Снохождение

Глава XVII «Кажется, здесь». Вывески нету, потому Миланэ несколько раз посмотрела на клочок бумажки, на котором был записан адрес, данный ей две недели назад в Сармане. Как назло, вокруг нет ни души, чтобы спросить. Дисциплара вошла. Хлипкая дверь открылась необычно туго — оказалось, что мешал какой-то мешок, валявшийся на полу. Помещение представляло собою комнату шагов десять на десять, с низким потолком, тёмное; по трем стенам стояли ветхие книжные шкафы. Почти в центре находился высокий стол или низкая стойка — нечто среднее. На нём царил невообразимый хаос и лежал тёмный, бронзовый колокольчик. Всё это казалось заброшенным. Миланэ очень осторожно звякнула колокольчиком, в пыльной тишине звук выдался резким, неприятным. — Иду, иду… — прорычал низкий, недовольный голос из глубин дверного проёма. На свет выполз, не иначе, поседевший худощавый лев с длинной гривой, давно не видевшей ухода и ножниц; вид у него был чрезвычайно недовольный и заспанный. — Прошу прощения… — поняла Миланэ, что она не вовремя. — Такое случается со львами — они спят, — развёл руками лев. — На входе висела табличка: «Обед». А я в обед всегда сплю. Ночью вот спать не могу, а днём — пожалуйста. — Не заметила, мои глубочайшие извинения. Если лев пожелает, я удалюсь до более удачного времени. — Чего уж там. Разве будем ссориться? Не стоит. Слушаю, благороднейшая. — Насколь я хорошо понимаю: лев — сир Хас? — Точно так, к услугам маасси. Хоть Миланэ и была при всех отличиях Ашаи-Китрах, лев почему-то обратился к ней по-светски. То ли стар, то ли слеп, то ли идёт на принцип. — Я пришла ко льву по одному важному, личному делу. От сира Морниана из Сармана. — Аааа… Морниан. Хм. Миланэ протянула ему монетку, которую получила в Сармане. Без тени удивления и без всякого вопроса он спрятал её в карман, похоронив тайну её значения. — Что ж, пошли. Они спустились по крутым, жутко скрипящим ступеням в цокольный этаж; слабый свет пробивался из маленьких окошек вверху. Хас обернулся и вопросительно посмотрел на неё. — Мне нужна книга «Снохождение». Малиэль. Лев слышал о такой? — «Снохождение»? Малиэль? Он молчал очень долго, ну очень. Но молчала и Миланэ, не теряя терпения. — Как-то сложно припомнить… То вроде припоминаю… то вроде нет, — наконец, ответил он, делая замысловатые движения пальцами. Но дочь Сидны оказалась подготовленной к такому повороту: храня тонкий нюх на алчные личности, она быстро вняла, какой манер разговора нужно принять в этом случае: прямой и деловой. — Сколько это может стоить? — мягонько осведомилась она. — Две сотни, — вмиг ответил он. — Вот, пожалуйста. — Прошу учесть, сиятельная, — поднял он коготь. — Не хочется обидеть, но должен предупредить: я старый, больной лев, доживающий годы. Конечно, можно отправить в холодные стены и меня, и Морни. Но пусть благородная поверит: нас всех за это можно упечь. Всех книжников. — Клянусь кровью предков, что пришла без ножа в рукаве. Почесав гриву, сир Хас сел на ящик: — Я знаю мало об этой книге. Она у меня вроде была, но сейчас вроде нет. То ли 650-й год, то ли 640-й. Написана Ашаи-отступницей. Похожа на вероборческие памфлеты Хольцианского кружка, перемешанные с какой-то фрагментарной мутью. Особой ценности в кругах коллекционеров не представляет. Книжка дрянная, в смысле качества перепечатки. Подпольной, конечно. — Сколько стоит узнать, где сейчас книга? Я хочу купить экземпляр. И я много могу потратить. Он махнул рукой. — Эта книга не стоит усилий и трат… Хранить её для коллекции нет большого смысла — она не имеет ценности, как объект книжного искусства. Как литература свободного духа она тоже слаба: есть значительно более мощные вещи, с которыми «Снохождение» и рядом не стояло. И это не только моё мнение, все знатоки подтвердят. В общем, обычная литература чёрного списка, второго сорта. Биография этой Малиэль самая заурядная, с душком безумия. Правда, слыхал, что есть подпольное издание хорошего качества, очень редкое. — Хас пусть скажет: сколько? — потрясла Миланэ увесистым кошелем. — Ээээхе… К чему катится мир! Ашаи-Китрах разыскивают абы какие чёрные книжонки за такие деньжищи. Не буду умножать зла в мире. Сейчас… Миланэ закрыла глаза, глубоко выдохнула. Слова Хаса не произвели на неё никакого впечатления. Она не чуяла страха, не чувствовала того, что преступает черту всякой добропорядочности. Теперь у неё будут свои тайны. Это будет её злая мудрость. Она теперь на себе проверит, что стоят слова Малиэль, она теперь попытается вырваться из цепей мира. «Цепи зла», — ниоткуда вспыхнула стрела слов в сознании. — Вот, — Хас осторожно протянул ей невзрачную серую книжку, сдув пыль. — Но у меня есть вещи получше. Если вероборчество, так вдребезги! Взять вот «Вечная ученица». Или там «Цепи зла», — говорил он, и Миланэ вздрогнула от неожиданности. — Или «Трактат о смерти, душе и прочих глупостях». Сиятельная желает? — Нет-нет… Не сейчас. Я могу выйти наверх и ознакомиться? — Ладно. Для сиятельной — восемь сотен. Почти даром за такой риск, — намекнул Хас на немедленный расчёт, но Миланэ уже шла вверх по крутым ступеням. Ей не терпелось взглянуть. Она подошла к окну, села за стол. Простой, изрядно потрёпанный временем твёрдый переплёт без всяких украс, только в правом верхнем уголке кто-то начертил две буковки: «Сн». Миланэ ожидала, что книга будет потолще, хорошо помня книгу в крови и в библиотеке. Верно, тонкая бумага и плотный набор сыграли свою роль. Опершись плечом о стенку, Миланэ открыла книгу; вместо столь вошедшей в память титульной страницы увидела нечто очень странное и дурно-неприличное. Ах, клыки и когти! Что это?.. Это? Придерживая одной рукой страницу, другую Миланэ-ученица приложила к щеке, как всегда делала в большом удивлении. Она сощурилась и пригнулась поближе, потом даже придвинула книгу к самому краешку стола, чтобы получше рассмотреть нарисованное. Там была изображена голая львица во весь рост, что обнимала руками плечи и жеманно запрокинула голову вверх-вбок; стиль вполне напоминал картинки на неприличных открытках; через страницу стало понятно, что это, должно быть, сама Малиэль: Голые истины! Ничего, кроме ИСТИН! Ничего такого она не видела во книге в крови. Ладно. Перепечатники, а тем более нелегальные, любят побаловаться и пошутить. Шутки, однако, с дурным вкусом. Следующая страница. Снохождение свободные ото лжи опыты противлению вечному ОБМАНУ Сунгов «Проклятье, а где продолжение титула? Он неполон! Да ещё исковеркан». А слово «обман» было набрано значительно большими буквами, чем остальные. Миланэ не вытерпела и быстро пролистала книгу, придерживая страницы когтем большого пальца. Прочих иллюстраций не оказалось, хотя в оригинале их было немало. Открыла на произвольной странице: …когда-то я полагала, что можно