Снохождение

Глава XIII Вообще, Арасси умеет производить впечатление, когда хочет. И не только потому, что от природы одарена пугающего совершенства красотой. В её движениях и повадках, когда надо, появляется неуловимая свобода властительницы, словно бы она — сошедшая к простым душам хозяйка мира. Или, если выражаться языком южных или западных варваров, богиня; только она не гневная богиня, а обольстительная, чарующая, всепрощающая и весёлая. От её свободного нрава и переливчатого смеха львы теряют голову; а многие львицы завидуют, злобнеют, либо стараются украдкой подсмотреть да подучиться, либо просто любуются и воспринимают как есть, как вот например Миланэ. Тем не менее, несмотря на пресловутый свободный нрав, Арасси никогда не одевалась пошло либо вызывающе; в этом она весьма сдержана и никогда не даёт повода для кривотолков. Чувство меры, чувство момента — вот что Миланэ любила в ней. Вот и в книжную лавку с претенциозным названием «Акнимал» (всякий знает, что Акнимал — герой старого эпоса Сунгов, ещё более старого, чем сама Империя) она входит так, будто ей принадлежит весь Сарман вместе с жителями впридачу. Облачённая в дорожную свиру совершенно непрактичного, но красивого светло-бежевого цвета, со сдержанно-ассиметричным подолом, Арасси подходит к прилавку и ставит на него обе ладони, осматривая всё вокруг. — Что преподобной слышащей Ваала угодно? — спрашивает её книжница, внимательно наблюдая. У Ваалу-Миланэ-Белсарры не лучшие способности к эмпатии, но она безошибочно учуяла бессильную, завистливую злобу молодой особы, всецело обращенную к Арасси. Но Арасси совершенно нипочём такая ерунда, как чужие недобрые взгляды и плохие мысли. Она с благожелательностью, мягким спокойствием говорит: — Попрошу львицу сказать мне: здесь ли сир Морниан? — Здесь. — Благодарна. Не говоря ни слова больше, Арасси уплывает за прилавок, не отпуская с него одну из ладоней, приглаживая его, будто бы это — живое существо. Следом за нею — так уж и быть — следует Миланэ; из-за врождённой вежливости и нелюбви ко всякой грубости, она обращается к львице-книжнице: — Львица разрешит? Ведь она-то здесь всего лишь второй раз в жизни (первый был лет пять назад, да и то случайно). — Преподобная тоже к сиру? — спрашивает эта небольшая ростом, с пятнышками на мордашке львица, крепко сцепив ладони перед собой. — Да, у нас — важное дело. — Прошу, вам не надо спрашивать у меня изволения. Тёмный, небольшой коридор. Арасси в нём внезапно оборачивается, приставляет палец к губам и подмигивает; далее она старается идти бесшумно, и двери, что впереди, начала отворять крайне медленно и осторожно. Миланэ с непониманием наблюдает за сими действиями, но невольно сама начала ступать осторожнее. За дверцей оказалась небольшая, светлая комната — по всему, кабинет владельца. Интерьер пестрел самыми различными вещами; в помещении вовсю царил явственный бардак, который безуспешно пытался прикинуться порядком. Прямо на полу в нестройные стопки собраны книги, какие-то свитки, обрезки бумаги. Что говорить о полках и шкафах — они доверху заставлены множеством подобных вещей. А за столиком, на удивление свободным от хлама, боком к гостьям сидел, собственно, самец и хозяин. Меньше всего он был похож на книготорговца: высокий, полноватый, с хорошо ухоженной, гладкой рыжей гривой. — Арасси? — удивлённо и радостно привстал он. — Милани, вот из-за тебя нас поймали! — закатила глаза Арасси. Он ринулся к ней, но вдруг обратил внимание на Миланэ, которая тем временем осторожно осматривала интерьер. — Обнимай-обнимай, — переливчато засмеялась Арасси, подходя, — ей смотреть можно. Это — моя лучшая подруга. Лев усадил её на кресло, на котором ранее сиживал. — Какими судьбами? — удивлённо спросил, садясь на стол. — Ты же говорила после того… этого… что до Приятия и вздумать не придёшь. Ой, то бишь придти не вздумаешь. — Не рад меня видеть, да, прохвост? — сверкнула смехом Арасси, взметнула хвостом и повела бровью. — Да ты что, я… — Садись, дурашка, садись, — по-свойски указала она на стул, что покоился в пыльном углу, — я дразнюсь. У нас есть небольшое дельце. Миланэ тем временем нарочито внимательно изучала стеллажи, храня спокойствие и сдержанность. — О, внимательно слушаю, — Морниан смотрел то на Арасси, то на Миланэ. — Чем могу? — Мы к тебе за книжкой для моей подруги. Ой, Ваал, я вас не познакомила. Это — Ваалу-Миланэ-Белсарра. Милани — это Морниан, или просто Морни, славный лёва и неплохой… эм… книготорговец, — так сказала Арасси. «Перестань уж дурачиться», — незаметно вздохнула Миланэ. — Я искренне рада нашему доброму знакомству, Морниан, — молвила дочь Андарии обычные слова вежливости, свершив неглубокий