Дышите, вашу мать

      Я в больнице давно. Сколько себя помню, столько и кашлял демонами прошлого, глотал пыль неподвижных парализованных тел. Часто задыхался, потому что в горле скреблось чувство упущения; не видел того, что лежало под носом – точно знал, но был слеп.       Чтобы дышать, в порядке вещей было выйти на улицу, в большой сад, заменявший целый безграничный мир; наш, к сожалению, огорожен забором. Забавно - внутри вольера с психами газон совестно подстрижен, деревья укутаны липким слоем удобрений, лавки без вандальных надписей – с первого взгляда, можно сказать, что пансионат. Но на самом деле это крематорий, где каждый сам себя сжигает. Это кладбище, где каждый хоронит себя собственной лопатой. Потому что так проще – проще умереть, чем наслаждаться пытками. Проще умереть, чем научиться наслаждаться – здесь отучают чувствовать. Повсюду, в каждом коридоре, на каждом этаже, стоят начищенные капельницы – бери, наслаждайся седативным! Вот только потом не встанешь – гарантия 50% процентов. Их часто путают с наркозом, вгоняемым под кожу иголками. Страшно? Нет, ведь 50% - это много. Это половина возможности жить и возможности умереть. Это жизнь на волоске.       У многих этот волосок – настоящий армейский канат. Потому что выдерживает и передозы, и раскроенные вены, и выстрелы мимо сердца – несчастные всё ещё живы. Кто-то назовёт чудом, а мы, выжившие, но уж больные выцветшей душой, предпочитаем слово проклятье. Мы буквально обречены на жизнь; то ли ангелам хранителям неплохо платят, то ли мы чёртовы везунчики. Чёртовы везунчики… Мне повезло, что осложнений на лёгкие нет – решил весной утопиться. В ванне, едва ли не покрывавшейся коркой льда. Потому что так проще – захлебнуться. Думал, что необратимое состояние – но меня откачали. Зачем? – спросил врачей после акклиматизации; тогда каждый из них с улыбкой ответил: «это моя работа».       Всего лишь работа – спасать жизни. Никчёмные жизни, которые давно должны валяться на адской свалке! Но нет! – они мнят себя божьей рукой и продлевают, продлевают, натягивают новые нити на клубок спутавшихся линий. Была бы воля – скальпелем нацарапывали бы на ладонях гигантские полосы – любви, здоровья, судьбы; ворошили бы будущее, чтобы получить больше денег. Потому что это всего лишь работа.       Грязная, впрочем. Наш «пансионат» - сто мысленных усмешек – славится буйностью пациентов, у которых ни морали, ни совести. Мы все в один день приложились головой, статьёй в интернете, разговором с вшивым дилером, - и начался обратный отсчёт. Кому-то суждено страдать больше, кому-то меньше, а кого-то сам Иисус вытягивает с коек и оповещает, что психическое здоровье в норме.       К нам часто заглядывает Иисус. Ко всем. Иногда он борется с Сатаной, иногда лечит раны, иногда он переодет в лифчик из кокосов и зовёт веселиться. Болен не меньше нас, - со смешком выдаёт каждый, сидящей в белой палате.       А знаете, почему?       Потому что этот Иисус - плод нашего воображения. Слишком живая иллюзия, которую строим ради надежды. Как будто доска на плаву, за чей край можно из последних сил схватиться окаменевшими пальцами. Чтобы хоть кто-то сказал, что ты здоров. Чтобы хоть кто-то ласково склонился и посмотрел взглядом, которым обычно мама награждает ребёнка. Этот взгляд – доказательство того, что ты не безразличен.       Не безразличен своей иллюзии, - кривая улыбка проезжается по губам. Мы здесь застряли – надолго. На так долго, что не выберемся за забор до тех пор, пока не умрём. Хотя… с каждым днём совершается всё больше и больше попыток сбежать отсюда. Только в неживом виде; выбраться на крыльях душонки без тела. Умереть, а затем исполнить мечту. Глупый план?       Не мне судить.       Если бы хватило силы воли и уверенности в том, что я точно окажусь на том свете, а не в операционной, то давно бы покончил со всей этой издёвкой под названием жизнь. Но я не уверен. И уж лучше так, чем инвалидом с перекошенным от чрезмерных хирургических вмешательств мозгом.       