Музыка тишины

Когда Леголас впервые увидел белые башни Минас-Тирита, это было все равно, что смотреть на раненного бойца посреди поля боя. Ужасными провалами зияли крепостные стены, чернели переломанные кости ворот. В закатном свете казалось, что город истекает кровью. Битва была выиграна, но герой умирал, покрыв себя славой. Заслонив глаза ладонью от муторного красного света, Леголас смотрел на стены, о которых однажды позволил себе мечтать. Сейчас, когда отгремели сражения, но смерть была еще на пороге, он снова почувствовал, что на месте его сердца осталась пустота, которую заполнить было уже невозможно. Он видел и слышал, как едва не поставленные на колени, люди зажглись верой после славной победы. Как возрождалась в них пусть глупая, но все же надежда. Леголаса же весь его путь, все горести, страхи и сражения, привели в очередной тупик. Он чувствовал себя сейчас жестоко обманутым, преданным собственной душой, которая после битвы при Хельмовой Пади заставила его поверить, что в жизни еще остался смысл. Теперь же, стоя перед раненным Минас-Тиритом, эльф чувствовал, что пути дальше ему нет. Он, не страшась, ступил на Стезю Мертвецов – на путь, закрытый для тех, кто ходил под солнцем и дышал. Но теперь Леголас встретился с собственными призраками и прошел по собственному Пути Мертвых. И это было страшно. А потом он увидел его. Когда Эстеля призвали в Палаты Врачевания, чтобы тот спас раненных из объятий тьмы, Леголас решился отправиться за ним. Его никто не звал, и он боялся пересечь границу города, словно на этом лежал какой-то священный запрет. Леголас когда-то – кажется, полжизни назад, мечтал войти в Минас-Тирит рука об руку со своим единственным, под звуки торжественных труб. Теперь же мечта его сбылась, исказившись, приняв уродливые смазанные очертания. Он был один в изувеченном городе. И шел смотреть на умирающих. В Палатах Врачевания никто не обратил на него особого внимания – раненных было много, и все, кто встречался Леголасу на пути, спешили по своим делам. Он следовал за Эстелем легкой тенью, не зная точно, что или кого надеется увидеть. Человек покоился на низком ложе – темные волосы разложены на плечах, лицо – восковая маска, глаза закрыты, и, едва увидев его, Леголас почувствовал, как пол начал выскальзывать у него из-под ног. Он отступил в тень и прижался к каменной стене, не сводя с этого лица взгляда. Лежавший на постели был удивительно, почти издевательски похож на Боромира, и Леголас осознал, что, едва уронив взор на этого человека, наконец заглянул смерти возлюбленного в глаза. Конечно, перед ним лежал не Боромир – в красивых бледных чертах легко можно было угадать его брата. И дело было не только во внешнем сходстве. Просто сейчас, стоя в Палатах Врачевания, Леголас вдруг ощутил, что от его человека со смертью Фарамира не останется ничего. А Фарамир умирал. Леголас слышал, как Эстель, сев на колени рядом с его ложем, снова и снова произносит его имя, словно призывая из долины смертной тени. Вот только голос его звучал все тише и тише, и битву за жизнь гондорца государь проигрывал. Леголас закрыл глаза. Там, на Парт-Галене, когда спутники его водружали тело Боромира на похоронный челн, Леголас не отважился посмотреть на него, а теперь лицо человека всплыло перед его внутренним взором так отчетливо, что от подступивших слез Леголас чуть не задохнулся. Он, должно быть, выглядел также, как Фарамир сейчас, с той лишь разницей, что братья находились по разные стороны границ смерти – за один шаг друг от друга. Если бы тогда Леголас знал, что ждет его на пути, он осмелился бы хотя бы поцеловать Боромира на прощание. Но теперь думать об этом было поздно. Вокруг него поднялась суета – Леголас стоял, не шевелясь. Он боялся, что, стоит ему открыть глаза, все вокруг него наконец рухнет и погрузится во мрак. Сам он уже был окружен, пронизан им. Но вдруг в неясном гуле окружающей спешки эльф почувствовал, что сам воздух в комнате изменился. Он ощутил легкий аромат – знакомый и успокаивающий, как запах любимых объятий. Леголаса в миг наполнило робкое пока, но все крепнущее ощущение покоя – он снова сидел на сплетении серебристых ветвей меллорна, подставив лицо мягким солнечным лучам, и знакомые руки должны были вот-вот обнять его со спины, прижать к широкой груди, в которой билось любящее верное сердце. Эльф кожей, всем телом почувствовал это предвкушение близости. А потом слабый голос произнес: - Ты звал меня, и я пришел. Приказывай!.. *** Во второй раз Леголас встретился с Фарамиром уже в новой Эпохе. Ее отсчет еще не начался, но