книксен. Но тот оказался прытким и скорым на ум; подскочив, он поцеловал её левую руку: — Ваалу-Миланэ! Все жемчужины мира меркнут по сравнению с сиянием изящества львицы. Миланэ одарила его небольшой улыбкой и уселась на мгновенно предложенный им стул, тот самый, на который ранее указывала Арасси. Морниан отошёл от них, встал возле входа и опёрся локтем о книжный шкаф. — Миланэ пахнет сладко, как мёд. Я ощутил, когда целовал эту безупречную руку, — со странной мечтательностью и смелостью сказал он. Было необычно, приятно, Миланэ одарила его скромной улыбкой. — Даже слаще меня? — вздохнула Арасси и снова взметнула хвостом. — Ты любишь ставить в неловкое положение… Я боюсь отвечать! — Лев не должен быть трусом! — сощурив глаза, хищно молвила Арасси. — Лев много чего должен. Но все мы имеем свои слабости. После такого вступления, могу ли предполагать, что вам нужна такая же игривая литература, как и ваше настроение? — затарабанил он когтями по дереву. — А вот тут ухожу в тень, — отмахнулась Арасси и поглядела в окно. — Здесь с тобою будет говорить Милани. Вдруг захотелось, чтобы книга была у него. Чтобы вот так сразу было то, что хочется. Не может такая значимая и важная книга существовать без перепечаток и копий; уж если запретили, значит, есть что запрещать — значит, должны ходить недозволенные копии, а иначе толку-то цензурировать книгу, которую никто не читает? Надзор Веры на пустые глупости не имеет времени, никому не нужные книжки на рассмотрение брать не станет. «Будь неладен этот Регулат, а с ним — Палата, а в ней — Надзор. Поввосседали друг на дружке, позапрещали всё подряд, а сестринство послушно закивало головками, мол, доброе дело делаете, добрые Сунги, вероборчество запрещаете, добрые Сунги». Вдруг как пчела ужалила. «Ваал ты мой, глупа я, как крот. Да ведь именно сестринство Сидны составляло комментарии! Значит, должны в Сидне быть те, кто хорошо знаком с текстом. Значит, есть сёстры, у которых можно расспросить о Малиэль и самом “Снохождении”. Должен быть образчик текста в самой Сидне, ведь комментарии без самой книги создать невозможно! Что же ты сразу не выяснила, кто их укладывал? Расспросила бы всё, гляди, и многое бы стало ясным. Но самое главное — в Сидне должен быть образчик, копия текста!». Пока раздумывала, Арасси и Морниан вопросительно смотрели на неё. — Сир Морниан, — крайне медленно начала Миланэ, — мне нужна книга, которая называется «Снохождение», написала её Малиэль из рода Млиссари. — Не знаю, не знаю… Хм, а это какой род литературы? — Цензурой она определена, как вероборческая. Первая группа, если сиру это о чём либо говорит. Он почесал гриву; видимо, это мало о чём говорило. — Отречённое чтение? — спросил, посмотрев на Арасси Она быстро переводила взгляд то на него, то на Миланэ. — Нет. Скажем так, трактат, который по ошибке был определен как вероборческий. Хотя ничего такого там нет. — Ну-ну, полно, наши цензоры никогда не ошибаются, — засмеялся он, стукнув кулаком по столу. Не разделив весёлого настроения, Миланэ подошла к нему почти вплотную; их отделял лишь маленький шажок. — Сир Морниан, я пришла сюда не ради словесных забав. Если сир может помочь, то прошу уделить моей просьбе толику серьёзности. В ответ я постараюсь как можно лучше отблагодарить льва, если он найдёт книгу. Несколько мгновений Морниан смотрел на неё застывшим взглядом, а потом бросился торопливо вынимать книги из ящика в углу. — Не знаю. Что-то такое слышал… Я попробую поискать. Сейчас… — летели книги на пол, большие и маленькие. Они летели, кувыркались, вздымалась пыль. Так было долго, неприлично долго. — Её у нас нет, но здесь нечему удивляться. Из серого у меня лишь немного отречённого чтения и много игривого. Вот, два атласа. Хотите, покажу?.. — заулыбался он, но Арасси замахала рукой, мол, не время и не место. — А, да… Остальное здесь непопулярно, к сожалению. Мне сложно что-либо посоветовать для Ваалу-Миланэ, но… я… дам одну возможную зацепку. Улыбнувшись Арасси, он продолжил: — Такие веробоческие книги, варварское чтиво и прочее-подобное любят собирать частные коллекционеры. Книжным лавкам хранить такое невыгодно и опасно. — «Снохождение» — не варварское чтиво, — отметила Миланэ. — В общем, мой совет: лучше всего отправиться в Марну. Я тут… я тут написал один адрес. Там тоже есть книжная лавка, похожая на мою. Её хозяин, Хас — мой давний, так сказать, знакомый. Пусть львица скажет, что от меня. Тогда, надеюсь, он пойдёт навстречу. Вот ещё. Стоит вручить ему эту монетку. Так он поймёт, что Ваалу-Миланэ — своя. — Идеально! Миланэ как раз вскоре в Марну и поедет! — поднялась Арасси, возрадовавшись, что дело разрешилось. — Спасибо… — повертела монеточку