Снохождение

Глава XVI — С правами собственности нужно уладить ещё кое-какие формальности, но сир Тансарр настаивал, чтобы сиятельная могла войти в свой дом сразу после приезда. Оформление не займёт много времени, уверяю, — говорил лев со светлой, очень короткой гривой и бегающими глазёнками. Когда он отвернулся, показывая вид за окном, Миланэ чуть ухмыльнулась. Она поняла, в чём дело: дальновидный патрон действует осторожно, не спешит отдавать ей дом, пока не свершилось Приятие. Разумно; впрочем, после него с правами собственности тянуть не стоит — такое вполне можно расценить, как невежливость и недоверие, а между Ашаи и патроном должно быть полное взаимопонимание. — В доме два этажа. Наверху — три комнаты: две спальни, одна гардеробная. Здесь прихожая, прямо кухня, вот сюда, налево — столовая. Квартал Торговцев — очень спокойный, как раз для сиятельной. Этот лев представился оценщиком и продавцом недвижимости; он пытался говорить спокойно, с большим достоинством, но его, пройдоху, выдавали сильный хольцианский акцент и слащавая любезность, из чего следовало, что на этой срочной сделке он неплохо заработал. — Со временем я бы хотела создать экзану в какой-либо из комнат. — Прошу простить мою неосведомленность, но что это? — Помещение, где занимаются фармацией, — аккуратно осматривалась дочь Сидны. — Аааа, это. Я думаю, какой-то уголок на кухне вполне подойдёт. — На кухне экзану оборудовать нельзя. Посуду для еды и для фармации не хранят вместе, иначе можно нечаянно отравиться. — О, прошу прощения, я не мог знать таких тонких моментов. Думаю, любая комната наверху подойдёт. Пусть сиятельная решает — это её дом. Кроме того, насколько мне известно, в Марне полно отличных лавок с зельями, препаратами… Сначала Миланэ было удивилась невежеству льва, но потом вмиг поняла-догадалась, сколь по-иному рассуждают светские души; он вряд ли может знать, что любая Ашаи, отдающая служение такому роду, как род сенатора Тансарра, не может полностью полагаться на чужие препараты. — Если преподобную всё устраивает, то хотелось бы уточнить некоторые детали, — пригласил он сесть в прихожей за маленький круглый столик без скатерти, совершенно неуместный. Такое впечатление, что прежние хозяева хотели его вынести прочь, да и забыли у входа. — Я слушаю льва, — приняла Миланэ приглашение. Он вынул тетрадь в матерчатом переплёте и графис. Миланэ отметила это, посмотрела на него, чуть сощурившись — желала встретиться взглядом. Да, так есть: красуется перед нею, хочет показаться небедным и внимательным, ведь такую тетрадь для записей может позволить себе далеко не всякий. — Нужен ли превосходной управляющий домом? — Нет. Тут, собственно, нечем управлять, — осмотрелась вокруг. Он хмыкнул. — Нужна ли прислуга и в каком количестве? Миланэ призадумалась, лев решил подсказать: — Горничная? Повариха? Нянька? При последнем слове Миланэ встрепенулась и молвила: — У меня ещё нет детей, сир, — и внутренне отругала себя за смешную поспешность. — Значит, горничные с управляющей? Я могу подобрать самых лучших и послушных львиц. — Горничная. — В каком количестве? — Одна. Здесь не очень большой дом. Лев немного помолчал, почесав за ухом. — Превосходный выбор, — просиял улыбкой. — Ещё такой вопрос: имеет ли преподобная что-то против служительниц-дхаарок? Это застало врасплох — она никогда в жизни не думала о подобном. К дхаарам — чужакам, всем не-Сунгам, которым разрешено жить и работать в Империи Сунгов — она всегда относилась с той же природной любезностью, что и к любому Сунгу. Миланэ ни разу не позволила себе унизить или оскорбить любую дхаарку, любого дхаара, хотя могла без малейших последствий сделать это. Даже ударить. Даже убить. А Миланэ знавала многих Ашаи, которые не упускали возможность поиздеваться над ними. — Чтобы сиятельная смогла принять определённое решение, позволю себе сказать, что у дхаарок есть некоторые положительные стороны: они крайне послушны, не требуют чрезмерной оплаты, чрезвычайно трудолюбивы. И безропотно переносят телесные наказания, — сказал со смехом служащий. Миланэ может мгновенно взъяриться. Об этом никогда не скажешь, зная её характер; вспышки гнева у неё очень редки, да и среди Ашаи несдержанность в эмоциях считается дурным тоном. Тем не менее, в этих редких случаях Миланэ, обычно невероятно хорошо держащая себя в руках, ничего не может с собой поделать; непроизвольно совершался какой-то резкий, срывистый жест, глаза вспыхивали злобнейшим пламенем, уши прижимались, а кончик хвоста вздёргивался ввысь. Казалось, она вся возьмется огнём; но гнев быстро растворялся, словно приливная волна на песке. Иногда ей приходилось чувствовать известные неловкость и вину за такие редчайшие вспышки. Ладонь ударила по столику так, что аж жалобно забренчал толстенький подсвечник на столике. Лик её остался совершенно непроницаем, словно ничего не случилось. «Если лев желает побеседовать о телесных наказаниях, то стоит поехать на Восток, в любой из двух Доминатов, и начать дискуссию с любым тамошним воином, который наверняка не является профаном в таком неделикатном деле», — так хотелось ей сказать. Но она сдержалась, потому просто промолчала. — Прошу прощения, если я сказал нечто бесцеремонное. Я не хотел причинить никакой обиды. Я понимаю, что был фамильярен в этом смехе. Ещё раз прошу простить, — не на шутку испугался он. «Ничего ты не понял, дурак», — подумалось ей. — Извинения приняты. — Итак, к чему мы пришли? Дхаары тоже подходят или только наши? «С одной стороны, я теперь Ашаи для рода сенатора, потому следует быть избирательной в таких вопросах. С другой — в конце концов, это мой дом». — Это может быть и Сунга, и дхаарка. Без разницы. Но сперва я должна посмотреть на претендентку. — Разумеется, разумеется. Прислуга может жить здесь? Чуть подумав, Миланэ ответила: — Да. — Хорошо. Думаю, всё… Мы немедленно известим высочайшего сира Тансарра о том, что сиятельная Ашаи его рода ознакомилась со своим домом в Марне. Надеюсь, он будет доволен. Красивого дня. — Пусть твой путь будет угоден Ваалу, — по-старинному дала ему напутствие Миланэ. — Большое спасибо. Тяжелая дверь закрылась, и Миланэ осталась одна в собственном доме. Загадочным образом Тансарр как-то узнал, что она сегодня утром прибыла в Марну; как только Миланэ сошла с дилижанса, её встретили. В целом, она планировала остановиться в Доме Сестёр (снова просить Хильзе было неудобно), а там уж навестить патрона, но получилось совершенно по-другому, и теперь дочь Сидны стояла посреди прихожей личного, дарёного марнского дома. Это приятно удивило её. Только Миланэ полагала, что это произойдёт после Приятия, когда она станет полноценной сестрой. Но к нему осталось всего ничего — десять дней. С другой стороны, иного ждать не приходилось. Обязательства, которые возникают вследствие приятия патроната, нигде не прописаны, и держатся лишь на давних обычаях. Но эти обязательства, как правило, прочнее любых законов и формальных правил, поскольку им раза в два больше лет, чем самой Империи. Во-первых, патрон должен материально помогать, а также решить вопрос с жильём, если такой возникнет. Из этого следует, что патронат по карману только состоятельным особам. Во-вторых, он должен внимательно относиться ко всякому обращению Ашаи о помощи либо протекции. В-третьих, ему нельзя негативно отзываться о своей подопечной, ни в семье, ни в частных беседах, ни в обществе. Если Ашаи разонравилась или вызывает недовольство своим поведением, то можно просто разорвать узы патроната. В то же время сестра-Ашаи может без приглашения приходить домой к патрону; она также вхожа в то учреждение, где работает патрон, вхожа в его владения. Как правило, именно она организует или ведёт различные церемонии патрона и его рода; стампует его документы и сделки, принимает на хранение различные ценности; возжигает пламя Ваала в его доме; иногда сопровождает патрона и членов его рода; использует для блага патрона и рода любые личные навыки — от фармации до тайнописи; использует свою возможность обращаться в Палату дел Ашаи-Китрах и охранения веры ради интересов патрона. Но сестра-Ашаи не должна полностью отдавать всё своё время патрону, а он не вправе этого требовать. «Потому каждая сестра, что имеет патрона, должна соблюдать равновесие между исполнением долга перед патроном и служению Сунгам», — наизусть помнила Миланэ цитату из Кодекса. Патрон также имеет определённые негласные права. Помимо просьб о проведении обрядов, использовании даров духа, талантов и умений, патрон лично может вместе с Ашаи ходить в те места, где ему самому вход или запрещён, или крайне ограничен; это касается как светских заведений, так и заведений сестринства. Он может называть её «моя» либо «наша», например: «Моя Ваалу-Миланэ-Белсарра», как публично, так и в личных беседах. Также притязать на определённые безвозмездные услуги могут ближайшие члены рода патрона, как то: супруга; дети; мать и отец патрона; братья и сёстры патрона. «Ваал мой, Тансарр даёт мне взаймы столько доверия…» Было непривычно, она не знала, за что браться. Ещё бы, всякий, кто в первых раз получает свой, собственный дом, то немножко теряется. Хотя ей не дали ещё в руки право собственности (патрон решил подстраховаться до Приятия — решила Миланэ), и она много лет жила в доме Сиднамая, за которой была в полном ответе на пару с Арасси, тем не менее, Миланэ полностью прочувствовала, что дом — её. Теперь она — хозяйка. Прошёл миг, а Миланэ уж облачилась в простую свиру и начала споро исследовать, осматривать дом, заглядывая во все закоулки, поднимая клубы пыли в тихих местах, изучая очень красивую марнскую печь, заглядывая в ящики некоторой мебели, опрокидывая огромную балинею, обнаруживая, что посуды нету никакой, но зато есть три амфоры и четыре вазы, а ещё пробуя когтем побелку на стенах (свежая). Вот так хозяйничая, она упала в раздумья: «Навестить патрона — раз. Пойти в книжную лавку, как советовали в Сармане — два. Обустроить дом — три… Это странное слово — “дом”. Теперь это мой дом. И я сделаю его… каким? Тёплым. Я андарианка, я знаю, как сделать тёплый дом, это мне известно лучше всего. Лишь наполовину андарианка», — вдруг вспомнила, — «но ничего. Не