довериться хоть одной сестре. Обман, обман! О, моя священная наивность! Перевернула дальше. Дальше шли рецепты какого-то чудодейственного нарали, советы по обработке ибоги для того, чтобы «торкнуло сразу и наверняка», личные проклятья каким-то безвестным сёстрам и ещё невесть что. Правда, Миланэ узнала одну из глав — «Мысли, рожденные из моих снохождений», которая здесь почему-то не имела названия; также знакомыми выдались и некоторые описания виденного во снах. Впрочем, дальше было хлеще: …Естественно, что простая душа не получает никаких Даров Духа, ни Тайн — всё это бессмыслица для неё. Поэтому я предупреждаю всякую Настоящую Душу, что если она изучит эти писания, прочтет, исследует и поймёт их, то не должна относиться к ним, как ко внешнему, а должна сделать их предметом Размышления и Ощущений. Если некто стремится найти Истину, или Откровение, а тем более — во снах, то прежде всего должно определиться — с какой Целью Душа хочет познать эти Тайны… …Желание, или Воля, есть проявление или манифестация единства, когда оно желает или волит себя. Воля — пробуждающееся желания. Таким образом, существует три вида сил во Вечном Единстве, то есть Единство представляет собой волю и желание самого себя: Наслаждение является острием Воли, и Вечной Радостью восприятия для неё, Настоящая Душа соткана из Могущественных Поступков, и всё это сходится к одному — к небывалой Силе Снохождения, которое даёт нам Ключ для закрытия от мира… …Я не буду больше упоминать об безумно узком и самодовольном способе мышления Сунгов и, тем более, всех «правых» Ашаи-Китрах. Они понимают Ваала, как отражение своего «Я» в Духе, и больше ничего. «Я есть Сунга, я — Ваал», — кричат они. Несчастные. Ваал, или Мировой Дух, или придумай название — это Вечное, Непознаваемое, Бесконечное единство, которое показывает себя в себе, из Вечностей во Вечности, посредством всех нас, обладающих Духом, Сознанием и Разумом. И Знание этого Духа — единственная задача, достойная Настоящей Души, решаемая с помощью Снохождения… Текст пестрел подобной труднопостижимой галиматьей — от чтения одной страницы начинала раскалываться голова. Впрочем, содержались и такие вещи, насчёт фальшивости которых Миланэ не обрела уверенности: …Я к вероборчеству отношусь лично, а вовсе не умозрительно. Я вывожу своё пристрастие к нему из личных несчастий — тех, в которых замешаны Ашаи-Китрах, да и все Сунги вообще. Меня не признали посреди этого рода, им не нужны мои склонности, я для них — выскочка, плохая львица, наследница бунта. Мне было отказано даже не в признании, а в простой возможности спокойно жить… Было такое впечатление, что какой-то варвар, перековеркав текст на свой дикий лад, подставив сентенции больного или тёмного ума, выдал его за собственное творение. Некоторые пассажи выдались ей знакомыми; но даже под страхом казни Миланэ не смогла бы ответить, где она встречалась с подобным стилем. Текст был фальшивым, без сомнений. Подделкой. Надувательством. Он не имел ничего сходного с тем самым «Снохождением», на которое она подспудно ждала столько времени, на встречу с которым хранила надежду. Дочь Сидны ощутила, что страшно хочется куда-то запустить эту ветхую фикцию в дешевом переплёте. Или в кого-то. Она взъярилась, тем самым гневом, что всегда спал в ней, в милой, обходительной дисципларе сестринства Ашаи-Китрах. И только верная воля, привычная повиноваться хозяйке за столько лет, удержала её. — Это — не настоящее «Снохождение». — В каком роде ненастоящее? Что это значит? — От «Снохождения» Малиэль Млиссарской здесь только название. Всё остальное — гнус. Лев пожелал меня обмануть? Когда Миланэ в гневе, то это почти не заметно. Почти. Можно увидеть, как с каждым словом у неё чуть обнажаются клыки. — Право, и в мыслях не… Так, львица погодит. Что с ним не так? — взял он брошенную на стол книгу, начал торопливо листать. — Какие, прошу заметить, дефекты? Да, она не в идеальном состоянии… — Оно ненастоящее! Мне нужно настоящее! — У меня есть лишь такое. И в других есть лишь такое. — Каких других? — А вот этого, пожалуй, не стану говорить. Вообще, наше общение кончено. Всего, львица соизволит, доброго. — Оно должно быть иным! — Должно. Не должно. Вот, деньги обратно. Чтобы не обвиняли в чём. А если придёт ко мне Надзор или ещё кто, так пусть приходят. Я уже своё доживаю. — Я прошу прощения у льва… Не сдержалась. И всё же: разве это и есть… то самое… «Снохождение»? — Естественно! — возмутился Хас до крайности, аж припрыгивая на месте. — Именно так и выглядит эта книга! Я же говорил: есть ещё хорошее издание, в лучшем переплёте. По содержанию они идентичны. Все перепечатки берутся с этого издания, — потряс он книженцией. — Ваал мой, лев знает, как я могу взглянуть на иные образцы? — Однако, как это в манерах Ашаи-Китрах! Набрасываться на того, кто по твоей же просьбе, рискуя свободой, продает вероборческую литературу! Призывать Ваала в поисках таких книжек! «У старика большой зуб на нас», — сделана уверенный вывод Миланэ. Что тут скажешь. В обществе Сунгов это не такая большая редкость. Но лишь очень немногие из них решаются открыто раскрыть свои взгляды. — Не надо ничего возвращать, — отторгла она его несмелую ладонь, что протягивала деньги обратно. — Пусть сир скажет, куда стоит обратиться. Жадность и гордость боролись в душе Хаса. Его глаза бегали, в руках он вертел непродавшуюся книжку, доставившую сегодня столько неприятных хлопот. Это нужно было проснуться, потратить время и, наконец, узнать, что капризной Ашайке, видите ли, она не понравилась — что-то там не так. А что там может быть так? Чего она ждала от запрещённой литературы? Высокого качества печати? Правильных идей? Расчетливость победила, и он быстро назвал два адреса; Миланэ попросила их записать, но Хас наотрез отказался, потому пришлось всё сделать самой. Путешествие продолжилось. Миланэ пришла в ещё один книжный магазин; потом не постеснялась посетить дом книжного коллекционера на севере Марны. В первом ей очень вежливо отказали, притворившись, что ничего не знают о подобной книге. Она, конечно, чувствовала ложь эмпатией: хозяйка лавки врала так незатейливо, что и львёна уличила бы её в неискренности. Во втором доме приняли настолько хорошо, что Миланэ и мечтать не могла; пересказав этому коллекционеру — худому, высокому льву аристократической внешности, очень холёному, надменному в облике — свои поиски «Снохождения» как возможно откровеннее, дочь Андарии обрела его доверие. Естественно, множество деталей, а тем более случай с ученицей Вестающих, Миланэ опустила; тем не менее, она всё-таки рисковала, столь открываясь незнакомому льву. Но тому было не понаслышке ведомо стремление к искусству и книгам. Он пригласил к личные покои, распорядился подать угощение и вообще оказался