Миланэ, разглядывая. — Только имейте в виду: он жадный и осторожный. Поначалу будет отрицать, что продает серую литературу. И будет отрицать, пока не задобрить деньгами. — Хорошо. Моя благодарность для льва. Что я должна? — Что должна? Ничего не должна, пустяки какие. — Милани, ты бы поцеловала Морни, и он будет рад. Верно, Морни? — Не смею мечтать. Но мечты сбываются, Миланэ подошла и действительно поцеловала его в щёку, причём весьма так, Арасси аж притихла. Миланэ, самка-львица, задабривалась, добивалась своего. Вдруг ещё что скажет, растаяв? — Морниан, у тебя действительно нет книги? Она мне очень нужна, — серьёзно и грустно смотрела на него всегда внимательными глазами. — Да честно говорю, с чего бы мне это… с чего бы утаивать… Я весь, как на ладони, — Морни бесконечно оглядывался на Арасси, будто боялся её ревности. — А ты что-либо когда-либо слышал о ней? — Название вроде слышал, вроде да. Но никогда не видел, в руках не держал. Об авторе не знаю ничего. Малиль, да? — Малиэль. — Нет, ничего не могу сказать. — А как думаешь, у этого Хаса «Снохождение» может оказаться? — испрашивала Миланэ. — Если такая книга существует, то он должен знать о ней. В крайнем случае, посоветует знающих, — уверенно ответил лев. — Морни. — Да? — Спасибо. Сестринство не забудет твоей помощи. Миланэ поцеловала его в щёку ещё раз. — Хей, я начинаю ревновать! — засмеялась Арасси. * * Миланэ решила не ехать в Стаймлау обычным способом, от стации к стации — это заняло бы как минимум три дня утомительного пути. Потому она наняла дилижанс с извозчиком и двух охранников, отставников Легаты. Удовольствие весьма недешёвое, но Миланэ меньше всего сейчас хотелось романтики долгой дороги, а деньги у неё более чем были. — Ты чего таких старых стражей взяла? — со смехом прошептала Арасси на ухо, когда они тронулись в путь из Сармана. Ничего не ответив, Миланэ задумчиво глядела на далёкий Мараманарский холм. «Вот что. Если не найду «Снохождение» в Марне, то попытаюсь достать его в Сидне. Любой ценой. Так-так, вот как оно получается: у меня есть запасной вариант, и это — превосходно. Славно…», — воспрянула духом Миланэ и ослабила пояс. В то же время Арасси не обиделась на молчание подруги, привычная, что иногда Миланэ может не ответить на всякий вопрос; она, напевая нехитрый мотивчик, глядела в окошко и держала в руке небольшое зеркальце; время от времени, отрываясь от созерцания, всматривалась в себя, а потом снова возвращалась к миру, при этом непрестанно улыбаясь и сияя. Её ладонь оказалась в ладони Миланэ. — Так рада, что ты едешь ко мне в гости. Взаправду, — Миланэ сжала её тонкие пальцы. — А я просто без ума от этого, ииии! — Арасси вдруг кинулась подруге на шею — Мы с тобой отлично проведем время: увижу твоих родных, мы с ними поболтаем, я увижу твою родню, да-да, а потом мы куда-то пойдём и кому-то что-то там сослужим, поможем, а потом как-нибудь прошвырнёмся и натворим шалостей, — Арасси лизнула Миланэ в щёку, а потом прижалась к её плечу, цепко ухватив за локоть, и замурлыкала. Вздохнув, Миланэ смолчала. Так они ехали очень долго, и Миланэ думала, что подруга уснула на её плече, как вдруг та зашевелилась и спросила: — Что это за книга? — Как объяснить… — Миланэ смотрела в окно. — Если вкратце, то это поучания по… по сновидению. Застучала брусчатка под колёсами — они ехали по мосту через какую-то реку. — Все эти поиски — ради какого-то учебника по сновидению? — фыркнула подруга, а потом зевнула. — Арасси, эта книга принадлежит к первой группе в библиотеке Марны. — Что это значит? — легкомысленно спросила Арасси. — Она — вероборческая, очень-очень? — Ну получается, что как бы да. Хранится она в Особом зале библиотеки, в опечатанном ящике. Вот таком, — Миланэ руками показала его размеры. Сонными глазами Арасси следила за её жестами. Потом хмыкнула. — Тогда это должно быть что-то более серьёзное, чем просто учебник по сновидению. Хотя вообще не представляю таковой: невозможно этому научиться по книге. «Невозможно-то и невозможно. Но мне не учиться надо. Мне знать надо», — подумала Миланэ. — Почему ты так уверена, что эту книгу можно достать? — Должны существовать её копии либо старые тиражи. Иначе на неё не делали бы комментариев, которые я везла в Марну, правильно? Кто будет делать комментарии на книгу, которой уж давно в миру нет? — Верно. Но, на самом деле, тут никакая книга не поможет, — Арасси освободила от плена плечо подруги, — а особо если… всё серьёзно и действительно… непросто. Миланэ не сразу вняла, о чём говорит Арасси. Но безмолвное чувство Ашаи подсказало — речь о её давней, главной проблеме в сновидении. — Как у тебя? — почти утвердительно спросила Миланэ. — Как у