Мне хватило воспаления лёгких в ванной; где я так же был лёгок, как птица на потоке встречного ветра - а потом меня откинуло назад, в стену. Больше попыток взлететь насовсем я не предпринимал.       Уж тяжело дышать. Сейчас я слоняюсь по комнате, кружа на поворотах, чтобы разогнать побольше воздуха в крови. Мне всегда душно – жар побитых лихорадкой тел иссушивает весь кислород. Поэтому в комнате я живу один – об этом позаботились после инцидента, когда я высосал изо рта спящей соседки весь её воздух. И не раскаивался, нет. За что? Я просто выживал. Пусть это и выглядело поступком совсем с ума сведённой натуры, зато стало свободно в области груди. Отлёг компрессор из затхлого кислорода.       Спасибо.       Такое же спасибо я повторяю во второй раз, когда в клинике открывается новая палата: «комната, чтобы дышать». Для таких, как я, - для утопленников. В помещении десяток кислородных масок, кондиционеры, открытые настежь окна и много стульев. Значит, веселье тяжело больных? Здесь ведь обязательно кто-нибудь задохнётся на моих глазах – по-другому просто не может быть. Повеселимся на полых костях, где давно стёрлись нервы и кровяные сосуды. Как бы и смеясь, и плача – в нас точно такие же. Хрупкие, пожелтевшие камни, на которых держится всё тело, всё существование. А сердце – детородный орган наших влюблённостей?       А сердце тоже камень.       Не всегда таким было, но время бежит, а эмоций не прибавляется – вот оно и атрофировалось. Ему, сердцу, наверное, было скучно?       Наверное.       Как и мне.       Но я всё на плаву, хотя давно хочу утопиться. Чёрт, нет, не топиться. Пробовал.       Хочу, чтобы был один в открытом море – и тут молния электрическим зарядом в голову. Я могу сгореть, а могу стать и генератором – всё равно умру, выбора нет.       Как жаль, что небом не даётся выбора. Тем, кто наверху, стоит задуматься - если бы смерть была одной из опций, то счастливых умирающих было бы больше – коль в волю божью входит пункт «убить себя», значит, не грех. Значит, не нужно уходить в мир иной переполненным мыслями о том, что за границей ждёт патруль, сопровождающий в ад. Значит, проще.       Мы все стремимся к простоте, чтобы не пришлось слишком много думать. Чтобы срывать корку с подсохших ран не было больно; чтобы не было больше ран – а была одна сплошная корка, которая покроет некогда израненное тело. Нами самими.       Мы топчем гордость, срываемся с верёвок, плачем в трубку по номерам скорой помощи – и оказываемся на свалке потерянных людей. Одинаковые серые лица, позабывшее, как это – плясать под дождём; какова на вкус сладкая вата – разве сладкая? Сухими нитками развалившаяся на языке и колющая нёбо – ничего удивительного, что вы забыли.       А дождь ассоциируется с зарядами тока, тушащий нервные импульсы. Парадоксально, что электричество тушит систему? Классический способ умереть. Кровь вместо воды – и вот вы горите.       Сколько раз я давал советы на тему того, как легче умереть? Как легче?       Слишком мало, учитывая знания в этой области. Я знаю, каким мылом натирать верёвку, чтобы душило приятно, а не стирало кожу; я знаю, какой фен быстрее ломается в воде и заставляет её кипеть; я знаю диеты, от которых девушки за считанные месяца превращаются в скелеты; я знаю, какова смертельная доза никотина; я знаю лёгкую смерть. Градусную меру углов, размер каждой полосы на запястьях – я мог бы работать Гробовщиком.       Но не относиться к этому делу как к обычной работе. Хотя бы потому, что она необычна, - лёгкая улыбка. Помогать людям выбрать способ сказать пафосное «чао» жестокому миру – бравое дело. Творческое. Сто способов умереть – хоть книгу издавай, где будет прописано, что лучше передоз от снотворных, чем чудовищными дозами наркотиков. Дешевле.       Проще.       Я сломался, как сухая ветка, и больше к нормальной жизни не возвращался. Смысл учиться страдать заново, если без оголённых нервов удобнее? Без терзаний, без переосмыслений ценностей, без пробок на дорогах, без дорог. Без светофоров, когда стоишь в замешательстве, видя красный свет, но пустую полосу без машин. Без бега сломя голову.       