очень учтив. — Малоизвестное произведение. Хотя тираж его необычно большой, как для подпольной литературы. Мне известно, что «Снохождение» запрещено Надзором. Нонсенс с этой цензурой! За меня, свободного Сунга, патриция, давнего рода, решают, что мне вольно читать, а что — нет. Неприличие. Должен заметить: я учёный, а потому в некотором роде — большой скептик, в том числе и насчёт нашей веры. Меня мало волнуют её вопросы. Я не трогаю её, она не трогает меня. Молчаливый уговор, верно? Миланэ ничего не ответила, и ровным тоном хозяин продолжил: — Пожалуй, львице не терпится увидеть те книги. Один момент. Вскоре он вернулся. — Вот самый массовый тираж, — потряс в воздухе увесистым томом. — Насколько мне известно, существует около трёх сотен экземпляров. Согласно датировке, они были выпущены в 680 году. Но некоторые соображения позволяют заключить, что это не так. Моё предположение: тираж был выпущен не ранее 700 года. Ошибка или оплошность — очень сложно судить. Аккуратно отставив эту книгу, взял другую. — Этот тираж основан на тексте массового, — небрежно перелистал страницы. — У него качество значительно лучше, и для любителя книг он составляет значительно большую ценность. Около пятидесяти экземпляров… пятьдесят шесть, да. — А на чём основан текст массового тиража? — Миланэ принялась листать том, любезно предоставленным этим замечательным львом. Она уже всерьёз обдумывала, как его стоит отблагодарить; неважно, будет ли результат — в любом случае ей был оказан отличный приём. — Я слабо владею конкретной темой. По логике, на тексте оригинального. Но мне неизвестно, насколько он был объёмен, и дошли ли нас экземпляры вообще. Надзор — не сомневаюсь — пытался уничтожить все оригинальные экземпляры, по крайней мере, мне они никогда не встречались, о них я никогда не слышал. Несколько должны храниться в особых залах, как и остальное вероборчество. Тут уже львице виднее… — он аккуратно прочистил горло. — У меня есть сведения, что этот массовый тираж — подделка, — подняла она взор, увидев в поданной книге всё то же самое, что и у Хаса. — Маловероятно. Вообще, что львица имеет в виду под словом «подделка»? — Текст намеренно искажен, причём очень сильно. Это совсем другое произведение, по своей сути. Патриций сел напротив неё, заложив лапу за лапу, резким движением отбросив свой хвост. — Не исключаю ничего в нашем мире. Но, рассуждая трезво, мне это кажется нереальным. Кому от этого прок? — это раз. Трудоемкость процесса — два. Высочайшая вероятность того, что обман будет вскрыт — три. Это вроде как наново переписать книгу, зная, что она всё равно будет читаться из-под полы в жалком количестве. Откуда у львицы сведения, осмелюсь поинтересоваться? — Слухи… — по-самочьи уклончиво вильнула Миланэ, легонько поводя ушками. — О, слухи в нашей среде — это нечто, — он театрально воздел руки к небу. — Книжники обожают их пускать, и пусть даже безупречная не спрашивает почему — есть масса причин. Если бы я внимал каждому из них! Ох… Советую огнепламенной не особо доверять всей этой болтовне… Благодарности он не захотел никакой. Снова она вернулась домой затемно: голодная, уставшая. — Я волновалась, сиятельная. Столь поздний час! — Сегодня я кое-что искала, Раттана, — на ходу расстегала пояс Миланэ. — И что же, нашла сиятельная? — Раттана ставила на стол огромное блюдо. Села. — Нет, — медленно покачала головой. — Я вообще редко нахожу то, что хочу. Скажи, — подняла Миланэ взор, — ты часто достигала того, чего желала? — Думаю, да, благородная. — Серьёзно? — Мне кажется, это немудрено. — Даже так. — Стоит размещать пред собой нечто видимое, достижимое. То, чего можно достичь. А там, глядишь, доберешься до невозможного. Не надо выдумывать, надо браться за то, в чём уверена. Эти крайне нехитрые слова, сказанные дхааркой, почему-то успокоили Миланэ. * * — Библиотека Марны, Миланэ. Книги, книги, целые кучи книг! — смеялся Синга. Он водил Миланэ по Марне. Вообще-то, она не очень любила бродить и рассматривать городские достопримечательности — однажды уже пришлось насытиться этим по полной; но Синга был весел, смешлив, ко всему относился с изрядной иронией, без тяжести. Вообще, он был хорош как собеседник и компаньон, его выгодно отличала лёгкость и непринуждённость в общении. — Я была в ней, — отметила Миланэ. Затем они покатались, поехав, куда глаза глядят; бродили по каким-то лавкам; как ни в чём не бывало зашли поесть к одному из многочисленных богатых друзей Синги; заглянули в Дом Сестёр, где Миланэ некоторое время объясняла значение фресок классического искусства Ашаи-Китрах; в общем, жгли время. Миланэ всё-таки решила побыть с ним до конца, чтобы, во-первых, не обижать ближайшего родственника патрона, и, во-вторых, до конца понять его как льва. Откровенно говоря, Синга не очень привлекал; он был именно из тех, кому суждено быть вечными «друзьями» самок, как бы им не хотелось иного. Ему же компания дочери Андарии — и это было заметно — доставляла настоящее удовольствие. Развеяться оказалось полезно: уже два дня она пребывала в неважном духе — подкосило то, что надежды снова встретить «Снохождение» оказались призрачными, и как выяснилось, они постоянно жили всё это время. В том, что показанные ей книги были фальшивкой — она не сомневалась. Но все размышления о том, кто, зачем и почему создал её, причём в таком масштабе, приводили в глухой тупик. «Этой фальшивкой некто желал очернить имя Малиэль либо скрыть настоящий текст. Но это слишком даже для Надзора». Миланэ улыбнулась Синге в ответ на его комплимент. «Так… Но та ученица-Вестающая где-то разыскала настоящий экземпляр. Значит, его можно найти. А может, её убийство было подстроенным? Может, её убили из-за “Снохождения”? Раньше мне это не приходило в голову. Она где-то его достала… купила… украла... подарили… и её убили. Изощрённо, но возможно. Кто? Надо попробовать найти ответ в мантике. Свои же? Вестающие? Нет-нет… Это слишком. Но всё равно, допустим. Тогда всё сходится: ученица слишком увлеклась вероборчеством, её решили без скандала, даже с почестью, убрать вон. Что стоит направить на неправильный путь? Ничего. Её направили, она попала в лапы варварам, убийство. Какая чистая схема». — А давай пойдём по этой улочке? — Синга не давал спокойно поразмыслить. — Хорошо. «Изумительно. Если допустить, что “Снохождение” столь опасно — а похоже, что так — то выходит, я хожу по лезвиям кинжалов. Но вот что интересно. Комментарии к нему я везла в куче других, я, простая дисциплара. Сёстры Сидны, как теперь понятно, писали их по этому фальшивому тексту. Но в библиотеке Марны — настоящая книга! Подлинник! И на нём сверху валяются напрочь лживые комментарии. А всё почему? Да потому что сами сёстры Сидны верят в подлинность того фальшивого текста. Тогда