меня. Лично я бы не хотела знать сновидения вообще, оно больше мучает, чем даёт мне что-то. Но Ваал через него хочет меня знать — так Ему угодно. Что я могу сделать?.. Но ты, тебе-то всё зачем? В сновидении всё, кроме Ваала — твои иллюзии… — потянулась подруга. — Арасси. — Что? — Ты можешь вспомнить, чтобы я хоть когда-нибудь тебя осуждала за вкусы? — Хей, не обижайся, погоди. Я ничего плохого не хотела сказать. Мне просто любопытно. Молчание угнетало обоих, потому Арасси продолжила: — Я вот очень люблю отречённое чтение, и ты это знаешь. Оно, не побоюсь признаться, весьма полезно. — В каком смысле «полезно»? — Знаешь, я никогда не читала книги, где идёт прямая хула на веру, на Сунгов, на Ваала, на сестринство. Такую книгу я всегда отшвыривала куда подальше. Меня интересовало другое: сколь глубоко может пасть Ашаи, сколь она может быть добросовестна. Либо злосовестна. Какая тьма может селиться в её душе. Что думает павшая духом и как со стороны это выглядит — вот что для меня любопытно. Это интересно, согласись, и полезно. — Да. Это может быть полезным. Пригрело солнце, и Миланэ-ученица придремала, прильнув щекой к холодной коже обивки. Упала она в приятнейшую дорожную дрёму, выход из которой всегда мучителен, а возврат в неё — сладок. «Все говорим, что желаем жизни, а сами так ищем дрёмы и снов», — взволновались мысли Миланэ, а потом утихли. Но хорошая, мощёная дорога кончилась, и на первой же кочке тряхнуло так, что Миланэ враз проснулась, недовольно и сонно посмотрев по сторонам. Она думала, что Арасси тоже дремлет, но та с необычной для себя серьёзностью смотрела в противоположное окно. Она отлично знала, что хорошая дорога из Сидны в Ходниан кончается как раз у раздела между Северным Ашнари и её родиной. Совсем немножко, и они будут на землях Андарии. «Моя земля, моя Андария, моя Андария, Андариа, Андаррийах, Андарри…», — склонялась голова Миланэ во дрёме. * * Арасси смешно щурилась от знойного солнца, с большим любопытством разглядывая родные для Миланэ земли. — Мы уже совсем близко? — Прямо, прямо! — громко сказала Миланэ извозчему, который не знал пути в в Стаймлау, а потом ответила ей: — Да. Совершенно всё источало спокойную, размеренную жизнь. Низкие, широкие дома, обилие ухоженных садов, повсюдные чистота и порядок. Уютный, замкнутый на себе мир, по которому Миланэ хоть и не слишком скучала, но вспоминала всегда с ностальгирующей негой. Вообще, жила в ней эта двойственность, как наверное, и в любой Ашаи-Китрах: одна часть её естества, сызмальства воспитанная в ухоженном, благонравном андарианском доме, принимала многие представления и привычки, что правили в этой среде; вторая, более обширная, жила тем, чем живут сёстры-Ашаи, и верила в то, во что верят сёстры-Ашаи. Это иногда порождало внутренние склоки в душе, нерешительность, сомнения; к примеру, строгий нрав андарианки не позволял ей то многое в личной жизни, что ничуть не воспрещается всем сёстрам-Ашаи, и даже вполне одобряется. Но большинство сомнений, в конце концов, разрешались в пользу второй части души, потому как она в первую очередь — Ашаи-Китрах, львица духа Сунгов, а уже потом — андарианка; поэтому чаще всего она смотрела на мир, как львица, надлежащая к великому сестринству, а не андарианская маасси, и неудивительно — большую самую важную для становления характера часть жизни она провела в Сидне, совершенно самостоятельно, в отрыве от дома и родителей… Но ещё, иногда мельком, она чувствовала нечто совершенно третье, независимое и безбрежное, но что именно — так Миланэ и сама не могла уловить, даже смутно. Более того, иногда она понимала, что нету лишь двух Миланэ — это жалкое упрощение — а есть десятки, десятки десятков личностей внутри, и цельность её «Я» — иллюзия. — Сейчас налево… Это моя улица, Арасси. Я здесь играла в детстве. — Ииии! Мрррр. «Интересно, а дома уже прознали, что я еду?», — помыслила Миланэ. Конечно, она, как андарианка по крови, прекрасно знала, что вести в здешних посёлках распространяются с быстротой молнии. Миг, и уже все знают: кто, зачем и как прибыл, и незнакомому хвосту здесь невозможно прошмыгнуть незамеченным. Тем не менее, всегда удивляло то, что к её прибытию дома всегда были готовы; и неважно, предупреждала ли в письмах, когда приедет, либо вовсе умалчивала — всегда, когда приезжала, на пороге дома обязательно встречала мама. Создавалось впечатление, что у матери нет иных дел, кроме как ждать Миланэ, и нет других детей, кроме любимой Миланэ. — Попрошу здесь остановить. Да-да… Хорошо. Первой, быстро и ловко, соскочила на землю Арасси. Ещё утром, когда они только проснулись в постоялом дворе, она оделась в сдержанный серо-синий пласис с широким кушаком