забыла ли я адрес и монетку, что дал мне Морниан?», — всполошилась и проверила в кошеле. — «Нет-нет. Не забыла. Это сейчас — моя надежда. “Снохождение” должно где-то быть, я достану его. Уцеплюсь в него когтями, как та ученица Вестающих…» Она уселась передохнуть у окна на втором этаже, которое выходило прямо на мостовую, совсем недалеко от Сафского моста. Миланэ уже решила, что здесь, в этой комнате, будет спальня. «Спальня важна. Мне она очень важна. Поскольку я буду сновидеть, буду пытаться — хочу знать, что за всем этим стоит. За чем “этим”? Да за всем. За чем “всем”? Глупый вопрос, наверное… Сказать “за миром” — слишком выспренне. Сказать “за книгой, которую однажды увидела” — мелко. Сказать “за моей жизнью” — хм… Я ведь почему-то живу, и вон та львица, что идёт с корзинкой внизу — тоже». Ей вдруг стало так томносладко, что захотелось прилечь, хотя бы на небольшой часок; она не была уставшей, чувствовалась отлично, и вроде в дороге успела выспаться, но почему-то неумолимо клонило в дневной сон. От прежних хозяев осталась кровать, пока ещё неуютная, не-своя, и Миланэ было подумала, не поменять ли её на другую, ведь, согласно андарианским обычаям, да и вообще обычаям всех южных Сунгов, кровать — священное место дома, что должно быть совершенно родным. Прилёгшись прямо так, одетой, что вообще-то, возбраняется этикетом, Миланэ прислушалась к шуму на улице. «С чего я живу? Все мы? Всё, что мы делаем, делаем лишь из страха вне сытых берегов — мы ведь так выживаем в мире, невольные. Чтобы посмотреть на себя, нужно зеркало — а где его взять? Найду-ка я сновидении зеркало и посмотрюсь в него, чтобы понять — кто такая и чем живу… есть ли у меня те силы, о которых не говорят. Сновидение будет моим зерцалом. Будешь глядеться, львица этого мира, вглядываться в зеркала иных миров, чтобы однажды сказать себе тихо: “Я поняла”. Двоемирие не пугает тебя, не страшишься того, что одним телом спишь, а вторым — скользишь по мирам, ведь ты и так сплошь из двойников: тёплого-холодного, смелого-трусливого, глупого-умного. Ведь говорили наставницы: пиши слабости сестёр своих на песке, а силы — на камне. Песок развеется — камень останется…» Миланэ казалось, что за неё кто-то размышляет, без насилия, но настойчиво вкладывая смыслы в сознание; некая часть в ней с удивлением обнаруживала эти мысли и внимала им, как откровению, то сердилась на них, как на наваждение. Потом она рассыпалась на множество мелких личностей, а потом озеро снов соткалось вокруг неё; на том бы конец, за которым должно последовать новое рождение-пробуждение, но тут… …тут она вдруг, словно разбудившись, вмиг обнаружила себя посреди совершенно голой и серой местности, где под ногами — только камень, и вокруг летает пыль. Над головою светило бледно-серое, неправдоподобно огромное солнце, на полнеба. Сквозь всё тело словно струилась колючая вода, а между ушей, на макушке, хлестал безумный ветер. Миланэ, уже умеющая волить, взяла страх в непрочную, но узду, и осмотрелась по сторонам, а потом обернулась, где обнаружила львицу; глаза у неё горели, их огонь напоминал игнимару; одежды на ней не было никакой, что, похоже, ничуть не смущало её, а в правой руке она держала нечто похожее на копьё, один конец которого упирался в каменную землю. Львица не смотрела на Миланэ; придерживая ладонь у глаз, она всматривалась куда-то вдаль; но потом, заметив гостью, начала говорить так неумолимо и жёстко, словно пытаясь убить голосом: — Для чего тебе это, чего же ради ты — Ашаи-Китрах? — воткнула она конец копья в солнечное сплетение Миланэ, отчего ощутилось нечто вроде глухой боли. — Чего ради делаете вы свои дневные дела, как не ради жизни и пропитания? Вы боитесь лишиться куска добычи; ты, невольная, не можешь говорить что хочешь и делать как хочешь, потому что должно тебе соблюдать границы и правила; и ты цепляешься за своё имя, за свой облик, за право сказать себе «Я — Ашаи», чтобы легче и привольнее тебе жилось, а ещё потому, что больше ничего не умеешь, кроме как теплить огни на ладонях, — ударила она копьём по ладоням, и Миланэ взглянула на них — будто бы такие, как всегда, но и не такие. — Что мне, охотнице, ты можешь говорить? Мой путь туда, куда я хочу, а не куда придумано другими. Вспомни себя: сколь часто делаешь то, что хочешь? А сколь часто то, чего от тебя ждут? Ты не можешь сказать, что думаешь, а тем более делать, как хочешь сама. Все вы цепляетесь друг за друга. Вы зорко глядите друг за дружкой в сестринстве, раболепные, дабы быстро вскочить по чьей-то голове к лучшему куску. Как мне вас не знать, о Ашаи! Даже думая наедине, ты оглядываешься — нет ли никого за спиной, чтобы уличить в плохом? Сидишь наедине не вольно, а согласно выдуманному правилу — потому что боишься. Какие ж вы львицы духа, вы лишь научились с него получать — доярки духа. Вы разучились карабкаться по древу миров — смешные, глупые! Куда вам до вольного странствия, созерцания миров — в этом нет пользы в твоём тесном мире, а значит — нет интереса для тебя, Ашаи. После столь уничтожительной речи загадочно-яростная утратила интерес к дочери Сидны и продолжила созерцать даль, держа копьё. — Я сновижу! — вдруг закричала Миланэ что есть сил, но здесь, в этом сновидном мире, слова давались крайне тяжело; она осознала, что на самом деле это был вовсе не крик, а скорее даже шёпот. — Когда ты сновидишь, ты пробуждаешься, — выдала львица сущее противоречие, а потом раздались раскаты грома, почернело и без того безрадостное небо, и звук был столь сильным, что Миланэ дрожала с каждым раскатом, словно лист на ветру, затем — жуткий провал вниз, будто разверзлась каменная земля; медленно, неохотно, даже лениво душа вкатилась обратно в столь знакомое тело. Прошел миг, то ли ничтожный, то ли вечность — Миланэ не могла сказать, потому что время словно разорвали посерёдке — и она увидела стул, свой гиацинтовый пояс, секретер с фигурной резьбой по дереву (яамрийские узоры), сирну в ножнах на стуле (тоненький поясок для крепления свисает к дорогому, амарантовому дощатому полу) и безвкусные занавески, что безвольно колыхались от ветров открытого окна. — Да как она смеет… — не шевелясь, тихо молвила Миланэ с обидой, даже гневом, хотя было совершенно неясно, что и почему произошло, и к кому вообще предъявлять возмущение. Тут-то заметила, что глаза — влажны. Внизу кто-то настойчиво и уверенно стучался в дверь. Миланэ торопливо встала, как обычно бывает спросонья, утёрлась, быстро одела пояс и сирну (их снимают лишь «перед сном, перед львом, перед Приятием») и сошла по крутым ступенькам вниз. Незнакомый посетитель был настойчив и продолжал стучаться. Миланэ, наконец, открыла дверь. — Во славу Ваала, Миланэ! — блистая улыбкой, сверкая белейшими ровными зубками, совершила приветственный жест ахмай-гастау (правая ладонь обращена к себе, от солнечного сплетения взмах вверх, в конце — полусогнутые пальцы, голову чуть откинуть или наоборот — склонить) львица в ладном, симпатичном пласисе и с длинными-длинными (насколько позволяет статус сестры) серьгами. — Во славу всех Сунгов… Эманси? — Миланэ продолжала утирать глаза. — Сюприииз! Миланэ ещё ранее, когда приезжала по делу в Марнскую библиотеку, заметила одну вещь, которую решительно не могла понять: моду марнских сестёр носить пласисы с вытачками на бёдрах или — ещё хуже — возле подола; тем самым традиционное облачение ставало очень похожим на обычные светские платья; а Миланэ завсегда полагала, что между сестринством и простыми львицами всегда была, есть и должна существовать дистанция. Точнее, она догадывалась о происхождении этой моды — здесь повлияла светская, пирушная, привольная жизнь Марны. Вдруг стало неловко — она ведь тоже вливается в эту жизнь. — Я тут прослыхала, что ты стала одною из нас и присоединилась к чудному марнскому сестринству! Как я рада! — Прошу, входи: мой дом — твой дом, — отошла Миланэ от двери, приглашая. — Ай, слава Ваалу, восторгаюсь слышать это «мой дом»! Поздравляю, Миланиши! — полезла Эманси в обнимки, а потом смело, с любопытством вошла внутрь. В дисципларии Эмансина, или просто Эманси, считалась посредственной ученицей без больших талантов и способностей, хотя уже в нём прославилась умением учинять небольшие праздники, разжигать скандалы и плести интрижки. Она была всего на полгода старше Миланэ — разница несущественная в их возрасте; но, с другой стороны, её Приятие прошло ещё три года назад, и с тех пор она уже хорошо установилась в жизни. Они не были близкими подругами; скорее, просто знакомыми, которым доводилось много жить и учиться в одном месте, а потому — неизбежно общаться. Служение у Ваалу-Эмансины было самое непыльное, вполне подходящее: она преподавала «веру и нравы Сунгов», основы фармации и ещё какую-то необязательную ерунду в дорогом марнском фансиналле, то бишь учебном заведении для светских маасси, которым родители определили одну дорогу — достойное и почтенное замужество; ещё она состояла при нескольких конторах нотаров, как «Ашаи для стампа», хотя в среде сестринства работать вместе с нотарами считается чуть ли не дурным тоном. В фансиналле её умение крутиться в обществе и держать ухо востро развилось до необычайности, что, впрочем, неудивительно, ведь фансиналлы — самые настоящие школы болтовни, интриг и злословия. Эманси именно из тех, кто знает всё и про всех. По происхождению она юнианка, а в Юниане, как и в Андарии, превыше всего ценятся род и семья; это обстоятельство тоже способствовало её умениям к общению. Род у неё был действительно впечатляющий по своей обширности связей, просто огромный, и казалось, что в каждом сколь-нибудь крупном городе Империи у неё найдётся какой-нибудь троюродный брат или двоюродная тётка. Не жалуя злословиц, Миланэ всё же пребывала во вполне добрых, ровных отношениях с Эманси; не последнюю роль сыграло то, что Эманси имела, в отличие от иных сплетниц, отличное чувство такта, и хорошо понимала, когда собеседнику не нравится тон и тема разговора. Безусловно, она была меркантильной, не без этого, как все подобные особы, всегда пытаясь как-нибудь отыскать полезное для себя; тем не менее, она никогда не переходила определённых границ. И Миланэ не слишком расстраивалась