Сломать голову можно и здесь – в центре моей комнаты металлическая кровать. Нужно только желание; неотступное желание умереть или сомнение. Сомневаешься – вряд ли череп пойдёт трещиной пополам. Скорее разломится в месте, которое можно залатать.       Оно надо?       Не спросят.       Никогда не спрашивают.       Лёгким не дышится; где-то сорвался лейкопластырь, обнажая дыру от пули, выпущенной собственной рукой. В безмолвном гневе, в состоянии проглоченных слёз и скусанных с губ криков. В тот момент, когда погружался в холодную воду ванны с поцарапанной эмалью. Тогда я пустил себе пулю под сердце, но не срослось – провальное убийство; зато срослись шрамы на коже.       Но не внутри, нет.       Там они останутся навсегда, вечной памятью об отчаянии, которое я вряд ли почувствую ещё хоть раз. Потому что даже размышляя о тех временах, лёжа в постели, я ощущаю лишь скорбь о потерянном времени. А в настоящем нет сожалений, ни в коем случае. Нет больше попыток, нет мечты – даже такой скудной и неправильной, как быть похороненным на заднем дворе собственного дома.       Хочу лишь нормально дышать.       Я выхожу из своей палаты в коридор. Здесь много знакомых лиц, но ещё больше совсем новых – только-только из-под выписки о психическом нездоровье. Мне их почти жаль. Почти хочется научить удачным дозировкам и тонкостям прыганья с моста. Но я надменно прохожу рядом с каким-то рыжим парнем, стукая голым плечом о белую ночнушку.       - Знай своё место, неудачник, - встречаю так каждого, кто не смог; здесь с каждым месяцем больше печальных глаз и трясущихся тел; люди всё ещё не научились убивать. Не других – куда там! – хотя бы самих себя.       Поворот за колонну, шагами сквозь инвалидную коляску; вот и дверь. Над ней горит надпись, которая снится в самых спокойных снах – «комната, чтобы дышать».       Толкаю дверь в воодушевлённом оцепенении; тут жажда глотков свежего воздуха превозмогает желание умереть. Тут даётся свет, которым можно светить в свои глаза и видеть суженные зрачки от сильной яркости, а не от наркотических проблем. Тут можно себе соврать и быть счастливым потому, что счастливым здесь действительно можно быть. Слишком правдоподобная иллюзия – и даже я на неё ведусь.       Когда я свободно дышу, то чувствую, что у меня нет проблем; что я навещаю кого-то в больнице, а не живу в ней… Люблю забываться под кислородной маской.       Сегодня в комнате мало народу. Пустые стулья расставлены по углам, работают всего лишь два аппарата. За одним из них сидит Теодор, а второго блондина я не знаю. То ли с другого этажа, то ли только приехал.       У него сгорбленная спина с двумя особенно выпирающими позвонками; должно быть, оттуда росли крылья. Тонкие руки прижимают к лицу маску, а рот жадно открывается навстречу каждому выплеску воздуха. Мне кажется, что он задыхается; слишком сильно сжаты глаза, грудь еле поднимается под футболкой – значит, сильный. Не устраивает театр, а молча сносит лёгочный пожар, эту тупую боль в голове.       Точно, новенький.       Повинуясь спонтанному порыву, ногой придвигаю стул ближе к парню, тихо на него садясь. Он ничего не заметил; я вижу, как бегают желваки под кожей, вижу силу, с которой он стискивает зубы, лишь бы не выпустить предательский стон. Я сам через это проходил. Я знаю, каково это.       Выключаю кнопку аппарата.       - Тебе всё равно не поможет.       Парень судорожно всхлипывает, упираясь в меня злостным взглядом.       - Не смотри так - будто я любитель. Будто случайно отключил его.       - Не трогай… - дрожит его голос, а сосуды в глазах панически лопаются. Началось. Так скоро?..       - Мы позовём врача, - на пробу.       - Нет!.. врач не…       - Правильно, не поможет, - киваю сам себе. Точно, парень знает, что с ним творится. – Я помогу. Помогу, - говорю с нажимом, сам себя убеждая.       - Почему?..       Хочется ответить «потому что это моя работа» - выплеснуть застрявшую в горле обиду. Но вместо этого я спрашиваю в ответ:       - У тебя когда-нибудь были крылья?       - Д-да, - всхлипывает парень.       - Поэтому.