кто знает о настоящем тексте? Известно кто. Вестающие. Ну, ещё я. Значит, Вестающие полагают, что в нём — огромная опасность. Почему?..» Миланэ, как ни странно, очень помогало то, что она не сидит в тишине, а ходит с Сингой, вполуха слушая болтовню. Мысль неслась быстро, чётко, мгновенно. Всё становилось понятным, ясным, определённым; мрак непонимания отступал. «Глупый вопрос — почему… Когда говоришь о сновидении, значит, сразу вспоминаешь Вестающих. И наоборот. Значит, там есть тайны, которые Вестающие не желают раскрывать. Возможно, там описан некий способ общения во снах…» Вдруг Миланэ воскликнула: — Так, постой. — Что случилось? — участливо спросил Синга. Что-то не сходилось. Катастрофически не сходилось. — Эм… давай свернём-ка направо. Что за флаги на улице?.. — Это улица кондитеров. Они всегда вывешивают эмблемы цехов на флажках… «Если там есть тайны для Вестающих, то какой смысл им убивать свою же ученицу ради них? Она была их ученицей — безусловно. Ей был отдан весь почёт — это тоже так. Значит, мои догадки не совсем верны. Точнее, вовсе неверны. Или её не убили нарочно, или не убили ради книги. Похоже, “Снохождение” не играет в смерти ученицы никакой роли… Да ясное дело! Убийцы первым делом, любой ценой, нашли бы его — и забрали. Очевидно. Улика! Значит, она в тот злосчастный день просто имела книгу при себе, не более… Значит, я снова пришла туда, откуда моя мысль отправилась в путь. Ну чудно!». — Миланэ, есть предложение. «Но один важный вывод можно сделать наверняка: ученица где-то достала настоящий текст. Значит, он существует». — Внимаю. — Я тут вспомнил, что сегодня у моего близкого друга Талсы будут небольшие посиделки. Соберутся только друзья. «Ничего ты не вспомнил», — чуяла ложь Миланэ. — «Ты просто не решился сразу предложить». — А кто там будет? — Хорошая компания, уверяю. Сыновья-дочери самых известных родов Марны. Мы все хорошие друзья и отличные бездельники, — засмеялся Синга, и Миланэ улыбнулась в ответ. — Вполне уютная обстановка: нас будет шестеро, самое большее — семеро. — Согласна. Только я не желала бы допоздна составлять компанию столь добрым Сунгам — третий день плохо сплю. Уверяю — дело лишь в моей усталости. — Конечно, конечно, — смеялся Синга. — Мы чуть-чуть побудем. Самую малость. Миланэ ещё раз взглянула на окна Марнской библиотеки. * * Двухэтажный дом с широким фасадом снаружи выглядел очень богато, даже вычурно. У входа сидели красного мрамора псы с острыми мордами, а на массивном фронтоне, сверху, в застывшем танце покоилась Ахлиа, мифическая праматерь всех Сунгов, чей культ ещё сохранился в лесной глуши запада Империи; находился дом вовсе не в центре Марны, где обычно селится знать, а в южном предместье. Синга объяснил, что совсем недалеко находится и его дом, поэтому-то здесь он — частый гость. Их изысканно встретили служители-Сунги, обходительно препроводили в большую гостиную; скорее, даже не комнату, а залу. Изумило обилие зелени прямо внутри этой залы: здесь росли пальмы из Кафны, какие-то карликовые деревья, вились плющи и где-то в клетке пронзительно пела канарейка. Потолок посередине был застеклён, прямо как купол стаамса Сидны. — Амончик! Друг! — пронзительно вскричал кто-то, да так, что Миланэ вздрогнула. Она даже не заметила эту далёкую компанию в дальнем углу. Синга и лев обнялись, держась руками за локти друг друга. — Что-как, Талси? — просторечно обратился к нему Синга. — Да вот сидим, посиживаем. Эй, раз так, давай послушаем, это… Я пригласил флейтисток — вот такие! — сидят в гостевых комнатах, ждут. — Не надо, у меня голова раскалывается, — раздался вялый голос. — Не надо? И не надо. Пошли! Миланэ последовала за Сингой и хозяином. Они подошли, и дочь Сидны ощутила на себе взгляды. Первой очень капризно вопросила-поинтересовалась молодая особа: — Сингушка, это кто с тобой? — Ашаи моего рода, Эллазиши. — О! Ашаи? — весь встрепенулся Талса-хозяин, словно только теперь её увидел. — А да, та самая, которую взял твой отец? Какая приятная встреча. Талса. — Ваалу-Миланэ-Белсарра, — ответила дочь Сидны, постеснявшись добавить «из рода Нарзаи». — Не сочти за труды, Миланиши, — мгновенно освоился с её номеном этот Талса-хозяин, да так непринуждённо, что она даже не обиделась, скорее напротив, — присоединяйся к нам. Ничего, если я буду избегать номена? Правда? Чего бы ты хотела, скажи, прошу? — Пожалуй, мне досаждает крошечная жажда, — придумала Миланэ. Ей ничего не хотелось на самом деле. Но стало любопытно. В её расположение попала целая стопка ковров, огромная, широченная, высотой в колено. На таких же коврах возлегали, опираясь о горы подушек, и остальные участники компании. Все сидели, образовав большой круг, шагов в пять, не меньше. Слева от неё разместился Синга, будто у себя дома, перевернувшись на живот; далее на подушках, вытянув лапы, восседал Талса, радушный и крайне симпатичный молодой лев, свободный в манерах; далее, скромно поджав лапы, неподвижно восседала львица безумной красоты (умри от зависти любая) с благородными и грустными чертами, напоминая изваяние неведомого скульптора-гения; подле неё возлегала, закинув лапу на лапу, та самая капризная особа в очень дорогом и весьма безвкусном наряде, роста высокого и окраса золотосветлого; особняком сидел лев, который никак не вписывался в эту молодую компанию — лет сорока, тучный, заросший, с громадными золотыми перстнями на смешных пальцах, сопящий и лениво уплетающий куски мяса, и он был единственным, перед кем стоял крошечный столик с большой тарелкой; справа от Миланэ с хитро-блудливым взглядом, иронической полуулыбкой и нагловатой мордашкой, подогнув под себя лапу, играя хвостом, сидел тёмный, молодой лев. — Снова с отцом не успел поговорить, — вот так пожаловался Синга. — У сенаторов сейчас много работы, — улыбался хозяин. Толстый львище отряхнул пальцы и посмотрел на Миланэ, старательно жуя с полным ртом. Потом снова обратил внимание на пищу. — Они с императором готовят новую войну, — добавил Талса. — Я так не люблю, когда разговор заходит о Легате и войне. Ничего в этом не понимаю! Правда, Ланшан? — капризно-пошло тянула звуки эта Эллазиши (Эллази, да?). — А? Да… — изваяние скульптора-гения отозвалось мягким, тихоньким, льнущим ввысь голосом. Это безумно. Это поразительно. Миланэ впервые в жизни почувствовала укус зависти, глядя на другую самку. Родись такой — и больше ничего не надо. Гениально. Безупречно. Катарсис. — Мой отец постоянно говорит, что она несвоевременна, — Синга предложил своей Ашаи винограда, но та отказалась, покачав головкой. — Не бывает своевременных войн, Синга, — снова улыбнулся хозяин. И сразу хлопнул в ладоши: — Флейстисток! Флейтисток сюда! — требовал он, махая кому-то руками позади Миланэ. — Да не надо... — угрюмо отозвался толстый