золотистого цвета; она очень долго вертелась у зеркала, дольше обычного, и поскольку Арасси никогда не жалела времени для зеркал, то им пришлось весьма поздно выехать. Миланэ было втайне приятно, что подруга так тщательно подготавливается к знакомству с её землёй и роднёй. Ей не всё равно! Выйдя, Арасси осмотрелась, как осматриваются на незнакомой земле. Вооружённая знанием, что Миланэ выросла в «самом обычном андарианском посёлке», она немного не так представляла себе то, что предстанет перед взором. Она ожидала нечто простовато-бедноватое, опрятное и аккуратное, конечно, но без всякого лоска; ожидала, что на улицах будут ходить охотники с добычей в свободных одеждах; ожидала атмосферы глуши и забытья. Но её удивили широченные улицы и ощущение полнейшей самодостаточности каждого дома; а по размеру садов и земли возле домов можно легко предположить, что в каждом дворе размещается нечто, никак не меньшее за усадьбу; аккуратность и убранство казались неестественными, картинными; почти каждый дом имел два этажа, правда, с невысокими потолками; местные сады могли играючи соперничать со садами Сидны; а таких стад домашнего скота она не видала, наверное, никогда. Следом сошла Миланэ и сразу заметила знакомое лицо. — Светлого дня, хаману Демерара, — с улыбкой молвила она старой, худой львице, которая неспешно шла мимо так, будто бы остановившийся экипаж не имел для неё значения и не представлял ни малейшего интереса. — Миланэ, душенька, неужто ты? — с немного притворным удивлением возгласила львица, резво подойдя поближе. — Ты! Ай… Ты юж отучилась, стала Ашаей? Мать поведывала, что се совсем скоро. Мама часто говорит о тебе, часто. — Ещё нет, хаману Демерара. Пара недель осталась, совсем чуть. — Да разве се время? Считай, всё. Ай-яй… Выросла совсем, в какой свет Сунгов превратилась. Ай… — сказала Демерара и заметив, что Миланэ подходит к ней обняться, сделала торопливый шажок назад. — Нет, дай руку, тебе так положено. Совершился небольшой ритуал: старая львица взяла левую руку Миланэ, на которой — серебряное кольцо, и приложила её тонкие пальцы к правой щеке. Это старинный обычай торжественного приветствия между львицей-Сунгой и львицей-Ашаи; в современности к нему прибегают нечасто, чаще всего это удел пожилых и старых, которым по душе давние традиции. Молодые ученицы и сёстры всегда чувствуют себя неудобно, если кто-нибудь вдвое-втрое старше прибегает к такому способу приветствия. Но в дисциплариях готовят к любой мыслимой ситуации в части формальностей и церемоний, а потому Миланэ, чтобы унять всякие неловкость и двусмыслие, глубоко склонилась, прижав уши именно в то время, когда старая Демерара взяла её ладонь. — Пусть Ваал укажет путь Демераре, — небольшое, но обязательное напутствие от Ашаи. — Спасибо, Ваалу-Миланэ. А это — с тобой? — прищурилась Демерара. — Да. Львица будет знакома — это Ваалу-Арасси, Сидны дисциплара, моя подруга, — сказала Миланэ. — Ваалу-Арасси, к услужению львице, — подошла она. — Зовусь Демерарой, — кратко представилась бессменная хозяйка гостиного двора Стаймлау. Та же церемония была свершена и с Арасси. — Спокойствия духа Демераре, — так пожелала Арасси. — Спасибо. Не буду задерживать, молодые. Втай мать уже ждёт. — Было приятно повидаться, хаману Демерара. — Ваалу-Миланэ, а надолго ли? Выйдете ли к нам? У нас завтра такой праздник, такой… — Обязательно, хаману Демерара. Мы на несколько дней, — мягко прервала её Миланэ, подняв руку в одном из многих жестов извинения, и тут же почувствовала неловкость. — Славно! — сказала та и куда-то заторопилась. Извозчий и телохранители, которые устали ждать, подхватили целых три баула, которые принадлежали Арасси; Миланэ сама взяла свою скатку. — О чём это она говорила? Куда ходить? Куда выходить? — тихо спросила Арасси. — Ну, в смысле, появимся ли в посёлке. Потом всё увидишь. — А, естественно появимся! Конечно, появимся, Милани, ведь мы… Арасси что-то начала болтать без умолку, когда они отворили ворота и направились к порогу дома, но Миланэ как-то враз перестала слушать, утратила интерес, вмиг погрузившись в меланхолию воспоминаний детства, чувствуя новый порог жизни, понимая, что жизнь никогда не будет прежней, и она вспоминала, что вот родилась тут, потом подросла, потом стала ученицей-найси, потом — сталлой, потом — дисципларой, но всё это время она была ученицей, той-кто-учится, и всегда возвращалась домой так, как возвращаются дети к матери; но теперь, с каждым шагом, она словно переступала невидимые черты, которые уверенно разделяли её жизнь надвое, и скоро, очень скоро, после Приятия, она станет совсем взрослой, одинокой, даже отделённой от своей родины и дома. Тропка и сад были все те