из-за этого, прекрасно понимая, что искренность в отношениях — глубокая ценность, а ценности не встречаются везде да повсюду. — Ваал послал мне прекрасную весть в этот день! Теперь ты с нами! — Проходи. Я только приехала, потому пусть будет прощён весь неуют и бардак. — Какой неуют, какой бардак? Прекрасный дом. Жаль, что не возле садов, например, в квартале Димихли. Там все наши имеют обыкновение жить. И от садов недалеко, и от Дома Сестёр… Поначалу Миланэ была не в восторге от её визита; хотелось тишины, уединения, надо было собраться с мыслями и решениями; и радовалась она только тому, что Эманси не притащила какую-нибудь из своих многочисленных подружек, от которых только голова болит. Но очень скоро поняла, что Эманси пришла как нельзя кстати, словно её прислало само провидение, судьба, как сказала бы шаманая Кайса — вирд. Сначала, после обмена вежливостями да похвалы дома, зашёл разговор о том, как Эманси смогла так быстро прознать, где и как Миланэ приютилась в Марне. — Небольшая тайна, право, — улыбалась Эманси по своему обыкновению широко и открыто, сидя за пустым столом в столовой, покачивая лапкой. — Твой патрон уже с неделю искал тебе годный дом, не сам конечно, а через своих управляющих, и эти поиски стали известны большому кругу. Молва-молва, так сказать… А то, что ты — Ашаи рода у Тансарра Сайстилларского, так это пол-Марны знает, чего там. Потом начала расспрашивать о Сидне, и Миланэ начала рассказывать: всё вроде бы по-старому; у неё очень скоро Приятие, через две недели, как у Айнэсваалы, Арасси и Шасны (жду не дождусь); а потом ещё у Эмиары-Линаи (а, той самой, хохотушки, мы с нею раз свечи делали, такая история забавная, ну потом расскажу), Айлиши и других; а у Нойны — аж в начале Поры Всхода (бедная Нойна, наставницы не отпускали её из-за энграмм); а Холли — беременна, но, дурёха, хочет пройти Приятие с беременностью (совсем больная, что ли?); в Сиднамае достроили большой летний атриум для занятий, недалеко от Аумлана (наконец-то); а ещё был курьёз в этом году, когда одну дисциплару, двадцати лет отроду, изгнали за махинации со стампом, и она на коленях, прямо в стаамсе, умоляла старшую сестру оставить её (о, фуй); а ещё одна дисциплара ушла сама, по Церемонии прощания, так как решила выйти замуж (как бы не пожалела потом). Но затем Эмансина плавно перешла к главной теме разговора — Тансарру. Естественно, она не могла упустить того, что сестра по дисципларию внезапно для всех получила столь важного, влиятельного и, прямо сказать, непростого патрона. Конечно, в беседе ею двигало не только любопытство, но и желание завязать близкое и крепкое знакомство. Но, получая сведения от Миланэ, она сама их дала несравненно больше, и это оказалось очень на руку — ведь, к своему стыду, о своём патроне Миланэ практически ничего не знала. — …хороший дом, Миланиши, не кондоминиум — я их лично терпеть не могу, знаешь. Живёшь себе, а за стенкой кто-то ещё, да чужой. Я слышала, тут раньше жили ростовщики. Нет, очень почтенное семейство, уверяю, ты не подумай… Но что тут говорить, Тансарр — птица в Марне видная, и о нём Ашаи много наслышаны. Его-то и звали «холостяком»: никак не хотел брать к себе Ашаи рода, а у сенаторов этого не принято, так сказать; такие видные Сунги — и без Ашаи! «Первейшие из Сунгов первыми стремятся вперёд к огню игнимары», как говорится в «Устремлённых взглядах», не так ли?.. Миланэ не любила этой классического образца литературы Ашаи-Китрах. Он казался ей чересчур слащавым и пресным одновременно. — Я знаю, что иногда Ашаи бывают вместе со своими сенаторами на заседаниях Сената. Да уж… С видными сёстрами познакомишься. Вообще, скажу по секрету всему свету, сестринство Марны на уши встало, когда узнало, что у Тансарра случилось Обращение. О тебе все спрашивали, пытались разузнать: кто такая? откуда? почему? Даже Вестающие суетились, это я тебе точно говорю, представляешь… Эх, ловко ты, Миланиши! Поговаривали, что его супруга, мол, очень ревновала и не хотела, чтобы у них появилась Ашаи рода. Но он, наверное, старался найти себе андарианку, хоть сам — сенатор от Хольца. — Тансарр узнал, что я андарианка, лишь после того, как пригласил. — А покуда знаешь? У сенаторов возможности такие, что ай-ай. После похорон он всё прознал о тебе, вот и всё. И его Синге ты, наверное, понравилась. Ой, Миланиши, закрутишься во всём, ай-ай… А какой он, Синга, расскажи о впечатлении? — Эммм… Если… — Ну ладненько, спрашивать пока что рано. Не буду, не буду, прости меня, болтунью. Но, так сказать, все говорят, что у него многим супруга заправляет, и что благодаря только ей он стал сенатором. Хотя, всё враки — львица может помочь лишь умному льву, с дураком ничего не сотворишь. Старший сын — забыла, как зовётся — тот сейчас в Кафне, супругу имеет, торгует с южными варварами. Виднейший был лев, скажу тебе, в моём фансиналле о нём было столько болтовни, что прости Ваал, но не хотел оставаться на папином содержании. Синге Тансарр подарил какую-то недвижимость и цеха, вот с ренты тот и живёт. Шатается по Марне, плут, был вольным слушателем в Марнском университете, не очень успешным, говорят, то ли по риторике, то ли… Ты точно не знаешь, нет? — Нет. Не упоминал ничего такого. — Ну неважно, так сказать. Он ещё сонеты пишет, представляешь? Поэт в некотором роде… Стихи. Ой, не знаю, Милани, будешь помогать, наверное, своему патрону с его политическим, так сказать, положением. Знаешь ли, старые брюзги-патриции к нему относятся как к оппоненту, но у него в Сенате тоже своя группа, да и хорошая поддержка в Хольце. В Хольце есть много дельцов, но никто не хочет отрываться от дел, вот и послали Тансарра за всех отдуваться, если можно так сказать. Будешь что-то делать с его свободомыслием, ну это обычно для Хольца, миролюбием — хочет примять сражения на Востоке. Ничего, на то мы и есть, чтобы освещать путь. Ну, что я тебе рассказываю, ты всё знаешь… Патриции, я слышала, даже хотели разыграть то, что у него нету Ашаи рода, как повод для скандала. Фуй, даже была клевета, что он, мол, ударился во варварские верования, коих в Хольце полно… Видать, ему это ужас как надоело, всё это трепление. Миланиши, ты — его спасение! Прекрасное андарианское спасение из сестринства. Но опасайся этих патрициев-брюзг, они и к тебе будут приглядываться пристальнее некуда. Я бы среди них не выдержала, они пресыщены жизнью по самое горло, — смешливо говорила Эмансина, но тут же спохватывалась, осторожная: — Хотя, конечно, умны и благородны; в общем, дело непростое — держаться нужно над высокой пропастью, так что готовься, Миланиши… Я вот что тебе скажу: одна сестрёнка, Араминга, из комнаасских выскочек, как прознала, что Тансарр взял андарианку, да ещё дисциплару, а не сестру, так прямо чуть себе хвост не изгрызла. Она целых два раза бывала в его доме с известной целью. Бегала такая: «Ну возьмите меня, возьмите меня», — спародировала Эманси. — Так рассказывали… А они взяли тебя! Всё это время Миланэ слушала весьма внимательно, стараясь скрыть интерес. Помимо прочего, чувствовала жутчайшую неловкость, что никак не могла попотчевать, обходить гостью, хоть и на то была самая веская причина — она сама только сегодня вошла в этот дом. В конце концов, Эманси снова поздравила Миланэ, предложила больше видеться и не забывать друг друга, а потом быстро и ловко ушла, не затягивая с прощанием. Закрыв дверь, дочь Андарии подумала: «И всё равно — зачем я ему нужна? Здесь нет места простому везению. Здесь какой-то смысл, цель, вознамерение». И вдруг сказала себе: — Полно, — погляделась в зеркало. — Хватит сомнений. «Действительно — почему я не могу быть лучше других?» Странное дневное сновидение совершенно вылетело из головы, потому что мир предоставил ей множество иных вещей для внимания. А потом пошла в Дом Сестёр Марны — отметиться, как положено по Кодексу, что у неё здесь появился дом, и тут ей одобрено служение после Приятия. * * Следующим утром, хмурым и пасмурным, второго дня Первой Луны Огня 810 года Эры Империи, в девятом часу, облачённая в серое, длинное и очень простое платье с оторочкой подола во всю длину, совершенно светское, подпоясанная обычной лентой мерсеризованного шелка, заткнув наискось за спиной сирну (дома так намного удобнее, хотя не по канону), Ваалу-Миланэ-Белсарра пила месмериновый чай, облокотившись о стол; взгляд её был мечтательным, и она чуть покачивалась, словно внутренне танцуя. Она думала о том, что долго не могла заснуть ночью; о том, когда пойдёт к патрону, и поначалу решила нанести визит вечером, но потом передумала — нельзя тянуть, нужно идти к обеду, надо показать, что она стала Ашаи рода не для вечерней праздности, а для дел дня; думала о том, как побыстрее обустроить дом необходимым — здесь не хватало множества нужных в повседневности вещей; о том, что в Доме Сестёр она отметилась на удивление спокойно и тихо, несмотря на заверения Эманси о страшном шуме по поводу её Обращения; о том, что завтра пойдёт в книжные магазины, чтобы… Снова тревожат. Стук в дверь был робким, аккуратным; он словно говорил: «Не страшно, если отворят не сразу — я умею ждать». — Да? Стучалась львица возраста силы, что приходил к концу — лет под пятьдесят; некрупная, тёмно-золотистой шерсти; широкие карие глаза на миг встретили взгляд Миланэ, и тут же посмотрели долу, к земле; в её взгляде было нечто тихое и тяжёлое; одета она именно так, как одевается домашняя прислуга — огромный передник, рукава в три четверти, никаких украшений; в каждом ухе по два железных кольца — отличие львиц-дхаарок; самые успешные из них иногда дерзают поменять их на серебряные, но в коем случае не золотые — не позволено; у её лап был большой баул с личными вещами. — Я преклоняюсь перед Ашаи-Китрах, сиятельная. Меня зовут Раттана, я узнала, что в этом доме требуется прислуга, и почту за честь служить в доме безупречной Ашаи, — сказала она на чистом сунгском. Надо сказать, Миланэ уже успела пожалеть о ранее высказанной вольности. Нет, она ничего не имела против дхааров, и против этой львицы, но действительно не знала, сколь терпимо к ним относится её патрон-сенатор; с одной стороны, такие вопросы не должны волновать, да и каноны позволяют