обжора, вытирая жирные пальцы о белоснежное полотенце. — Да прям таки, — отозвался симпатичный-нагловатый, одновременно придвигаясь чуть ближе к Миланэ, с правой стороны. — Вспоминаю эти два года, как самые лучшие в жизни. Синга посмотрел на него, выглядывая из-за плеча дочери Сидны: — Какие два года? — В Легате, — по-самцовому небрежно и саркастично ответил темногривец. — Ай, Манутай, разве ты был на войне? — смешно округлила глаза Эллазиши-Эллази. Толстяк засмеялся, аж ему крошки брызнули изо рта, вслед за ним хихикнул и Синга. Миланэ покосилась на него, потом обратила взор на черногривца. — Вся моя жизнь — война, милая, — подмигнул тот капризной. Безупречная красота, изваяние, робко взмахнула хвостом и вздохнула; прекрасные уголки рта опустились вниз. — Всё, сладкие мои. Флейтистки уже идут, — объявил Талса, улёгшись поудобнее. — О, твою мать, — застонал толстяк. — Сир Сатарина, надо потерпеть чуть-чуть, — увещевал хозяин-Талса. — Отдыхать надо высоко, с приобщением к искусству. Мы ведь Сунги. — Оооо, — сидел сир Сатарина с куском жареного мяса в руке, а потом в сердцах бросил его на тарелку. — Мы ведь Сунги. Вошли три львицы в длинных, воздушно-струящихся белых платьях с мастерской драпировкой. Миланэ сопровождала их взглядом: как они совершили в унисон книксен для слушателей; как вместе уселись на небольшие креслица, вмиг принесённые многочисленной прислугой; как изготовились к игре на своих флейтах. Всё делали то же самое, за исключением Ланшаны-красоты и Сатарины-жирдяя. Первая сидела в своей печали, величественная и одновременно такая беззащитная; второй сидел с абсолютно дурацки открытым ртом, часто мигал глазами, облизывал губы, а потом и вовсе схватился за скулы в фарсовом отчаянии. Миланэ услышала плавнотихие звуки: нечто незнакомое, но очень приятное. Она приготовилась, навострила уши, потому что слушать нужно внимательно — так требуется по нраву и этикету. Но поведение остальных градировало от равнодушного до чудовищного; кроме Ланшаны, конечно — она тоже внимала. Талса восседал с чувством выполненного долга и улыбался чему-то своему, глядя в потолок; полулежащая Эллази подпирала щёку ладонью с выражением скуки; Синга, вроде как душа поэтичная, протягивал руки за виноградинами, но скрытно; Ману тыкал ножичком в яблоко; но самым большим чудовищем оказался, естественно, сир Сатарина. Он сидел, закрыв морду руками, иногда отрывал небольшой кусок мяса, запихивая в рот. Потом и вовсе свалился на спину, как таракан. Казалось, все эти чудовищности проходят мимо флейтисток; не тут-то было: — Великие охотницы, я так не могу! Вы даже не слушаете, и даже не притворяетесь, что слушаете! — в бесконечным возмущением сказала одна из них, прервавшись на самой коде. Флейтистка встала и ушла. Установилась большая неловкость. — Просим извинений, добрые Сунги, — сказали её подруги, переглянулись и торопливо ушли за обиженной. Впечатлённая Миланэ долго не могла пошевелиться, но зато мог Талса: он развёл руками, глупо захохотал, а потом добавил: — Конфуз! Сир Сатарина, кажется, мне известен виновник такой... такой вспышки характеров. Ца! — Неприятности случаются, — отпил сир Сатарина из графинчика. — Каждый слушает, как умеет. Эллази бросила в него яблоком, а потом ещё каким-то фруктом из тарелки. — Противный, противный сир Сатарина! Ваал мой, как так можно?! Всё кинутое в него тот аккуратно складывал в горку на свою тарелку. — Так, давайте, о чём мы там говорили, — поднял руку. — Что ты говорил, Талса? О политике, да. Синга? Что отец занят, ты говорил? А, да, о войне. Во, давай Ману. Рассказывай о войне, Легате, всём таком. — Что рассказывать, сир Сатарина? — Ну я не знаю, вспомни какую-нить тупую легатскую историю. Давай, — шевелил Сатарина пальцами, словно щекотал невидимую львичку. — Со мной не случалось тупых историй, — щёлкнул пальцами тёмномолодой львина. — Да ну? — с острым удивлением посмотрел на него толстяк. — Ну да. — Какой однако редкий талант, — с талантливым драматизмом сжал кулаки сир Сатарина, сидя у своего алтаря обжорства. — С ним никогда не случалось тупых историй! — и все засмеялись, кроме Миланэ и безупречного изваяния с именем Ланшана; громче всех хохотал Талса, хлопая в ладоши. То ли Ману, то ли Манутай сидел и улыбался-насмехался, но его улыбка потеряла уверенность, и в какой-то миг даже стала виноватой. — Так, говоришь Синга, занят отец? Будет война, угум? — сказал сир Сатарина, когда смех утих, и отпил прямо из графинчика, что стоял на мягкой подушке возле него, в опасном перекосе. — Не будет, если её не допустить, — настойчиво отметил Синга. — Добрый Ваал, да что мы начали болтать о скукотище! — Эллази без церемоний бросила подушкой в сира Сатарину, тот вяло отмахнулся. — Я сейчас сдохну с тоски. Пусть об этом рассуждают те, кто занимается всем этим... убивает... воюет. Или как там. Вот Ланшани, ты бы смогла убить курицу? Или цыплёнка? Недостижимая опустила взор долу: — Вряд ли... Черногривец так засмеялся, что Миланэ аж вздрогнула. — Что смеёшься, Ману? — Ланшан, ты что правда не смогла бы убить цыплёнка? — махнул он рукой, словно рубил невидимую голову. — Нет... — Цыплёнка? — зашевелился сир Сатарина. — Сам ты цыплёнок. Ты ещё никого не убил в жизни. Рано тебе ещё смеяться. — Да все мы здесь, сир Сатарина, мирного нрава. Кого мы могли когда-нибудь убить? И зачем? — неугомонно смеялся-улыбался радушный Талса. — Да, это совершенно ни к чему, — поддержала Эллази, сладко-сладко зевнув. — Лучше заниматься любовью. Правда, Манутай? Ману подмигнул ей, обнажив клыки. — Откуда сир Сатарина может знать, что у кого было в жизни? Мало ли, может среди нас есть маньяк? Вот сир Сатарина, например, — указывал на него пальцем Синга, похохатывая и махая кубком во второй руке. — Я-то? — удивился сир Сатарина. — Я могу знать. По глазам вижу. Прокатились смешки: Тайназ, Ману, Эллази, впервые улыбнулась изваяние-Ланшани. — То есть? — У того, кто убивал, есть взгляд. Я знаю, как выглядит такой взгляд. Эллази-Эллазиши — не поспорить — вполне красиво перевернулась на живот; наверное, подсмотрела приём у Ашаи-Китрах. Есть такой переход из одной позы в другую. — И как? Буууу! Ррррр, — состроила гримаску, обнажив зубки. — Хотите знать? Да запросто. Сейчас всё скажу по вашим глазам. — Сеанс ясновидения объявляю открытым! — засмеялся Талса и снова замахал прислужникам. Мол, несите, скорее там. Сначала сир Сатарина указал когтепальцем на дурашливую Эллази; в дурачестве она, откровенно говоря, выглядела лучше, чем в этой спесивой капризности. В этом оскале ровненьких зубов и безобидно сощуренных глаз она запросто могла понравиться кому угодно. — Неа. Хотя живой курице ты бы отгрызла голову. — О, фу, Сатарина. Потом коготь переместился на создание гения, Ланшани. Она с грустной улыбкой