же, как прежде, как много лет назад; вишни, что так цветут в Пору Всхода, столь знакомые альструмерии, на зависть всем… Она глядела вперёд себя, зная, что сейчас будет: мать выйдет на порог, когда ей останется шагов десять, ведь в Андарии такой обычай — встречать хороших гостей у порога, ведь у ворот принимают нежданных посетителей, а в самом доме — неважных гостей. Краем уха она слышала, что Арасси восторгается садом и обстановкой, тут заметила: приоткрылась дверь. Прошёл миг, та распахнулась совсем, и на крыльцо вышла мама, вся в грустной торжественности; на ней было бело-красное платье, столь характерное для старших андарианок — с очень высокой талией и длинным шлейфом, ниспадающим с правой стороны груди почти до пола; и Миланэ знала, что мама его берёт крайне редко, по особым случаям. На левой руке был обязательный атрибут для встречи гостей: длинный, снежно-белый домотканый холст, который предполагалось пятнать кровью того, что будет съедено на трапезе. Но эта традиция с кровью в Андарии потихоньку, но верно умирала, поскольку казалась диковатой и непривычной остальным Сунгам; строго этой традиции придерживаются разве что на свадьбах или в узком кругу родственников. Поэтому холст был снежно-белым. Арасси тут же прекратила говорить. Последние шаги дались Миланэ трудно, поскольку она смотрела в глаза матери, и между ними вершился совершенно незримый, понятный только им двоим диалог. Во взгляде Миланэ были искренняя радость от приезда на родину, радостно-тревожное ожидание будущего, немного печальное понимание того, что ученицей её видят здесь в последний раз; а она поняла — мама не знает, что с нею станет после Приятия, куда ей придётся уехать, что придётся делать, какие радости и горести ждут её дитя; и ещё потому, что её дочь — Ашаи-Китрах, ей нельзя противиться, нельзя протестовать или влиять, и нельзя было все эти долгие годы, когда Миланэ училась в дисципларии, далеко-далеко от дома; а потому мать бессильна, она ничего не может с этим поделать, потому что таков удел сестринства, и если сестра Ваалу-Миланэ уедет далеко на восток или на запад, так значит, такова судьба, а ведь Империя Сунгов огромна, в ней есть где затеряться… И взаправду — некогда она была так рада, что дочь вошла в сестринство Ашаи, но теперь хотелось, чтобы Ваалу-Миланэ чудом превратилась в Миланэ, обычную андарианскую маасси, которая сразу выйдет замуж за хорошего льва, с достатком, конечного, внимательного и хозяйственного, начнёт жить совсем недалеко, домов пять-десять от неё, прямо вот как вторая дочь — Дайнэсваала, а можно и в соседнем посёлке, это не столь важно, главное чтобы рядом, потом пройдёт некоторое время, и она увидит детей своей любимой дочери, и… — Я перед тобой, мама, — андарианское приветствие после разлуки. — Я перед тобой, Миланэ. С возвращением. Они поцеловали друг друга в щёку, а потом обнялись. — Светлого дня, хаману Смилана. Моё имя — Арасси. — И ты, Ваалу-Арасси, моя хорошая гостья, будь вхожа в мой дом, — излучала покой мать Миланэ. — И вы, честные Сунги, будьте вхожи в мой дом, — это она извозчему и стражам. — Спасибо, хаману, но мы должны ехать, — те затоптались на месте. — В добрый путь. Светлого дня, Ваалу-Арасси. Моя Миланэ много рассказывала о львице... Закончив помогать матери с вещами, Миланэ заметила, что Арасси уже вышла из прихожей и осторожно, знакомясь с новым местом, прошла внутрь главной комнаты. С детской непосредственностью она разглядывала невысокие потолки, чётко по центру укрытые росписью, ковры, вязанные украшательства на стенах; виляя хвостом, с интересом потрогала большой кувшин на столике — непременный, символический атрибут интерьера в Андарии — и даже заглянула вовнутрь него. Удивилась тому, что, судя по количеству стульев и места на длинной-длинной лаве со спинкой, здесь предполагалось разместить голов двадцать, не меньше. Любопытство вызвали ступени, которые вели наверх, на второй этаж. Дверей внутри дома, как таковых, она не увидала; вместо них были целые несколько слоёв различных занавесей, что хитрым образом поднимались и опускались с помощью спрятанных шнуров. Рассматриваясь, Арасси отметила, что в доме полным-полно различных декоративных вещей; казалось, все предметы обихода имеют на себе какое-либо украшательство. Угадав ход мыслей подруги, Миланэ тихо присоединилась и некоторое время ходила рядом, как тень. Тем самым она не только сопровождала подругу, но и давала матери время приготовиться и окончательно накрыть стол. Вообще, со стороны поведение Арасси могло показаться странноватым, даже фамильярным: без спросу бродит по чужому дому, который видит впервые, дотошно всё осматривает, всему удивляется и ко всему ей есть