Ашаи-Китрах, даже Высокой Матери, абсолютно беспрепятственно иметь дхааров в качестве прислуги; с другой стороны, она никоим образом не хочет навредить престижу патрона, и не знает, какие негласные правила приняты в среде тех Ашаи, что приближены к сенаторам и прочим крайне влиятельным особам Империи. Но её стержень Ашаи, её происхождение, её характер, её жизненный опыт, её воспитание Сидны не позволяли дать поворот от дверей. — Я прошу львицу войти, — учтиво сказала Миланэ, хотя ко всем дхаарам Ашаи прямо рекомендуется обращаться на «ты». Она вежливо выслушала Раттану и узнала, что та умеет делать всю домашнюю работу, умеет готовить, в том числе — марнские блюда, пять лет служила в доме чиновника Регулата Закона и Порядка; у неё есть взрослая дочь, которая заботится о себе сама, а потому у неё нет практически никаких личных хлопот; умеет шить, вязать, прясть, ткать; умеет легко уживаться с остальной прислугой и всё такое прочее. Пока Раттана, явно волнуясь, немного сбивчиво рассказывала о себе, Миланэ с глуповатым внутренним оцепенением смотрела на львицу-дхаари. Она совершенно не знала, что должна говорить, о чём надо спрашивать, хотя в дисципларии её, естественно, обучали домоуправлению и обращению с прислугой. Эмпатийное чувство уверенно говорило, что львица говорит правду, нигде не лжёт, и вообще, это приятная и добрая душа, хотя с большими горестями за хвостом. Говорила она совершенно чисто, без акцента, но вся внешность была абсолютно не-Сунгской — за льен видно чужую кровь. Возникла идея сходить за Каррой-Аррам, раскинуть знаки, но они были на втором этаже, и Миланэ решила не беспокоиться. «Пожалуй, не стоит спешить. Эти несколько дней вполне можно потерпеть и приглядеться к остальным. Не выбирать же первую, что пришла в дом, в самом-то деле». — Понимает ли Раттана, что служить Ашаи-Китрах — огромная ответственность? Миланэ задала вопрос не потому, что так хотелось; так научили, он — из разряда обязательных при взятии на служение дхааров. — Я буду всеми силами прислуживаться безупречной госпоже-Ашаи. Через служение благородной Ашаи я хочу услужить великим Сунгам, что дали мне приют. Такой же заученный ответ, как и вопрос. Задав ещё для порядка несколько совершенно мелких вопросов, Миланэ ровненько сообщила, что ей всё понятно, и Раттана, кажется, достойна того, чтобы служить в этом доме; тем не менее, требуется некоторое время для принятия решения. А посему, пока что — всего хорошего. — Очень надеюсь ещё раз обрести честь видеть сиятельную Ашаи. — Всего хорошего, — закрыла Миланэ дверь и немного пожалела, поскольку эта львица-дхаари чем-то понравилась: эмпатия давала «добрый ответ», как говорят. Но никто ж не покупает первое попавшееся на рынке; жизненный опыт учит, что нужно походить, повыбирать, а потом уже принимать решение. «Однако! Синга пишет сонеты. Я слыхала, что это непросто», — враз перескочила на иные мысли Миланэ. В эти мгновения дочь Андарии не ведала, что Раттана не уходит из-под её двери, медлит; она, грустно глядя вниз, мотала какую-то нить на палец, потом вздохнула, швырнула её наземь, затем бросила взгляд на дом, и… Намереваясь допить чай, Миланэ уселась, но тут пришло знание-желание, крайне смутное, но требовательное. Она даже замерла, стараясь прислушаться к душе, понять, что это и почему; оно было аморфным, оно требовало каких-то действий, а каких — Миланэ не могла внять. Поэтому дисциплара поднялась, взмахнув хвостом, стукнула два раза когтями по столу и сказала себе: «Пойду-ка гляну, как дхаарка уходит». Это единственное, что пришло в голову совершить; надо было что-то сделать, вот Миланэ и подошла к окну у входной двери, отдёрнула занавеску и… Картина простая и пошлая. Перед Раттаной, в шагах десяти от дома, прямо посреди улицы стоял некий львина, ростом раза в полтора выше львицы. Она к нему боком, сложив руки на груди и глядя в землю, уши — прижаты. Лев заросший, с неухоженной гривой окраса светлого дерева, в тёплом, аляповатом сером сюртуке, подпоясанный огромным потёртым ремнём, в типичных легатских кнемидах. В руке играл хлыст. Хлыст маленький, отметила Миланэ, в точь такой, которые пользуют для погонки ослов и прочего небольшого скота. Лев что-то кричал, Раттана — отворачивалась, но он делал шаг в сторону и снова пытался настичь её взгляд. Миланэ слышала, что тот нечто орёт; но расслышать сложно — окна и двери оказались отличными. Миланэ решила немедля открыть окно, но это оказалась не так просто, и пока она возилась с форточкой (хотя много проще было открыть дверь), картина поменялась — теперь лев держал дхаарку за подбородок и тряс. — Сукина дочь! — тряс он её безо всяких усилий. — Когда вы всё переведётесь тут?! Когда сдохнете?! Твой тут сынок, твой тут ходил крал всё подряд?! — У меня нет сына, — сказала Раттана с насильно вздёрнутым подбородком кверху, прикрывая руками обе щёки. Опытная. — Чего сказала?! — Нет сына. — Нет, конечно! Да такая только шакала родить может! Чья и откуда, сказала быстро! Тут приличный род живёт, приличные Сунги, твою рожу я здесь впервые вижу! Зачем мешком меня толкнула? — зарычал он, замахнувшись хлыстом. — Я не хотела, — со страхом, но без крика отвечала Раттана — Дааа, не хотела, знаю, как вы не хотите! — и его замах превратился в хлёст. — Чья ты? Чья? Ничья? Чья?.. Миланэ как-то совершенно бездумно отпустила занавеску, вся сцена скрылась. Ей ничуть не было страшно, только мерзко. Но можно отойти от окна, сесть за стол и продолжить завтрак, ибо она — охранительница Сунгов, не дхааров. Дхаары — они и есть чужаки, никто их за хвост сюда не тянул. Неприятный эпизод, естественно. Можно выбежать на улицу, потребовать остановиться, умерить пыл, поднять шум-гам, испытать на себе его злой, бессмысленный взгляд; но это будет так глупо, так нелепо. Она ведь не в одеянии Ашаи, а в самом простом, повседневно-обиходном платье, не облачаться же теперь в пласис, и потом надо будет ему на ходу доказывать, что она принадлежит к сестринству, что на неё кричать нельзя, что вот есть подвески на ушах, посмотри, есть серебряное кольцо сестринства, и вообще, хватит безобразничать… конечно, лев имеет право бить дхаарку за оскорбление, это согласно законам, да, всё верно… да, верно, но я могу сказать, что меня оскорбила столь грубая картина, я вправе потребовать немедленных извинений… что ж, извинения приняты… возможно, ещё потребую сатисфакций в судебном порядке, и пусть лев поверит, что суд будет быстрым… да что дхаарка, оскорблены мои уши столь грубой картиной! Ах, лев не знал, что здесь поселилась Ашаи, потому не стеснялся в выражениях? Так будет знать… «Ваал мой, как это будет гнусно и скандально. Смешно». Дурная сцена будет: побитая дхаарка, оскорбленный нею Сунг, толпа зевак и сердобольцев, кричащих хаману и визжащих маасси. Самое то для прибытия в Марну! Самое то! Да, кроме того: что за служанка, что не может идти прямо и осторожно, никого не задевая вещами? В самом деле, такую не стоит брать в услужение, нет-нет-нет, стоит рассмотреть иные варианты, прикинуть, приглянуться… рассчитать… посчитать… подумать, как в жизни удобнее… самое главное — устроиться в жизни правильно. Вдруг она возненавидела весь этот нищий духом мир, безумный, больной, ненавистный, оскорбительный даже тем, что вообще существует. «Тогда пусть смешно не будет никому», — серьёзно подумала Ваалу-Миланэ-Белсарра, со всей злостью дергая на себя ручку входной двери. Она умеет быть серьёзной; пусть каждый спросит себя — умеет ли он быть серьёзным? «Ваалу-Даима-Хинрана: “Когда ты стала неустрашима, то враги Сунгов превратятся в пыль”. Ваалу-Инсиная: “Я вижу лишь бесстрашных Ашаи-Китрах, уходящих ввысь к звёздам Нахейма”. Ваалу-Малиэль: “У них я научилась быть бесстрашной, и за полдня вняла больше, чем за всю жизнь”. Ваал мой, сколь хорошо придумано нашим сестринством — мы всегда должны хранить тебя подле себя», — думала Миланэ-Белсарра, уверенным, быстро-вкрадчивым шагом, со склонённой головой приближаясь к дхаарке и льву, в точь таким же, с каким охотница идёт к убитому стрелой зверю или опытная куртизанка подлавливает свою жертву на светском приёме; правая рука держалась позади, за ножны сирны. — «И сколь много раз я получала выговор за то, что забывала сирну, как все подруги…» Лев ещё что-то орал; заметив приближение Миланэ, он перестал хлестать Раттану. Из окна на другой стороне улицы высунулся чей-то любопытный нос, Миланэ не видела — лев это или львица. Ашаи предстала перед львом, глядя на него снизу вверх, по запаху ощущая, что он пьян. Лев, морщась и не понимая, продолжал глядеть на неё, как на привидение или недоразумение. Эмпатией Миланэ понимала: он не догадывается, что перед ним — Ашаи-Китрах, не замечает этих маленьких отличий — серебряного кольца и подвесок, которые, как назло, сегодня маленькие и коротенькие, такие можно увидеть у любой маасси. — Чего? — спросил он, хамски, но уже тише. Тут вдруг Раттана подняла руки и с удивлением поняла, что они на них — кровавые полосы. Это немедленно взъярило льва и он снова замахнулся. В жизни есть роковые моменты. Пожалуй, Миланэ бы устроила ему большие неприятности, раскрыв свою личность, изрядно попугала, и лев бы вовек обходил её дом дом десятой дорогой, и на том конец; но вместо того, чтобы прекратить гнусность, он взялся за прежнее: снова хлестнул Раттану с размаха, будто здесь Миланэ и рядом не существовало. Миланэ из тех, что знают себя в страхе, что знают свою решимость; правая рука рука сделала всё сама: большой палец придержал ножны, остальные вытащили сирну, и очень быстрым, подлым движением она снизу вверх взметнула её к телу льва. В памяти совершенно не отложилось, сколько ударов она нанесла, но никак не меньше трёх, так как всегда учили, что одного удара сирной мало, нужны несколько, нужны многие… Затем оттолкнула левой рукой, сделала шаг назад; лев упал очень легко, пугающе легко; он держался за живот, ничего не говорил и даже не пытался сопротивляться, только хрипел. Хлыст выпал ему из руки. Всё произошло само как-то собой. Далее был крик прямо в доме напротив, Раттана споткнулась и упала (или ей подкосились лапы — Миланэ было невдомёк), лев положил голову на землю и застонал. Она же стояла, держа сирну в