посмотрела на него, а потом вдруг взяла себе с тарелки большую грушку и аккуратно разрезала её посерёдке маленьким ножичком. — От такого взгляда распускаются цветы. Посмотрев на Талсу, так вообще махнул рукой, и тот искренне захохотал. Коготь уставился на Сингу. — Ты, друг мой, не убивал. — Спасибо, что сир меня прикрыл, — свойски подмигнул Синга — Я уж думал, меня разоблачат. — Но, думаю, всё ещё впереди. — Не сомневаюсь, — Синга подлил себе вина и сделал то же для Миланэ. Дочь Сидны застыла с кубком у рта, когда палец Сатарины указал на неё: — Вот, полюбуйтесь. Вот этот взгляд. Пришлось кубок поставить на поднос, как пятёрка любопытных глаз уставились на неё. Миланэ почувствовала смятение; нет, не стыд, не страх, а нечто вроде печального чувства рока. «Предки мои, да непрост этот дурацкий сир Сатарина», — эмпатия не дала себя обмануть. — Какой взгляд, сир Сатарина, о Ваал великий? — занервничала Эллази. — Взгляд воительницы, что знает смерть врага, — кивнул Сатарина, не глядя в глаза Ашаи. Тут встал Талса, держа ладонь у сердца: — Сииир Сатарини, не стоит пугать мою добрую гостью, тем более, что мы ещё хорошо не познакомились... — взмахивал хвостом, подошёл к Миланэ и легонько притронулся до плеча. — Умоляю простить, умоляю простить, тысяча извинений. Наш старый друг так шутит. — Да, я стар, циничен и богат, потому могу говорить всё, что думаю, — откинулся он назад, страдая от пресыщенной икоты. Талса подливал всем вина, все протягивали кубки; не отказала в принятии этой любезности и Миланэ. — Думать, что такая прекрасная, сиятельная сестра Ашаи может кого-то убить — полная чушь. Какая нелепость. Правда, Ланшани? Правда, Эллазиши? — сновал Талса, а потом бросился обратно на ковры-подушки. Те согласились. — Угум, — и себе кивнул Сатарина, похлопывая по животу. — Правда, правда. — Раз уж речь о знакомствах, то пора бы... — несмело начала Ланшана, глядя большеискренними глазами на дочь Сидны. — Сингаи, будь добр, поведай, как твой род узнал... — Всё понял, всё понял, — поднял тот руки и закатал рукава. — Моё упущение. Но вы так мило беседовали, что не хотелось прерывать. Её зовут Ваалу-Миланэ-Белсарра, она из Сидны, дисциплара, у неё очень скоро будет Приятие, она из Андарии, у неё есть сестра, она — прекрасная Ашаи и превосходная львица. Познакомились мы на похоронах... — Как интересно! А кто умер-то? — перебила Эллази, смешно и дурственно почёсывая локти. — Дядя. Мой. Ну, вы его не знаете. Так вот... — Надо же! А что, Ваалу-Миланэ тоже его знала? А как вы там разговорились? — Она его сжигала на тофете, — взъерошил Синга гриву. — Кого? — тупо удивился Ману-Тайназ. — Дядю, — раздражённо ответил Синга. — Надо же! — И теперь она стала Ашаи нашего рода, чем мы очень гордимся. Она — из Андарии, поэтому обязательно поддержит моего отца в том, чтобы не допустить новой войны на Востоке, к которой ещё никто не готов. — Браво, браво, как мило! — умилялась чему-то Эллази. — Да чушь. Варварам время от времени нужно перешибать хребет, чтобы они не вставали. Их нужно переламывать. Говорить: так и так. Заставлять. Властвовать. Это то, что делали наши предки. Это то, что будут делать наши потомки... — важно заметил Ману-Тайназ. — Эй, молодёжь, хотите расскажу вам сказку? — Да, да, сир Сатарина, да! — радостно заметалась Эллази, даже хвостом начала вертеть. Её платье, и без того с огромным вырезом на груди, ещё и сильно-сильно обнажило крепкое, хорошее бедро, из-за чего Манутай и Синга попали в невольный плен. Хотелось вроде бы смотреть в одну сторону, а их тянуло в другую. — Везде, где только появляется Сунг, он начинает наводить свой порядок, ставить свою метку, — с преувеличенно-радостной, размеренной важностью начал он, и Миланэ сразу поняла: он бесподобный рассказчик. — Казалось бы, всякое живое существо приспосабливается к окружающему. Но Сунг... Сунг, он просто начинает жить как жил, с упорством, достойным лучшего применения, устанавливая свои и только свои порядки. Ничего чужого! Он втыкает своё знамя, и на другой день оно падает; он снова его поднимает утром; ночью оно снова падает; и так далее до бесконечности, пока местным попросту не надоест сбрасывать это знамя. Сунг везде носит свой мир, точнее, маленький мирок, в котором живёт; для него не существует остального, он просто не видит его. Только Сунг может прожить полжизни на чужой ему земле и не знать ни одного слова из местных языков. Посмотрите, кто окружает Империю: протектораты, доминаты, просто прогнувшиеся подхалимы и равнодушные к нашему равнодушию. Но у Империи нет соседей. Точно таких соседей, которые бывают в посёлках: с которыми живешь, дружишь, помогаешь, иногда бранишься — но проживаешь вместе жизнь, перенимая для себя полезное и любопытное. — Сир предлагает перенимать нравы и культуры варваров? Это же варварство чистой воды, это нелепость, — заметил Талса, радостный. — Варварство — отрицать возможную ценность иного взгляда на вещи мира, — засуетился сир Сатарина, позабыв о своём алтарчике обжорства. — Это самое несносное варварство, которое мне ведомо. Мы неспособны перенять некоторые интересности и диковины, мы не способны даже их осмыслить в том ключе, в котором они были рождены, задуманы; мы все видим через наши кривые зерцала. В этом отношении Сунги и есть самые большие глупцы и слепцы. — Сир либо неудачно изъясняется, либо я чего-то не понимаю, — признался Талса, зевнув. Сатарина махнул рукой. — Я хотела бы услышать: о каких интересностях, диковинах речь? Какое нам дело до вещей и мыслей чужаков? Они забавны. Но они не ровня нам. Это говорила Ланшана, с трагической серьёзностью. Тот словно только и ждал подобного вопроса: тут же поднял палец с когтем вверх: — Прошу всех проделать опыт, мысленный. Мысленный. Не надо никуда идти, не надо ничего делать. Пусть некто представит, что мы некогда встретимся с львиной общностью с таким уровнем развития строя общества, разума и духа, рядом с которым мы будем львятами. Что станет с нашей твёрдостью? Она начнёт ломаться, крошиться, как стекло; и бесчисленные осколки этого стекла так изранят души Сунгов, приведут их в такое потрясение основ, что они могут сгинуть от ран. Когда мы поймем, что мы — не основа вселенной, а лишь частичка витража, то нас разобьёт вдребезги от этого нехитрого знания. Мы прямы, как стрела; видим только своё под носом. Это непростительно, даже несмотря на то, что наследие Сунгов величественно. Да тем более потому, что наследие Сунгов величественно. Раздался хлопок в ладоши. Талса победно взирал на толстяка. — Наконец-то сир Сатарина признал, что наши наследие и вера величественны. О чём мы столько спорили, да? Вот оно. — Вера? Наша вера? Ваал? Она чрезвычайно нелепа. Это какой-то памятник самодурству и обману. — О, Сатарина, нам сейчас будет конец. Здесь