Сайстиллари», а поэтому «сестринство желает подготовиться к знакомству с нею». Важность запроса была подчеркнута не только тем, что его передали через Вестающих — это многое значит — но и тем, что он оказался самым длинным из всех вестей. Хороший знак. Во-первых, стало ясно, что патронат Миланэ самый что ни на есть настоящий. Конечно, дисциплара никогда бы не осмелилась лгать в таком деле, но всё равно, это добавляло уверенности. Во-вторых, это подтверждало спонтанный характер знакомства Миланэ и Тансарра. Могло случиться так, что влиятельные Ашаи Марны, например, те же Вестающие, могли нарочно подослать Миланэ к Тансарру, чтобы он взял над нею патронат. Это бы неминуемо означало, что Миланэ тесно сплелась с Вестающими или иными кругами влияния, а это бы перечеркнуло планы Леенайни. Тем не менее она до конца не вняла, почему этому патронату уделили столь много внимания, хоть это и сенатор, один из двадцати четырёх. Но чуть позже она узнала получше, отчего сие событие оказалось столь важным. Ей быстро подготовили справку о сенаторе Тансарре. Итак, Тансарр, из непатрицианского рода Сайстиллари — сенатор и политик высокого ранга в первом поколении. Происхождение — смешанное, Андария и Хольц. Ну, тут уже многое понятно. «Тансарр решил иметь дело с близкой кровью», — сразу подумала Леенайни. Богат, причём действительно богат, не гол как мышь, как иные патриции, что лишь создают видимость роскоши, а сами безнадёжно погрязли в долгах. Список его собственности оказался столь внушительным, что читать было воистину утомительно. Избран от юга и юго-запада, поддерживали его фракции дельцов, мануфактурщиков, торговцев, частично — крупные ростовщики, исповедующие умеренность в политике, как внешней, так и внутренней. Группы эти — не самые влиятельные в Империи, они больше имеют вес у себя в Андарии и Хольце, частично — Хустру и Юниане, и уж точно не самые влиятельные при дворе Императора и политической жизни Марны. Тем не менее, их отличала сильная материальная независимость и широкие, очень умеренные взгляды на множество вопросов. В Сенате к этой группе принадлежало всего три сенатора, включая самого Тансарра. Вообще, Леенайни глодало то, что такой высокопоставленный львина, без малого пять лет уж сенатор, столько времени обходился без Ашаи рода. В таких высоких кругах это почти что обязательно, ведь без патроната довольно трудно завести связи в сестринстве, что крайне полезно для любого политика и дельца высокого ранга. Но самое интересное выявилось в конце, где шли уже не формальные сведения, а кое-что поинтереснее. Как оказалось, всё — неспроста. Кроме довольно тёмного и бурного прошлого его рода, была ещё одна важная деталь: Тансарр довольно упрямо не желал иметь дела со сестринством Ашаи-Китрах, даже в ущерб делам и карьере. К нему, по крайней мере, два раза подсылали молодых сестёр, в самых различных ситуациях, которым давалась недвусмысленная задача: сделать так, чтобы Тансарр захотел взять над ними патронат. Ему даже раз прямо намекали, что будет лучше для дела, если он возьмёт Ашаи рода. Но Тансарр не шёл на согласие и относился к сестринству если не с враждебностью (это невозможно себе представить для Сунга подобного статуса), то с огромной осторожностью. Нарицательной стала кличка, которой Тансарра смеха ради наделили сестры Марны: «Холостяк». Надо сказать, что у почти у всех сенаторов был патронат над какой-то Ашаи. Только двое, уже не считая Тансарра, не имели родную сестру. Один из них принадлежал к той самой политической группе, что и Тансарр. Неглупая Леенайни поняла, что такой своеобразный саботаж имел, просто должен иметь под собою какую-то почву, неважно какую, но должен. Но теперь оно, это противление… исчезло. «Он или взял Миланэ ради того, чтобы от него просто отвязались… Или… Или решил иметь дело со сестринством, устав сопротивляться. Или… Решил, что так будет всё-таки лучше для статуса и дел… Мало ли, может у него неприятности, или он хочет вертеть сомнительные сделки… Нет, нет, тогда бы он не брал себе зелёную дисциплару, да ещё перед Приятием…». Кроме всего прочего, был ещё один странноватый факт, который прямо не касался дела. Прошлое супруги Тансарра, по имени Ксаала, оказалось тёмным пятном. Складывалось впечатление, что она явилась на свет, выйдя замуж за Тансарра, а до этого нигде не существовала и с нею ничего не происходило. Леенайни не знала, что именно думать. Но определённо, здесь всё было интересно и непросто, а амарах Сидны любила, когда всё вот так. Всё это убеждало, что окончательный выбор — Миланэ — верен.