правой ладони, и смотрела, как расплывается тёмное пятно на его одежде и слушала стон; по этому стону стало ясно — лев вряд ли увидит следующую зарю. — Раттана, дай какую-нибудь тряпицу, — попросила она, не глядя протянув руку. — Что? — прямо так, сидя на земле, глухо просила дхаарка. — Тряпку, вытереть сирну, — посмотрела на неё Миланэ, а потом с преувеличенным вниманием начала рассматривать свой кинжал. — Ты ведь согласна мне служить? — Да-да, сейчас… — засуетилась да, поднявшись. Получив в качестве ветоши превосходную салфетку с шитьём, Миланэ не без жалости к белизне ткани тщательно вытерла сирну, от пяты до острия, и заткнула её, куда полагается — не сзади за поясом, а слева. — Раттана, говорить буду я. Ты молчи, пока не скажу, — предупредила Миланэ. Та ответила, глядя на Ашаи и не обращая никакого внимания на обидчика, дела которого были совсем плохи: — Да-да, госпожа… Привилегия сохранения чести и неприкосновенности. Сейчас она должна полностью оградить Миланэ, как львицу-Ашаи, от всяческих неприятностей, тем более — наказания. ещё в Книге Сунгов, основном законе Империи, писано: «…если кто из простого сословия при всех среди бела дня и ясной ночи оскорбляет Ашаи, обращается к ней с презрением, открыто насмехается, нагло тянет когти без изволения, хватает её и так далее, и подобное, и тому прочее…», то Ашаи-Китрах может прикончить обидчика на месте. Но проблема в том, что лев с хлыстом, по сути, не угрожал Миланэ, не пытался её ударить; он бил дхаарку, что почти никак не наказывается по всей Империи; за такое — штраф, о котором стыдно упоминать. Поэтому её положение было непрочным, а потому следовало действовать и говорить верно, точно, безупречно. — Что происходит? — подбежал какой-то незнакомец — Лев — страж? — требовательно и уверенно спросила Миланэ (сейчас иной тон неуместен, нужно идти до конца). — Не… Я на шум прибежал. Что случилось? — показал когтем на умирающего. Миланэ не ответила. Стража прибыла быстро, в числе двух молодых львов вместе с дренгиром стражи в отличии септимарра, во всём облике которого читались бесконечная усталость и полнейшее безразличие к чужому страданию. Обидчик Раттаны был ещё жив, вокруг него собиралось немало голов, штук двадцать, они окружили Миланэ и Раттану вместе со стражами, но никаких попыток помочь льву не предпринимали. — Его ударила львица… преподобная? — Да. — Чем? — Сирной. И я попрошу льва представиться. — Маталу-Эссени, септимарр Марнской стражи. То же попрошу сделать преподобную. — Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара… Ашаи рода сенатора Тансарра из рода Сайстиллари. Страж-дренгир взъерошил гриву и с тяжестью выдохнул. — Осмотрите его… За что преподобная ударила сирной гражданина Империи? — Это — моя прислуга, — Миланэ указала на Раттану. — Она выходила из моего дома по моему поручению, как этот лев, имени и рода мне незнакомых, без причин напал на неё с хлыстом. Я вышла на улицу, чтобы совладать с этим безобразием, но лев начал угрожать мне, хотя прекрасно видел, что я надлежу к сестринству Ашаи-Китрах. Потом замахнулся хлыстом, отчего я была вынуждена ударить его сирной несколько раз. Это — рисковый, но единственный выход. — Ашаи не одета в… одежду Ашаи. — Ашаи-Китрах могут ходить в чём угодно, будь при них сирна и кольцо. — Но нет этого… как его… амулета. — Я — дисциплара, амулет Ваала обрету после Приятия. — Почему на доме нет знака? Конечно же, она не успела прибить на входных дверях дома ном — небольшой круг из железа, похожий на колесо от телеги, отличительный знак того, что хозяйка дома — Ашаи, символически обозначающий огонь Ваала. — ]Потому что я только сегодня в нём поселилась. — Тем не менее, если этот дом принадлежит Ашаи, то он там должен быть, — сухо и формально сказал страж, зачем-то напав на эту зацепку. Но Миланэ взять не так просто; она вняла старой мудрости сестёр: попала в неприятности — обращайся в Палату. — Дальнейший разговор будет вестись только в присутствии представителя Палаты. — Умер, — объявил второй страж. Неожиданно Миланэ нашла вполне уверенную, беспрекословную поддержку в толпе: — И поделом! — рычал зычный голос престарелой львицы явно склочно-шумного нрава. — Раффу сначала кричал на всю улицу, а потом и на Ашаи кричал. Допрыгался. Тьфу! — Не кричите, и так голова раскалывается. Иди в Палату… — отдал распоряжение дренгир стражи. — Пока не придёт представитель Палаты, я буду находиться в своём доме. — Если сиятельная не желает присутствовать при опросе свидетелей… Как угодно. Миланэ развернулась и ушла, за нею последовала её новая прислуга. Сильно хлопнув дверьми, словно пытаясь укрыться навсегда, дисциплара опёрлась о них в усталости и смятении: — Раттана… ты всё слышала… если будут спрашивать, говори как я, иначе несдобровать ни тебе, ни мне. — Госпожа, я скажу всё как надо. И по голосу она поняла: дхаарка скажет. — Раттана, как твоё имя рода? — снова присела Миланэ в столовой, за остывшим чаем, прямо как раньше, но лишь с той разницей, что теперь на её счету числилась ещё одна забранная жизнь. Одна и одна. Вместе — две. — Там, где я родилась, нет имён рода, — словно извиняясь ответила Раттана, хлопоча невпопад: то переставляла какие-то вещи на кухне, то что-то вытирала прямо подолом. — А где ты родилась? — спросила Миланэ, но лишь так, чтобы не оставаться наедине с мыслями. — Земли Мрамри, на пустошах Чивикена. — Это где? — с преувеличенной задумчивостью нахмурилась Миланэ. — Да там, где Норой. Это совершенно ничего не говорило. «Она отвечает так же, как я спрашиваю — как-нибудь. Ещё бы. Увидеть такое». — Так ты с юга? — Ой, я не сильна в сторонах мира, прошу простить. — По морю плыла в Империю? — попробовала Миланэ подступиться с другой стороны. — Нет-нет. Я его сроду не видала, море. Я с матерью ещё юной дхам приехала на повозке. Там ещё город был такой… Забыла. Те земли населялись листигами, кажется… «Как её занесло-то. Северо-запад». — Раттана, старайся не использовать слов родного языка со мною. Я их не знаю. — Как сиятельная прикажет. Я забыла просто. Я вообще вся разволновалась… Я… Я благодарна преподобной за то, что она защитила меня. Это всё так неприятно, так ужасно… И я прошу прощения за то, что доставила жуткие хлопоты своей хозяйке… — Раттана пала перед нею на колени. — Встань, быстрее. Так распорядилась судьба. Раз нам велено знаться между собой, то знай: я — Ваалу-Миланэ-Белсарра, скоро стану сестрой-Ашаи, но пока ещё — ученица. Родом из Андарии, юга Империи. — Хорошо, я запомню, хозяйка. Осмелюсь спросить — кто ещё будет со мной служить? — Пока лишь ты. Дисципларам не положено более одной прислуги. Миланэ, как обычно, неизвестно зачем сотворила маленькую ложь. Конечно, любая дисциплара может иметь в своём доме столько прислуги, сколько хочется и сколько позволяет здравым смысл, как и всякая Сунга вообще. — Ты ведь справишься сама? — Да, сиятельная. Миланэ взглянула в окно, где качались ветви кипарисов, усталые от изобилия окончившейся Поры Всхода. — А кто такая дхам? — «Молодая», по-нашему. Ещё не знала льва, но уже может. Были ещё какие-то вопросы в запасе у Миланэ, но тут дверь широко распахнулась, и без всякого стука да спросу. — Красивого дня, безупречная дисциплара! На пороге стоял высокий, статный лев с такой улыбкой, будто он прибыл на свадьбу, а не на дело об убийстве. Никакого сомнения о том не возникло — это явно служитель Палаты, причём не самого маленького ранга; все они носят вычурные ярко-красные плащи с большой серебряной цепью, множество всяческих побрякушек, буквально звенят с каждым шагом. За ним грузно и мрачно топтался страж-дренгир. — Сильного дня льву, — встрепенулась Миланэ. — Проходите. Тот мгновенно воспользовался приглашением; церемонно омыв лапы, приняв помощь Раттаны с полотенцем, он присел на маленький стул, ловко и вовремя подставленный той же Раттаной. — Я — полномочный представитель Марнской Палаты дел Ашаи-Китрах и охранения веры, — облокотился он широкой рукой на стол, улыбаясь, как солнце. — Зовут меня Фрай из рода Теннемарри, но для сиятельной я всегда буду просто Фрай. — Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара у порога Приятия, Ашаи рода сенатора Тансарра из рода Сайстиллари. — Ах, дисциплара… — мечтательно протянул лев и даже с некой сладостностью прикрыл глаза, будто вспомнив нечто изумительное. Но потом вмиг вернулся к прозе жизни: — Слышал, у сиятельной есть некоторые затруднения. Но, для начала пусть мы с преподобной пройдем… так сказать… — Признание. Понимаю. — Я ведь раньше не имел чести знать столь восхитительный цвет Сунгов, как Ваалу-Миланэ. — Похвала льва — моя высокая честь. — Да, красота безупречной ошеломительна… У сиятельной такая харизма! Ритуал Признания возник недавно, всего лишь двести с небольшим лет назад. Заключается он в проверке: действительно ли та, что выдает себя за Ашаи-Китрах, является таковой. Признание установило тот целый свод правил, уловок и приёмов, которые позволяли отличить настоящую Ашаи от той, кто искусно ею прикидывается (что не такая большая редкость в Империи, а тем более — за её пределами). До возникновения ритуала проверить истинность какой-либо Ашаи могла лишь другая сестра. Но потом ритуал быстро стал необходимой формальностью при общении Ашаи с представителями Палаты и Надзора; причём именно они имеют право инициировать его проведение при первой встрече. Абсолютно любая сталла, дисциплара и сестра должна знать, как отвечать на определённые вопросы, и демонстрировать некоторые вещи по запросу. — Прошу кольцо сестринства. Миланэ протянула ему левую руку. Лев очень бережно принял её ладонь и с большим чувством, пользуясь положением, потрогал каждый палец и коготь. Да, понятно: он страшный охотник до львиц, а тем более — львиц из сестринства. — Я прошу сирну. «Слава Ваалу, не попросил стамп. Он-то наверху, в спальне». С большим интересом Фрай рассматривал сирну с рук Миланэ (брать её в руки не вправе), прочёл на ножнах «Сестринство Сидны», затем попросил обнажить и пригляделся к мельчайшим следам крови возле рукоятки. — Моя игнимара может возжечься. — Я бы с большим удовольствием взглянул на бесконечно красивую картину, но я признаю твою сущность, Ашаи. — Я верна