дело. Даже для Ашаи, которым иногда вынужденно, а иногда справедливо прощаются многие странности, это — чуть чересчур. Но Миланэ знает её, как мало кто; наверное, как никто; и понимает, что всё дело не в дурном любопытстве, неуёмности, а в пресловутом шестом-седьмом чувстве, чувствительности Арасси к местам, предметам, и во всяком новом месте та должна, по её словам, «прочувствоваться». — Ты ведь знаешь, я должна привыкнуть, — тихо молвила для подруги Арасси, хоть объясняться и не было никакой нужды. — Так интересно ходить по дому, где ты взрастала… На одной из стен, между маленькой печью и шкафом, на стене висело множество тарелок. Мать очень любила разнообразную посуду, и с удовольствием принимала в её подарок. Особо дорожила одной милой, тёмно-коричневой тарелкой, которую Миланэ и её сестра когда-то давно купили в Ходниане. Примечательно, что сзади она была подписана: «Маме от Дайни и Миланэ, 801 г.», единственная такая в своём роде — остальные были безо всяких подписей. Надо ли говорить, что Арасси взяла именно эту тарелочку и всячески повертела в руках, хотя та висела чуть ли не выше всех, почти у потолка. — О, тёплая. Видимо, мастер знатный был, — как всегда, подруга совершила неправильный вывод из вернейшего чувства, совершенно не заботясь о своём даре. — Прелесть какая. «Сколь мощные силы раскрывает во львицах-Сунгах сестринство Ашаи», — светло, со сплином подумала Ваалу-Миланэ-Белсарра. — «Сколь щедрые дары мы обретаем в духе Сунгов, ступая по тропе…». В конце концов, когда Арасси дёрнула за шнур и дверной занавес неожиданно упал, чуть испугав её, Миланэ осторожно отметила: — Да, всё это — рукотворные вещи. — То есть занавески, вот эти салфетки… и вот это? — Да, да. Всё это сделано мамой и сестрой… — не без гордости сказала Миланэ, а потом добавила: — Или нишани по матери. Или мной. Пойдём. — Очень хорошее место. Очень хороший дом, — негромко молвила Арасси и, облачившись в свою обычную весёлость, вошла в трапезную. Они уселись за длинный-длинный стол в светлой трапезной комнате: мать Миланэ на почётном месте, сама Миланэ слева от неё, Арасси же уселась рядом с подругой. — Най, я не буду говорить лишнего, — начала Смилана, — и сразу скажу: очень, очень рада вас видеть. Миланэ много рассказывала о Ваалу-Арасси. — Пусть хаману пожалует, можно просто Арасси. И мне столь неловко, что все эти годы я не приезжала сюда; теперь истинно понимаю, сколь много потеряла. — Мам, а где отец? — вздохнула Миланэ. — У него какие-то дела. Он ждал, но потом… Най, дела явились. Как обычно. — А Дайни у себя дома? — Она завтра придёт, к завтраку, — заторопилась с ответом мать. Потом объяснила Арасси: — Дайни — это сестра Миланэ, моя старшая дочь. Они, не сговариваясь, взялись за вино и чокнулись; Миланэ еле поспела за ними. За трапезой Миланэ почти ничего не сказала — Арасси и мать быстро нашли общий язык, начали обсуждать самые разнообразные пустяки, как-то даже непривычно быстро; но зная лёгкий-гибкий нрав подруги, не удивилась этому. — ...Миланэ была хорошим дитям... Но как капризничала до лет четырёх! Ой... Словами не передать. Мы с отцом с лап сбивались, я уже не знала, что делать. А любопытная была — спаси Ваал. Потом подросла, успокоилась... — Она и теперь очень любопытна, — закивала Арасси с неотразимой хитрецой. — Правда? — Смилана сияла: ей очень понравилась подруга дочери. — Да. Просто у неё такое любопытство, незаметное. Но очень сильное. Вдруг что-то стукнуло, упало, перевернулось, зазвенело. Миг — отодвинулась занавесь, и вошёл отец. — Папа, — встала к нему Миланэ, а он молча обнял её. — Где ты был? — с супружеской претензией обратилась Смилана, не глядя на него. — Как где? — спросил он своим обычным тоном, в котором всегда присутствовало некоторое сдавленное негодование. — Умтай попросил помочь с кольями. — Какими ещё кольями? — Шатёр! Свадьба! — О, у кого-то в посёлке скоро свадьба? — мгновенно обратила на себя внимание Арасси, чтобы увести беседу в приятное русло; у неё превосходный дар к исправлению беседы и сглаживанию острых углов. Отец сразу ушёл без особых церемоний, а Миланэ чуть нахмурилась. Она, конечно, по понятным причинам, не очень хорошо разбиралась в подробностях жизни родного посёлка, но крупные события не проходили мимо. Теперь она действительно не знала, кто и с кем. — Сегодня. Забыла вам сказать. «О, да, сейчас она вспыхнет от радости. Полночи мы спать не будем точно». Вообще, свадьбы у Миланэ всегда вызывали весьма противоречивые, раздвоенные чувства. — Милани, ну ты понимаешь… — посмотрела на неё Арасси. — Конечно, мы пойдём, — поспешила успокоить подругу Миланэ. — Мам, а кто? — Сын Умтая, Вельст. — Хаману Смилана, бесконечно рада, что этот