ведь Ашаи-Китрах! — то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Талса. Дочь Сидны кивнула На самом деле, она вполне подготовлена к такому повороту; и только потому, что здесь не предполагается особо готовиться, ибо Ашаи не убеждают и не проповедуют. Зачем? Сестринство считает ниже своего достоинства кого-то убеждать, с чем-то бороться и слишком сильно брать глупости к сердцу. Но так-то в вопросе отношения к вероборчеству никогда не было равенства и однозначности. Огромное значение здесь имеет происхождение и положение. Например, для львов-львиц низших сословий, жителей мелких посёлков, чернорабочих и так далее всякие мысли против общего течения недопустимы. Для учёных, львов да львиц науки, индивидов с отличным образованием скептицизм и ирония по поводу веры Сунгов — почти норма, это ни для кого не секрет; тем не менее, этот скептицизм никогда не должен выходить за определённые рамки. Главное: чем ты образованнее, умнее и выше по социальному положению, тем больше у тебя прав на оспаривание вопросов веры либо же на вежливую форму неверия. Правда, здесь вряд ли есть то, что можно назвать «вежливой формой». Да ладно. — Сейчас посмотрю, как наш любимый сир будет заниматься вероборчеством рядом с Ашаи. Как интересно! — потирала ладошки Эллази. В разговор поспешил вмешаться Синга: — И нашего любимого Сатарину заберёт Надзор. Нас заест тоска. Миланэ, пожалуйста, только не принимай его всерьёз, — он чуть склонился к ней с последними словами. — Нет, не надо этого, меня можно принимать всерьёз. Нужно! Очень даже нужно, дорогой мой, сладкий Синга! — с почти рычанием, сталью в голосе, сказал ярый Сатарина, почти преображённый, глядя прямо на Сингу. Все притихли. — Я тебе не прачка, чтобы не принимать меня в расчёт! Я умею сделать так, чтобы меня слушали. Меня слушали сто воинов — так послушают и пятеро бездельников! Есть большая игра для всех нас, Сунгов, и великая хитрость всех Ашаи. Хитрость игры в том, что мы не строим свою веру на голой земле — прекрасную основу для нас самым тщательным образом подготовили... кто бы вы думали? Да, Ашаи-Китрах. Они пытаются доказать Сунгам и не только нам, что Ваал есть, он не чистая рациональная или иррациональная фикция, не трансценденция, но существует как сумма, как максима всех наших душ. Они могут видеть Его, они могут показывать Его страйей. И все мы знаем, что страйя существует, как и видение Ваала во снах, но интерпретация всех этих штук — совсем другой вопрос. Здесь великая хитрость Ашаи-Китрах: интерпретация равна доказательству. Она позволяет усомнившихся убедить. И только сильные духом и недоверчивые умы ставят всё под сомнение. Все были устрашены этим грозным тоном (кроме Миланэ), потому никто не решался сказать. Но вдруг сир Сатарина по-доброму рассмеялся, и все последовали его примеру (кроме Миланэ), обрадовавшись тому, что молния ударила далеко, а гром — ласков и негромок. — А можно поменьше этих умных слов? — фыркнула Эллазиши, утираясь. — Можно. Мне очень нравятся Ашаи-Китрах, — так заключил Сатарина. Талса закачал головой, мол, старина-старина, парадокс на парадоксе. — Как же так, Сатарина? Ты высмеивал нелепость нашей веры, а тут... — иронично заметил он. — Но какую силу нужно иметь, чтобы влить эту нелепость в головы остальных? Никто не задумывался? Похоже, всерьёз задумалась только Ланшана. — Нелепости всегда хорошо вливаются в головы черни. А у нас чернь верит так, постольку-поскольку. По-настоящему верит лишь высокая кровь. Благородные роды. Значит, наша вера — не нелепость, — решил блеснуть Ману-Тайназ. — О! Вот как! Какая стройность мышления! Даааа, в этих домах высокой крови, благородной крови, вы никогда не найдете сочувствие, участливость или отсутствие лицемерия. Каждый, у которого есть хоть сколь-нибудь чувство, сразу ощутит этот воздух фальши и церемоний. Ты говоришь, но никто тебя не выслушает. Самое страшное, что это властвует между всеми, даже между близкими родственниками. Все сидят смирно, все сидят ровно, никаких шагов в сторону или навстречу, — Сатарина забрёл уже в такие дебри, что, наверное, уже сам был не рад. — Прямо как наша Ашаи, да? Сатарина посмотрел на Эллази и ничего не сказал. Продолжил говорить, глядя на Миланэ: — Наша Ашаи? Она из тех, кто может сжечь весь мир и не устыдиться. А может умереть за него. Она похожа на тех сестёр, которых я видел ранее. Кстати, я уважаю сестринство, что бы кто ни думал... Поверьте, я могу себе позволить говорить, что хочу, и говорю — я уважаю Ашаи-Китрах, хотя иногда ненавижу. Так вот. Она хоть и похожа, но чуть отличается. Её хорошо иметь в друзьях. Но ещё лучше во врагах, потому что врага достойнее вам не найти. Она легка, но у неё алмазные когти. — Обалдеть. Сир Сатарина, отличная сказка! — захлопала в ладоши Эллазиши, её примеру почему-то робко последовала скромная, но такая великолепная Ланшана. — Всегда рад вас потешить, молодёжь, — осушил тот кубок. — Тогда слушайте, я вам признаюсь, — переняла разговор Эллази. — Давайте устроим вечер признаний, а? А? Давайте я первая. Так вот, знаете, что самое крутое? Однажды я занялась любовью со львом, сжевав листья коки. Он и я. Мы их нажевались, как серны. Это было замечательно! Талса, теперь ты. — А кто сказал, что мы начали играть? — состроил тот смешную морду. — Пфффф, какие вы скушные, о позорище! — зарылась та мордашкой в подушку. — Сначала хорошенько расслабимся, а уже потом начать играть в признавалки, — что-то вытащил Талса, неведомо откуда, с коварнейшей улыбкой. Первой всё поняла Эллазиши: — Уииии! Талси, я тебя люблю, мой сладкий! Затем поняли и все остальные, и Миланэ — тоже. Дамавеск. Сладкая смесь с мускатом и гашишем; удовольствие патрициев, дорогое, модно-популярное в последнее время, простое в употреблении — потому и привлекает — но совершенно неизящное. В среде Ашаи-Китрах пользуется почти что презрением. Талса предоставлял его взору страждущих на небольшом, серебряном блюдце с забавной крышечкой; очевидно, оно служило только для дамавеска, потому что Миланэ не могла себе представить иного предназначения для такой посудинки. — Эллазиши, будешь? — Спрашиваешь. Она взяла себе маленькой ложкой зеленоватой массы. — Сир Сатарина? — учтиво подошёл к нему Талса. — Не, не, не буду, полно... Ладно, уговорил, — хотя никто его и не уговаривал. Ланшана молча взяла ложечку и так же молча приняла угощение. — Синга? Он как-то виновато поглядел на Ашаи своего рода, словно ища одобрения. — Ну я... Пожалуй, давай, чего там. Миланэ? Ты?.. — Кстати, вы заметили, что Ваалу-Миланэ ещё не проронила ни слова? — с какой-то внезапной, острой подозрительностью сказала Эллазиши, чуть сощурившись, поигрывая ещё полной ложкой в ладони. — Добрые Сунги, ну кто так поступает?.. — с великим укором молвила дисциплара, и