тебе, Сунг, — со словами Миланэ сирна снова спряталась в ножны. — Итак, в самых общих деталях наслышан об неприятности, но попрошу Ваалу-Миланэ поведать то, что приключилось. — Я находилось здесь, в своём доме, в который поселилась вот вчера, как тут услышала крик с улицы. Взглянув, поняла, что какой-то лев, рода и занятий мне неизвестных, совершенно недостойными словами бранит мою служанку Раттану, что шла по делу согласно моему поручению. Затем он начал сечь её кнутом; я вышла, чтобы прекратить гнусность. Объявив ему, что я — Ашаи-Китрах, а была я при всех отличиях, потребовала немедленно извиниться и удалиться прочь, на что в ответ он ответил мне самым неподобающим образом и замахнулся хлыстом. В итоге пришлось прибегнуть к защите личной чести и чести всего сестринства. Лев может взглянуть, сколь сильно преступник посёк руки моей служанки-дхаари, а эти руки служат Сунгам. Лев лишь с усмешкой развёл руки и сильно отклонившись назад, посмотрел на молчаливого дренгира стражи, хлопнув себя по колену. — О чём тут ещё говорить? Тот смолчал, и Фрай посмотрел на неё: — Дисциплара Сидны, служащая сенатору, убивает согласно привилегии бестолкового хама простой крови, дурного прошлого и тёмных занятий. И дренгир позволил довести дело до Палаты? Может, дренгир ещё заставит обращаться по такому очевидному делу к правдовидице? — Мне лишь нужно добро Палаты на завершение дела и уведомление просекутора, — подёргивал усы дренгир. — Добро уже у дренгира на руках. Ваал мой, тут было достаточно просто выслушать сиятельную и принять к сведению свидетелей. Всё. А, да, а что говорит та самая служанка? — Показания дхааров мы берём в крайнем случае, — не преминул отметить страж. — Ах, если убийство не крайний случай, то боюсь представить себе таковой. Давайте послушаем: дело её касается, понимаете ли, непосредственно. Тем более, что у наших преподобных не служит абы кто, а вполне пристойные дхаары. Прошу, не бойся. — Я вышла, чтобы отнести белье прачке. Только вышла, как тут покойный сир сказал, что я задела его баулом. Он был пьян. Начал ругать, потом бить хлыстом. Госпожа вышла и заступилась, поскольку я шла по её указу. Он начал на неё кричать и захотел ударить. Я хотела было броситься, чтобы он не трогал госпожу, но госпожа его, это, того… — Всё дело. Избавьте сиятельную от своей назойливости, ей и так пришлось пережить нелегкое, — Фрай показывал стражу небрежные жесты. — Безупречная дисциплара Сидны — прошу позволения откланяться. — Да хранит льва Ваал. — А сиятельной дарит дух. Всего хорошего, ждём у нас. — Удачного дня, — поспешил удалиться и страж. — Пусть воина хранит Ваал. Сильного дня. Лично спровадив обоих из дому, Миланэ закрыла входную дверь своего нового дома и безвольно сползла по ней, тихо расплакавшись под укрытием ладоней. Она плохо помнила, как её мягко, слово через одеяло, подхватили и уложили на кровать чужие руки; она думала лишь об одном: «Какая глупость, но я не могла иначе. Не могла иначе. Не могла…» Она никогда не желала забирать жизнь ни у кого из львиного рода. Вот ведь в чём дело: нету у Сунгов единой морали для всех. Что для воина — добродетель, для молодой андарианской львицы — порок, даром что Ашаи. Всё просто: андарианка дарит жизнь, не отбирает. Теперь, когда это случилось, она не чувствовалась в огромной пропасти проступка, ибо понимала: поступить так было единственной возможностью для её естества в тот момент; но общая нелепость, быстрота, даже обыденность случившегося угнетали до невозможности; а тем более то, что Миланэ не злого нрава, она никогда не желала чужой крови и страданий за просто так, она верила в то, что львица назначена дарить жизни, а не забирать их. Миланэ раз за разом вспоминала все мгновения, продумывала, как обычно бывает, бессмысленные варианты того, как могло всё приключиться. Разлёгшись на кровати, согнув лапу и покачивая ею, она то брала кончик хвоста в ладонь, то отпускала, и он безвольно падал на простыню. Раттана сидела возле неё, совершенно молчаливая, и подавала ей время от времени чаю, того самого, который она пила утром, но свежего. День только начался, но явно не обещал быть лёгким — внизу постучались. Раттана оставила кружку прямо на полу и поспешила вниз. Но очень быстро вернулась: — К сиятельной пожаловала львица. Желает наняться, — с каким-то виноватым видом объявила львица-дхаари. — О добрый Ваал, я не выдержу ещё одного найма! — застонала Ваалу-Миланэ, так и не вставая. — Что мне передать? — Уже есть прислуга — вот что. Вздохнув, Миланэ подняла чашку с пола и, покачивая её в руке, осмотрелась вокруг, по комнате. Деваться некуда: сегодняшнее происшествие бросит на неё жуткую тень, как в глазах патрона, так и перед сестринством Марны; стоило обдумывать, как лучше всего поводиться и рассказывать об этом случае, чтобы уберечь крохи репутации. «Невоздержанность — вот что скажут. Не удивлюсь, если патрон расторгнет отношения. “Убила Сунга ради дхаарки” — вот что скажут. И, вполне возможно, этот лев был почтенным главой семейства, у него есть большой род, много детей... “Укрылась за привилегией неприкосновенности” — вот что скажут». Сняла сирну с пояса, посмотрела на неё. «Сестринство Сидны». Откинула прочь, кинжал проехался по кровати, остановившись на грани: конец ножен висел над пропастью пола, но рукоятка ещё держалась на кровати. «Надо раскинуть Карру. Несомненно». Внизу был какой-то шум, даже перебранка. Миланэ притихла, насторожилась. Потом услышала шаги по лестнице. — Сиятельная, эта львица требует внимания, — первой вбежала служанка с растерянным видом. — Она требует благородную лично. — Однако, — только и ответила Миланэ, как тут на пороге предстала сама просительница: высокая, возраста силы — под сорок, внешности видной и презентабельной — узкий, тонкий нос, длинный хвост, небольшие, чуть прижатые уши, длинный и приподнятый в конце разрез глаз; окрас шерсти и черты говорили об истинно сунгском происхождении, по всему — Сунгкомнааса. Дочь Сидны даже заподозрила, что Раттана ошиблась, и это вовсе не кандидатка на прислугу, а некто иная. — Меня зовут Наамрая-Сали, я прибыла к преподобной. «Точно Сунгкомнааса». — Ваалу-Миланэ-Белсарра. Чем могу служить? — очень просто молвила дисциплара, продолжая возлегать на кровати, теребя кончик хвоста. — Это я с радостью могу служить преподобной, — встала Наамрая перед нею на одно колено, отчего Миланэ почувствовала себя очень неудобно, но делать с этим ничего не хотелось. — К безупречной Ашаи я отправлена сиром Хаши из рода Занирасси, который ранее, насколько мне известно, представлял сей дом для сиятельной, — чётко и уверенно чеканила она каждое слово. — Он направил меня в услужение; пришла я сама, поскольку, насколько известно, преподобной требуется — пока что — прислуга в одну душу. Вот моё рекомендательное письмо от сира Хаши, а вот ещё одно — от старшей сестры Ваалу-Ирмайны, у которой я имела честь служить пять лет. Я служу в домах сестринства Ашаи-Китрах вот уже двадцать лет, и знаю все тонкости подобной службы. Признаться, Миланэ опешила от такого послужного списка. Бессознательно она взяла письмо, но разворачивать не стала. Взглянула на Ратанну — та стояла у дверей, держа сложенные руки перед собой и глядя в пол. — Вот в чём дело. Сожалею, что столь добрая Сунга зря потратила ценное время, но у меня уже есть служанка, — скрестила руки Миланэ. — Но… насколько я знаю, безупречная лишь вчера прибыла в Марну. Неужели Ваалу-Миланэ столь быстро определилась? — встала просительница с колен. — Вижу, львица хорошо осведомлена о моих делах. — Но ведь я… у меня большой опыт… — Наамрая выглядела настолько растерянной, что дочь Сидны удивилась. — Я не требую отдельной комнаты, поскольку местная, могу покидать дом на любое время, если сиятельная прикажет. Тем более, сестринство Марны подтвердит мою преданность. Взяв свою сирну обратно, Миланэ поднялась и встала перед нею: — Мне лестно слышать, что у львицы столь много достоинств. Да хранит Наамраю Ваал. Теперь посмею просить львицу покинуть меня: мне нездоровится. — Эм… Спасибо. Я смогу обратиться, если появятся вакансии? — Несомненно. — Благодарю сиятельную за приём. Храню надежду на встречу. — Красивого дня. Снова усевшись за столом на кухне, Миланэ призадумалась. События дня наползали друга на друга; она уже чувствовала огромную усталость, но никак не могла увязать всё друг с другом. Хотелось ответов. Хоть каких-нибудь, что могли бы хоть немного прояснить вещи, внести ясность в туман судеб. А когда Ашаи желает подобных ответов — она обращается к мантике. Миланэ долго искала в своих вещах колоду Карры, и даже было испугалась, что потеряла её, а это — очень дурной знак. Но вскоре нашла на дне походной сумки, той самой, с которой некогда отправилась на Восток. Испытав огромное облегчение, Миланэ, тем не менее, никак не могла внять, почему Карра оказалась именно там. Опытная мантисса, она ничуть не смущалась чужих глаз, как обычно бывает с начинающими, потому просто воссела в столовой, храня ровную осанку, и начала раскидывать знаки для начала, не обращая внимания на Раттану, которая уже осмотрела малейшие уголки столовой и кухни, изучая наличие всякого добра и собрав изрядную кучу хлама, оставшегося после прежних хозяев в разных закутках. Непонятного было много, как всегда в жизни, но Миланэ как-то даже не знала, что именно спросить. «Пожалуй, спрошу о том, кого убила». Хотя нет. Это стоит сделать по-настоящему. «По-настоящему», — для себя усмехнулась Миланэ. — «Сколь порочные слова для этого мира». — Раттана, пойди на улицу и разузнай, кем был тот лев. — Да, госпожа. — И дотронься, пожалуйста. Сдвинь колоду, — протянула Миланэ ей ладонь со знаками Карры. — Вот так? — Раттана очень осторожно, даже с неким страхом, когтем подвинула колоду. — Спасибо. Служанка ушла справляться о несчастном льве, но далее был вопрос о ней самой; Раттана вообще понравилась Миланэ, у неё была своя харизма; она чувствовала душой её характер, тот самый стойкий, надёжный характер, который вырабатывается у личностей, прошедших тяжёлые жизненные испытания. Первым выпал знак из Сил, Эн-Энхелет — «Сосуд смешивающий». Вторым решил предстать перед Миланэ Сео, то бишь «Да». При данной