дом и эта земля дали мне приют. Если будет позволено, я хотела бы сказать одну вещь, которую должна, и спросить одну, которая скажется необычной. — Ай-яй, — молвила мать с улыбкой, точь-в-точь как Миланэ, — слушаю. Озорно поглядев на Миланэ, Арасси начала: — Дочь львицы — самая лучшая подруга моей жизни, и это отнюдь не потому, что мы живём рядом много лет. Это потому, что в ней есть нечто такое, чего у других нет. Я не знаю что, но это делает её самой лучшей на свете подругой. — Ваал мой, как хорошо слышать. — И как оно — быть матерью такой замечательной Ашаи? Взяв кубок, мать вдруг начала покачивать его из стороны в сторону, а потом на миг приложила к носу ладонь, но сразу же отвела. Смилана застыла с улыбкой, глядя на вино, но Миланэ остро ощутила, что мать продолжает улыбаться по инерции, и здесь нет ни капли веселья. — Как оно — быть матерью такой Ашаи, как моя дочь? — начала Смилана, и голос дрогнул. После очень долгой, неестественно долгой заминки, она поставила кубок и продолжила, посмотрев прямо в глаза Арасси: — Я сейчас расскажу. Это самое лучшее, что только может быть в жизни. Я всегда гордилась ею, я всегда верила в её силы, это величайшая честь — дать жизнь львице духа. Я верю в неё, верю даже больше, чем во всё остальное, вместе взятое, и все ветры Андарии не могут быть сильнее порывов её души. Верю в её ум, красоту, хитрость, я даже верю в её безумие, если есть таковое, или было, или будет. И верю, что где бы она ни оказалась вскоре... — Мама… — Хаману Сми… Мать выставила ладонь, укрываясь, одновременно утирая слёзы. — Нет, не надо мне ничего говорить. Втай не знавать, куда Миланэ придётся уехать, со её познанием, со сим огнём и сожжениями. Таких отправляют известно куда — где много смертей. Но я не ропщу, не упираюсь, лишь просто… лишь просто… Зельно вы меня вывели на чист… чистую воду… Резко повернувшись и приложив руку к груди, Арасси беззвучно, но яростно проговорила Миланэ: «Скажи, скажи немедленно!». — Что сказать? — прошептала она в ответ. Мать услыхала, навострила уши, продолжая утираться. — О Марне, о патроне! Миланэ, ну же! — с укором молвила Арасси, склонив голову и прижав уши. Словно очнувшись, она вдохнула побольше воздуха и произнесла: — Да… Мама, я хотела сказать завтра, когда все наши соберутся, но наверное… В общем, я знаю, куда вскоре уеду. Мам, у меня появился патрон в Марне, сир Тансарр из рода Сайстиллари. Он сенатор, ну, заседает в Сенате, выбирается, один из двадцати четырёх, важный лев. Он сам меня выбрал. Уже была Церемония. Я уеду в Марну, мам. Я не уеду на Восток, не уеду в Легату, не буду видеть варваров, как ты боялась… я никогда их не видела и не увижу, — безупречно и бессовестно солгала Миланэ, как всегда. — Уже нечего беспокоиться. Не волнуйся. Мать никогда не знала, что Миланэ была на Востоке; тем более не знала, что дочь успела отправить чужую душу из миру прочь. Убийство, даже смертельного врага — не добродетель для андарианской львицы. — После Приятия уезжаю в Марну. Решено. Амарах утвердила это. — Это правда? — Смилана недоверчиво посмотрела на Арасси. — В таких делах Ашаи-Китрах не лгут, хаману Смилана, — необычно серьёзно заметила та, на миг поглядев на Миланэ, поправив подол пласиса и взмахнув хвостом. — Я всё потом расскажу. Завтра, при всех, хорошо? Или, если хочешь, вечером? Или зельно сейчас? — Нет-нет, завтра. О Ваал, се я что-то… Мне вредно пить. Ой. Пойдёмте-ка пойдёмте, вы же с длинной дороги. Следуйте мне. Мать разместила их наверху, в бывшей комнате Миланэ и её сестры. Подруги раскладывали вещи и переговаривались лишь по делу: то поставить туда, то — сюда. Но вдруг Миланэ совсем расчувствовалась и сама себе села поплакать. — Может, не имею права на такие слова, но знаешь что? Ты мне ближе родной сестры, ты моя настоящая сестра. Сама не знаю, почему так. Мы такие разные… Пореветь, оно иногда львицам нужно, ничего страшного. Потому Арасси не забеспокоилась, а продолжала раскладываться. — Не говори так. Твоя сестрёнка бы обиделась. И, кроме того: не зря ведь сестринство зовут сестринством, — хлопотала Арасси и улыбалась. — Прости, я разволновалась. Вы с матерью сегодня столько всего сказали… — У тебя прекрасная мама. И ты так похожа на неё. — А на папу? — Ну, и на папу… Чуть. Миланэ знала, что ей суждено покинуть родной дом, и когда она приедет сюда в следующий раз, то всё не будет так, как прежде; из ученицы, которой так привыкла быть, она превратится во львицу духа. Так сказала мать. Как же оно странно и нездешне звучит: «Львица духа». Ха-ха, я — львица духа. Интересно, даже забавно. Мне иногда кажется, что во мне ничего нет. Игнимара? Да чепуха… Курьёзно. Серьёзно. Львица духа. Львица духа…