все затихли, наконец снова услышав её голос. Даже Сатарина внимал, ожидая справедливого гнева или какой-нибудь вспышки поучений. — Кто так обходится с внереальностью? Мы так мило беседуем, а гашиш — это тяжёлая поступь, а вы её ещё мешаете с сахаром и сладостями; но вот опиум — светотень, это — лёгкость. Дым. Ваал мой, зачем вам эта подделка, камень на шею? Талса, раз у тебя есть дамавеск, то могу предположить, что найдётся и опиум? Тот ничего не ответил, но лишь три раза яростно хлопнул в ладоши. Мигом влетела прислужница, он широким жестом подозвал её к себе и что-то громко зашептал на ухо. Та кивнула два раза и спешно удалилась. Все сидели, молчали. Только Сатарина, покусывая нижнюю губу, забавно зыркал на всех. Зырк. Зырк. Потом с чудовищно комичной осторожностью взял себе перепелиное яйцо и начал кушать. Всем пришлось слушать, как он чавкает. Тут Миланэ встала, сопровождаемая взглядами; все посчитали, что она то ли решила удалиться, то ли выражает недовольство, но на самом деле дисциплара просто встала навстречу служанке и приняла от той большой поднос, на котором были две тонкодлинные, деревянные трубки и курильницу на вычурных ножках; чуть подумав, Миланэ прихватила ножичек, которым предполагалось резать фрукты. — Вот. Всё для сиятельной, — подошёл к ней хозяин. — Лучше, чем можно мечтать. У тебя всё есть, — Миланэ сама отнесла это к столу и открыла курильницу, где увидела очень даже солидный запас добротного, тёмного экстракционного опия. — Но разве можно мешать опий с гашей? Шоколад в карамели получается, — подошёл Ману, скрестив руки. — Животик заболит. — Не заболит. Вы все будете опиум. Отставьте ложки, — ответила дочь Сидны. — Я могу всё устроить, я... — попытался было распорядиться Талса, но Миланэ даже не посмотрела на него; она как раз пересыпала опий на кончике ножа на маленькую, приспособленную ею тарелку. — Не стоит утруждаться. Ашаи всё сделает сама. На то она и служит Сунгам. Ману-Тайназ, почесав гриву, отошёл к остальным, залихватски подмигнув. — Если честно, у меня никогда нормально через трубку не получалось. Мы его так, на иголке, это самое... — зашептал дисципларе хозяин. — Некрасиво. А дамавеска скушал, и всё. — А теперь всё получится, Талса. И не кушай дамавеск, это — дурной тон. — Как прикажешь, сиятельная, — улыбался он во все тридцать. Экстракционный опий нуждается в хорошем гранулировании, но для курения нельзя его превращать в пыль или мелкий порошок — это знает каждая дисциплара, хоть сколь нибудь знающая фармацию. В том-то причина многих неудач при отдыхе с ним; в форме порошка он сгорает слишком интенсивно, и вместо ласковых объятий получается удар по морде. Здесь ещё много тонкостей. Помельчённые гранулы — а Миланэ сейчас и занимается их созданием — надо хорошо зажечь и раскурить, иначе ничего не выйдет... Все пытливо глядели, как она ловко раскуривает трубку, резко выдыхая неверный начальный дым; она так же, молча, глядела на них. Она видит их плохо, она занята тем, чтобы начальный дым — самый тяжёлый и малоприятный — не попал в лёгкие. — А другую, может так быстрее буд... — не знал покоя Талса. — Шшшш... — приложила она палец ко рту. Готово. Сперва она подошла к Синге, как самому родному из присутствующих, а не к хозяину. Подошла необычно, сзади; он было попробовал обернуться (что выдало его неопытность — среди настоящих любителей он не бывал, ибо где есть настоящие любители, так среди них обязательно будет какая-нибудь Ашаи, а они уж знают толк в сей церемонии), но она нежно не дала этого сделать. — Пей, душа, из фонтана внереальности, — так принято говорить, если кого-то угощаешь. Вообще, фраз есть очень много, на всякие случаи жизни: для старших, для младших, для равных, для любовников, для патрона — для кого угодно. — Затягивайся. Сильнее. Не бойся... Ещё, ещё, — запустила пальцы левой руки ему в гриву. — Медленно отпускай... Хороший, хороший. Оставила его, пошла дальше. — Пади, душа, в плен моря покоя, — подошла сзади к хозяину-Талсе. Талса оказался поопытнее и расторопнее; от её прикосновений вздрогнул, Миланэ поняла, что эмпатия её раньше не подвела — Талса сильно симпатизирует ей. — Сойди, душа, во дно тёмных вод, — это к Ману. Мельком взглянула на Сингу. Тому уже было хорошо: он сильно закрыл глаза и невидяще уставился в небо. С Манутаем всё чуть осложнилось: он совсем потерял голову от всех чар и попытался хитростью поцеловать дисциплару, посильнее прижав её руку к своему плечу; но Миланэ, львица, смогла улизнуть, как это делали её неисчислимые предковицы, избегая нежеланных притязаний. Эллази-Эллазиши. С самками всё чуть иначе, к ним подходишь не сзади, а спереди, садясь на колени. При этом принято брать левою ладонью кончик собственного хвоста, и то же делает твоя подруга; так вы сплетаете пальцы своих ладоней, а вместе с тем — сплетаете и хвосты, символ вечного единения-сестринства всех львиц Сунгов, а может — и львиц мира. Эллази оказалась хорошо знакомою с этими ритуалами-жестами-движениями, а потому экзерсисы Миланэ не были встречены удивлённым взглядом, только Эллази пришлось придвинуться — хвостик у неё оказался коротковат; наверное, это было её уязвимым местом, слабостью, тщательно скрываемым недостатком, ибо она так поглядела на Миланэ, что... ай ладно. — Открой, душа, свои вечные пропасти. Остались Сатарина и Ланшана. Лучше начинать с противного, а закусывать сладким, поэтому Миланэ выбрала первого. На удивление, тот не делал никаких лишних движений, не говорил глупостей, и вообще молчал, всё приняв как данность и не пытаясь сострить-выдумать. — Закрой, душа, свои тленные непокойства. Он устало кивнул, его уши поникли. Дисциплара встретилась взглядом с прекрасной львицею; она села против неё, Ланшана охотно сплела свою ладонь и хвост, безропотно приняв всё, что ей предложила Миланэ, и она ощущала её тёплую ладонь и шелковистый кончик хвоста этой светлой львицы безупречной грации. — Прими, душа, аааа... — прервалась Миланэ, ибо её прервала Ланшана, прервала тем, что случается только между близкими, прервала интимным образом, выдохнув на неё, и Миланэ мгновенно приняла это приглашение, принимая воздух жизни и огонь внереальности от львицы-изваяния, закрыв глаза и сомкнувшись с нею устами в почти-поцелуе... Миланэ оглядела всё то, что натворила. Вот так посиделка, которая хотела окончиться всеобщим тупым окоченением от дамавеска, превратилась в нечто... в какое-то действо... ритуал. Даже тайну, полутьму. Вот что творят Ашаи, сердца бессердечного мира, приносящие светотьму миру Сунгов. Ох, какие острые светотени, тёплые волны, тёплые цвета. Лишь мощнейшим усилием воли Миланэ подавила в себе желание угнаться за всеми; и она осталась бы здесь, со всеми этими славными Сунгами, если бы не зов. Зов уйти отсюда и побыть одной.