постановке вопроса сочетание было лёгким, приятным для вопрошающего; почти всегда оно обозначало случайные, но необходимые судьбе встречи, последующую дружбу либо тесные отношения. Ответ знаков пока что был весьма конкретным, но не полностью удовлетворил Миланэ — ясно, как день, что они описывают их встречу, но не саму личность Раттаны. Она ждала, что именно выпадет из Душ Сверкающих; этим знаком оказался Халиран — «Верный вере». Миланэ реально удивилась этому, поскольку Халиран был её личным знаком, он почти всегда выпадал при вопрошении о строе её собственной личности (а таким вопрошением грешит всякая мантисса), обозначающий мягкость и согласие с миром, под которыми таились твёрдые принципы, верность, неуступчивость перед ликом опасности. Миланэ, долго вглядываясь в знаки, поняла главное: их встреча была неизбежной, и Раттана будет ей доброй прислугой. Собственно, с мантикой можно заканчивать — главный ответ получен — но она решила ещё раскинуть знаки на просительницу, ту самую Наамраю-Сали. Её вообще сильно удивило то, сколь представительная особа пришла проситься на работу прислужницы; тем не менее, Миланэ никогда не жила в столице и не имела служанок, а потому не могла знать здешних порядков. Но здесь Карра-Аррам поставила дочь Сидны в настоящий тупик. Давненько не бывало того, чтобы она не могла хотя бы приблизительно понять ответ собственной мантики. Конечно, ответы бывают верными, бывают не очень, но здесь перед глазами явился настоящий вздор: Сео — Асалад-Саахри — Нахалахет-Таррур. «Да». «Данное обещание». «Падающая чаша». «Эм… Пожалуй, доброчестная, но крайне расчётливая особа, разумная, со склонностью к… истерикам? Нет, не так. Я, наверное, всё же не так вопрошала, как мне теперь кажется. Это не её личность. Это её ситуация со мной. Да, она рассчитывала, что наймётся, имела здесь вполне определённые виды, полагая, что всё уже в кармане. А планы-то расстроились». Но осталась неуверенность. Внутреннее чувство молчало. — Как трактовать-то? — решила вытащить уточняющий знак. Выпал Эмалви-Миланэ — «Львица духа». Родной знак всего сестринства Ашаи-Китрах. — И всё же? Нассарар-Саалхим. «Одежды лжи». Миланэ сгребла в кучу знаки, глубоко вздохнула. Вдруг подумалось о том, что Карра не хочет с нею говорить. — А ты хочешь мне отвечать? Сео. «Да». Ответ прямее некуда. — Кто я? — громко и вслух говорила Миланэ, словно лет десять назад, когда она только училась Карре. Кто? Эмалви-Маим. Идеально-издевательский ответ. — Так что за личность эта Наамрая?.. — чуть ли не заклиная энграмму прорычала Миланэ. — Сиятельная, — быстро распахнулась дверь и на пороге явилась Раттана с озабоченным видом, — я прознала об этом льве. — И? — Он был карточным игроком. Не работал. С преступным прошлым. Без семьи. Пил в последнее время. Весь квартал уже знает, что Ваалу-Миланэ, защищаясь, убила его. И все на нашей стороне! Миланэ промолчала. Собрала знаки обратно в колоду, кроме вытянутого как раз в тот момент, как зашла Раттана; дочь Сидны взглянула на него. «Одежды лжи». * * Тансарр, из рода Сайстиллари, услышав лет десять назад, что он станет сенатором Империи, лишь бы рассмеялся в ответ. Этот взлёт по ступеням сложной лестницы общества Сунгов случился благодаря большой удаче, влиятельным знакомствам в среде купцов, латифундистов и цеховиков, а также супруге. Первая далась ему просто от рождения; вторые появились у него частично благодаря старым знакомствам отца, частично — благодаря уму самого Тансарра; третью он нашёл в магистрате родного города в провинции Хольц, куда двадцатилетняя Ксаала пришла по какому-то делу. Они разговорились ни о чём; Тансарра изумило то, сколь сильно Ксаала отличалась от местной толпы: у неё были вполне светские манеры, пристойный способ вести беседу, так что даже Тансарр устыдился первоначальной мысли, будто бы это простенькая торговка либо хозяйка лавки. Слово за слово, оказалось, что Ксаала издалека — из Найсагри — и приехала обосноваться; как она сама выразилась: «Начать жизнь сначала». Тансарр удивился такому обороту, поскольку Ксаала была совсем молода. Как бы в шутку он предложил ей бросить всё и поехать в Хас, город в Андарии, куда направлялся по делам — брать огромный займ. Бросила. Поехала. Это быстрое, мимолётное, даже несерьёзно-авантюрное знакомство и привело их к супружеству. Как оказалось, львица Тансарру досталась что надо. У них родилось двое сыновей, с разницей в три года, по характеру — полные противоположности. Старший — практичен, смекалист, деловит и крайне самостоятелен; когда исполнилось девятнадцать, добровольно ушёл в Легату, и чтобы сын не попал на Восток, влиятельному отцу пришлось втайне похлопотать; вернувшись, старший сын попросил скромную сумму, собрал нехитрое добро и уплыл на юг, в Кафну — искать жизни. Он её вполне нашёл, разбогатев на поставках хлопка. Ни в чём не нуждаясь, он писал короткие, вежливо-формальные письма домой и отказался от всяких претензий на большое отцовское наследство в пользу младшего братца, Синги. Тот же не слишком заботился о прозаичных жизненных делах. Главным его занятием было праздношатание по Марне в поисках приключений, развлечений и знакомств. Вольный слушатель в Марнском университете, захаживал туда раз в месяц для виду либо посвящая себя аж на целую неделю какому-нибудь курсу. У него наличествовала некоторая собственность — несколько общих домов, которые он сдавал в ренту, и кузнечный цех, хотя в кузнечном деле он не смыслил ничего. С этой собственности, подаренной отцом на совершеннолетие, Синга безбедно жил в своём доме, в котором Синга почти всегда отсутствовал — всё свободное время, которого было полно, проводил у друзей, знакомых и знакомых знакомых. Круг знакомств — воистину впечатляющ; по большинству, это были молодые особы патрицианского происхождения либо отпрыски богатых родителей. Но также он не боялся никаких двусмысленных и даже откровенно странных знакомств: его можно было заметить в компании рыночных актёров, бригадира грузчиков, непризнанных писателей, рыночных музыкантов, старой куртизанки и так далее. Всю эту публику он без зазрения приглашал к себе домой или веселился с нею в самых разных местах, порою удивительных и даже недостойных Сунга его происхождения. Казалось бы, родители должны придти в ярость от такого поведения сына, отмахнуться от него. Но Синга всегда имел чувство границ: никогда не занимался дебошем и пресекал, насколько мог, попытки побуянить у других, друзей своих никому не навязывал; он никому не желал зла, не плёл интриг, не пускал сплетен (хотя знал их бесчисленное множество), был лёгок в общении, постоянно в добром настроении, лиричен. Он сочинял лёгкие стишки, чем забавлял львиц всех возрастов, неплохо рисовал, а также имел пристрастие к сложению стихов; последнее увлечение Синга считал в некотором роде серьёзным, и читал их лишь самым близким друзьям. Миланэ связала свою жизнь с необычным родом. Но и сама он — далеко не проста и кристально ясна. Ваалу-Миланэ-Белсарра, собравшись с духом и силами (кои растаяли от утреннего происшествия), облачилась как подобает и прибыла в дом патрона далеко после обеда. В доме не было никого, кроме Ксаалы и многочисленной прислуги; хозяйка хорошо встретила, провела в атриум, предложила еду с напитками. Около часа прошло в совершенно посторонних и непринужденных беседах, обычных для львиц. Потом хозяйка приказала принести кое-что крепче хереса, и тому нашелся повод: — Сегодня — праздник вступления нашего Императора в исполнение воли Ваала. Сколько уже прошло? Девять? Нет… Десять лет. Замечательная дата. — Завсегда я не успеваю проследить за праздниками, — засмеялась Миланэ, — особенно если приезжаю в Марну. Вообще, Ксаала оставляла не совсем обычное впечатление, даже двойственное. Она была львицей сосредоточенной души, умеющей волить — это чувствовалось. Миланэ видела, что та продолжает приглядываться к ней, старается нащупать её то сильные, то ли слабые стороны, то ли всё вместе; в воздухе витала своеобразная настороженность. Тем не менее, Миланэ решила, что знаются они между собой всего ничего, а потому небольшое напряжение вполне естественно. — Может, вам возжечь огонь Ваала в доме? — Сегодня не желаю тебя утруждать. Чувствуйся, будто дома, и не думай об остальном. — Это совсем не утруждение для меня, но прямая обязанность. — Служанки только вчера принесли огня из Дома Сестёр. Затем пошёл разговор о Синге. Мать изъявила чрезвычайную откровенность, прямо предупредив, что младший сын — плут-бездельник, известный своим беспутным образом жизни; поэтому Ваалу-Миланэ, находясь в его обществе, должна помнить об этом, и строго одёргивать, если почувствует необходимость; также она вовсе не обязана потакать любым его прихотям, в том числе тем самым, обычным для молодых львов; Миланэ вообще может не проводить свободное время в его компании, если посчитает нужным, так как некоторые привычки Синги могут бросить на неё тень, как на добрую Ашаи-Китрах. «Вот так-так», — только и подумала Миланэ, изрисовав в уме совсем другой образ Синги за все эти дни. — Мне он показался приятным собеседником, — поторопилась сказать Миланэ, причём вовсе не соврамши. — Не могу сказать, что он плохой. Нет, вовсе не плохой. Он не зол, не распутен. Просто… непутёв. А вот, лёгок на помине. Широкий шаг, распахнутые объятья, улыбка. — Здравствуй, мама. Миланэ! Вот кого я рад видеть! — Ваалу-Миланэ! Сколько раз тебе говорила! — пригрозилась мать. — Ничего-ничего, мы уже перешли на «ты», — вежливо улыбнулась Миланэ, принимая его объятья; она была уверена, что это будут классические, осторожно-лёгкие объятия, принятые в патрицианской среде. Как бы не так. Аж плечо заболело. — Мама, можно я украду нашу Ашаи и… — Нельзя. У нас важный разговор, а потом ещё придёт отец, он имеет к сиятельной дела. Иди. — Жаль, — безо всякого сожаления взмахнул он руками. — Мы ещё скоро увидимся, пока. — Да хранит тебя Ваал, — кивнула ему Миланэ и посмотрела на Ксаалу. Только она села, как тут кое-что случилось. — Что там ещё? — навострила уши Ксаала, увидев поверенного гонца своего мужа, который буквально ворвался в двери. — Сир Тансарр желает справиться, всё ли хорошо у Ваалу-Миланэ-Белсарры. — Да, вполне. А что за такая поспешность? — Поступили сведения, что на сиятельную утром напали. Ей пришлось защищаться и убить обидчика. Сир Тансарр хочет знать, как себя чувствует Ваалу-Миланэ. — Пусть лев передаст, что всё хорошо, нечего волноваться, — поспешила уверить дочь Сидны, поднявшись. — Так что, собственно, произошло? Нунсий, а ну-ка объяснись, — изумлённо потребовала Ксаала. Хоть совсем не хотелось, Миланэ начала пересказывать утренние события. Она поведала Ксаале примерно ту же полуправду, которую сочинила для стражей. Та слушала рассказ очень внимательно, лишь иногда чуть кивая; на её лице не проступило ни тени отвращения либо неприятия. — Прискорбно, что так случилось. Но тому шакалу — поделом. Даже не стоит вспоминать о нём. Кстати, у тебя прислуга из дхаарок? Закономерный вопрос. Следовало ожидать. — Не хочу чтобы мне служили Сунги. Я сама служу Сунгам. — Не всякий лев осмелится так защитить свою львицу, как ты защитила свою служанку. — Так если львов нет — что делать? — И то верно. Ашаи с душою воительницы. — Ну нет, — усмехнулась Миланэ, — сколь говорит мой опыт, мне не нравятся войны. — В самом деле? — необычно оживилась Ксаала, даже очень. — Не нравятся? — Конечно нет. А разве есть те, кому они к душе? — Конечно есть, — с бесконечной уверенностью отрезала Ксаала. — А о каком опыте ты упоминала? — Не знаю, как объясниться… — с неохотой ответила Миланэ, качая головой, свершив соответствующий жест. Хозяйка настаивала на продолжении темы, и Миланэ пришлось поведать, как она несколько лун провела во Втором Восточном Доминате. Снова оно, снова прошлое... Один день, одна ночь. Оно ввергало в глубочайшие размышления, трепет, дрожь души; никакие бури жизни не смогут смыть его. «Ваал мой, “Снохождение”. “Снохождение”. Снохождение. Я в Марне ради него… Все эти дни ведомы им. Что за рок? Кровь предков, чем я живу? К чему стремлюсь? Есть у меня кольцо Ваала на безымянном пальце, есть патрон, есть дом, есть родные, есть будущее, есть тёплое ожидание бесконечной вереницы жизненных радостей — никаких волнений! Но к чему стремилась та ученица Вестающих, что держала его у сердца? Почему меня влечет то, что привело её к смерти? Оно ли её привело к гибели? Снохождение?», — посмотрела Миланэ на открытое небо, заключённое в рамку атриума. — Я вижу, что тебе, моя Ашаи, больно воспоминать. — Не совсем так… Просто… — Объяснений не требуется, — молвила Ксаала и хлопнули три раза в ладоши. — ещё вина сиятельной, быстрее. — Нет, благодарю. Больше не надо. Тут вдруг, постучав по полу, распорядитель дома объявил, что домой вернулся хозяин. Тансарр, бодрый, напористый и властный, в тоге сенатора, подошёл к ним. Он тепло поприветствовал Миланэ, провёл маленькую, совершенно ненужную беседу с женой (ради этикета — поняла Миланэ), и начал расспрашивать свою Ашаи рода о новом доме («Понравился?» — «Очень!») и об убийстве обидчика. Тансарр отметил, что слух разнесся очень быстро и восхитился её поступком. — Истинная андарианка, истинная Сунга, — несколько раз сказал он. Вскоре они пришли в его рабочую комнату. Она отметила, что окна в ней необычно маленькие, двери кованы железом, а ключ — размером с ладонь. — Рад, что ты пришла ко мне перед Приятием. Знаю, что время перед ним весьма сложное, потому не хочу обременять. Правда, у меня есть много дел, с которыми ты можешь помочь прямо сейчас. — Я готова, мой патрон. Выяснилось, что Тансарр — крупный заимодатель; займы давал он далеко не случайным львам, а только старым патрицианским родам. Многие из них, несмотря на громкие имена рода, претерпевали весьма незавидное — по их меркам — денежное положение; зная тягу патрициев к роскоши и сорению деньгами, Тансарр, вместе с очень скромными процентами, получал лояльность и зависимость множества патрициев, которые своим влиянием могли в ответ помочь его делам. Всё было с займами хорошо; тем не менее, существовала загвоздка: у него до этого не было Ашаи рода, и патриции приходили на подписание договора займа со своими Ашаи (при договорах займа патриции традиционно приглашают для стампования только их: приглашение нотара — дурной тон). В среде высоких деловых кругов существует негласное «правило двух»: крупная сделка должна быть скреплена заверителями с обоих сторон. То бишь желательно иметь двух Ашаи-Китрах, с каждой стороны. В целом, проблема могла полностью решиться приглашением любой сестры со стороны, которая за вполне разумную плату могла застамповать договор, но Тансарр, по какой-то причине, не желал к такому прибегать. На осторожный вопрос Миланэ, Тансарр расплывчато и весьма бегло объяснил, что просто не желал посвящать чужих — даже если это Ашаи — в свои дела. Теперь им, а точнее, Миланэ, следовало заверить десятка два сделок, а ещё точнее — добавить свой стамп к уже существующему. Такая процедура вполне допускалась, но с непременным условием присутствия обоих сторон. — Отличный повод познакомить моих друзей с тобой, — так об этом сказал патрон. Миланэ небеспочвенно выразила сомнение в том, что она имеет право сейчас перезаверять такие сделки. Формально, стамп ученицы-дисциплары имеет почти такую же силу, как и сестры. Но каноны сестринства крайне не одобряли участие стампов дисциплар в больших сделках. Тансарр как-то не учёл этого, и поэтому сидел, в раздумьи потирая прекрасно ухоженную гриву с проседью. Миланэ смахивала несуществующие пылинки с рукавов, попеременно то поднимая взгляд на патрона, то опуская. Лапа за лапу, по своей привычке (поза допустима для Ашаи-Китрах), соединив ладони крест-накрест, не смыкая пальцев (жест одобряется для Ашаи-Китрах); подбородок не опускать; хвост к лапе. — Положение не тупиковое. Можно в каждом случае приглашать и тех Ашаи, что стамповали договор, — наконец предложила Миланэ. — И что это даст? — поднял он взгляд. — Я могу у них спрашивать разрешение на размещение своего стампа. — Как у вас всё сложно, однако, — с неким сарказмом сказал Тансарр, усмехнувшись, но с таким вариантом вполне согласился. Дело не ушло в долгий ящик: Тансарр, долго приглядываясь к списку, наконец повелел пригласить некоторых своих клиентов. И пока они шли, из большого сейфа вытянул листок жёлтой бумаги, протянул его дисципларе. Некоторое время Миланэ рассматривала его. Что тут сказать? Список «перемещенного имущества из крепости Мвейл в лагерь Четвёртого легиона 12 дня 1-й Луны Вод 809 года Э. И.». Кратко объяснялось какой-то сестрою-Ашаи, что «настоящим заверяю, что нижеследующее имущество было перемещено вышеозначенным днём в целости и сохранности». Подпись, стамп, дата. — Что скажешь об этом документе? — Я мало что в нём смыслю. Но кое-что могу поведать. Стамп настоящий, бывшей воспитанницы Криммау-Аммау, Приятие у неё состоялось в 796 году. Оттиск необычно бледный — вероятно, у неё кончилась киноварь. Писала бумагу одна особа, и вряд ли это была сама Ашаи. Эта же особа подписалась за саму Ашаи. Мало того, что подпись небрежна и неумела — а ученицы Криммау-Аммау тратят годы на каллиграфию — так ещё неверна. Одна из нас никогда не напишет номен без приставки «сестра» либо «старшая сестра». Такое впечатление, что некто составил этот документ, а Ашаи его лишь застамповала. Но никакая сестра не позволит за себя расписываться. Возможно, стамп украли… Но какое отношение к нашим делам имеет этот, позволю допустить, что фальшивый — список? — Никакого. Кое-кто самым отвратительным образом проворовался, вот и всё. Усевшись обратно, он впился в неё взглядом. Надолго. — Ваалу-Миланэ, я хочу сказать вот что, — начал чеканить он, и Миланэ навострила уши. — У меня, точнее, у моей семьи… а если ещё точнее, то и у моих политических сторонников есть некоторые недоброжелатели, которым не нравятся некоторые мои — вполне честные, прошу заметить — взгляды. Я считаю своим долгом предупредить мою Ашаи рода об этой… особенности, и прошу быть внимательной. Держать уши настороже, выражаясь простым языком. Я был бы рад узнать от моей Ашаи о любых пересудах, слухах, странностях... возможных интригах… так далее. Скажем так, без этого в моей деятельности никуда. Было очень заметно, с каким огромным тщанием Тансарр подбирает каждое слово. — Как верно отметил сир, в жизни видной политической особы не может не быть врагов, да и просто оппонентов. Смею заверить, что я постараюсь защищать интересы моего патрона настолько, сколь в моих силах. — Идёт. Мы друг друга поняли. Ещё здесь… и здесь, — торопливо закрыл тему Тансарр, протягивая ей закладные для изучения. Дело у Тансарра очень быстро поспевало за словом: первый заёмщик пришёл где-то через полчаса. Это был лев с равнодушной мордой, с виду неприятный и скользкий тип лет сорока, тёмный. Он уже знал, что у Тансарра появилась Ашаи рода, потому без всяких возражений согласился прибавить новый стамп. Пришел он сам, потому Миланэ ничего не оставалось делать, как рискнуть и заверить закладной договор. Второй заёмщик с порога начал восклицать: — Святые предки, мой дорогой друг Тансарри, что такое? Земля перевернулась, молнии сошли с неба, мы пришли в Нахейм? Что случилось за эти дни, чего я не знаю? — подошёл он к её патрону и они поприветствовали друг друга по патрицианскому обычаю: обнялись, держась за локти. — Мой дорогой друг, о чём ты говоришь? Я нашёл повод, чтобы познакомить с моей Ашаи рода. Приглашаю к знакомству: Ваалу-Миланэ-Белсарра. Миланэ пришлось самым приветственным и ласковым образом отвечать на нескончаемые лестные слова старого льва. Этот тоже пришёл без своей Ашаи, что заверяла сделку, поэтому снова пришлось взять на себя всю ответственность. Третий пришёл, наконец, со своей Ашаи, сестрой лет тридцать, невероятно высокой львицей с зелёными, попросту изумрудными глазами. Бывшая воспитанница Сидны не могла отказать младшей сестрёнке: — Я не против. Приятие через неделю. Уже Ашаи рода. Четвертый был недоволен, как и его сестрина: — Не даю согласия. Покуда видано? Вот будет Приятие, станет сестрой — тогда сколь угодно. Не вольно распоряжаться правами сестринства как вздумается… Все эти обыденные хлопоты заняли уйму времени и сил. Потом был поздний ужин с разговорами ни о чём. Миланэ возвратилась домой уже за полночь и мгновенно завалилась спать, еле успев раздеться.