эльф, как и все его сородичи, чувствовал, что она наступала. В Гондор вернулся король, Враг был повержен, и в Средиземье воцарился мир. Минас-Тирит исцелялся от тяжелых ран, и, входя в город снова, Леголас видел, слышал, ощущал, как жизнь возвращается в город. Пора страхов и горестей миновала, и настало время празднеств. Ступая по светлой брусчатке просыпающейся от смертного сна столицы, эльф слышал отзвуки древних песен в каждом своем шаге – казалось, камни, выдохнув с облегчением, когда миновала опасность, теперь вновь обретали свои голоса. Но пели они больше не о временах прошедших, не о героях старых легенд, а о грядущем, о том, что вернулся Государь, и теперь наступало новое время. Их голоса делали, казалось, всех, кто их слышал, юными, заставляли их сбросить шелуху отжитого и возродиться к жизни обновленными. И лишь один Леголас чувствовал на плечах своих весь груз прожитых лет и пройденных лиг. Теперь, когда война была окончена, он ощущал себя деревом, выросшем на краю обрыва – корни его еще держали, но хватило бы и порыва ветра, чтобы сбросить его в небытие. Он был согбенным старцем в этом мире юных лиц и звонких голосов. Он растратил все слова всех песен и сам, кажется, лишился голоса. По правилам пари жизнь эльфа все еще не принадлежала ему, но он боялся теперь, что Гимли в награду за победу досталась лишь горсть побуревших прошлогодних листьев. Он увидел высокую статную фигуру на крепостной стене. Предвечернее солнце очертило ее четко, словно углем, и Леголас снова вздрогнул от накатившего ложного узнавания. Человек стоял неподвижно, подняв голову и подставив лицо теплому ветру. Эльф приблизился к нему неслышно, не решаясь подойти вплотную. Сейчас, посреди города, полного людей, музыки и смеха, Леголас вспомнил все те рассказы, что слышал от Боромира – человек, что стоял на стене в одиночестве, жил в сердце гондорца, и потому поселился и в сердце Леголаса еще до того даже, как тот впервые увидел его. Вполне возможно, встреча их была предназначена судьбой – Леголас не знал точно. Жизнь сберегала его даже после того, как эльф был готов добровольно от нее отказаться, и, может быть, все шло именно к этому моменту, к этому новому рубежу. Он остановился за спиной человека на расстоянии шага – тот либо не слышал его приближения, либо не придал этому значения. Леголас вдохнул поглубже, чтобы что-то сказать, но человек заговорил первым. - Ты ведь подкрался ко мне не для того, чтобы столкнуть со стены? Неожиданно для себя Леголас рассмеялся. Голос Фарамира звучал спокойно и негромко, словно он был погружен в собственные мысли, и Леголас прервал его размышления. Впрочем, вероятно, так оно и было. За доли секунды до того, как он заговорил, в мозгу эльфа пронеслось множество вариантов того, какими будут их первые слова друг другу, но ничего подобного он не ожидал. И потому даже не смог придумать ничего остроумного в ответ. - Нет, Фарамир, вовсе не для того,- ответил Леголас. Гондорец медленно обернулся. Теперь солнце светило ему в спину, и лица было почти не разобрать. Из-за этой причудливой игры теней иллюзия, что перед ним Боромир, была полной. Леголас с трудом улыбнулся. - Ты мое имя знаешь, а я твоего – нет,- губы Фарамира тоже тронула улыбка, но тут же исчезла, словно гондорец не давал себе воли улыбнуться по-настоящему. – это не слишком честно. - Твое имя знают все,- ответил Леголас. Сейчас, когда Фарамир говорил с ним, с каждым словом становилось все очевидней – при всем сходстве с Боромиром, он был совсем другим. Его голос, его манера держаться, его интонации – все было похожим, но при этом совершенно иным. Леголас пока не мог понять, в чем именно заключалась эта разница, но чувствовал несказанное облегчение. Находиться рядом с точной копией того, кто больше не вернется, и знать, что это – не он, было бы невыносимо. Фарамир же был любимым братом Боромира, но не самим Боромиром. А, значит, мог стать братом и Леголасу. - Но ведь ты – не все,- заметил Фарамир,- в этом городе эльфов давно уже не бывало. Кроме того, ты не стал бы разыскивать меня, если бы хотел просто справиться о моем здоровье. - С чего ты взял, что я разыскивал тебя? – спросил Леголас, склонив голову к плечу. От обоих братьев веяло энергией и силой, но сила Фарамира была совсем иной, чем у брата. Про себя еще до того, как они стали близки, Леголас всегда сравнивал Боромира с необъезженным диким жеребцом. Эта ассоциация родилась, кажется, едва ли не в первый момент, когда он увидел гондорца на Совете в доме Элронда. Боромир был из той породы, что ступали в бурлящий поток, не глядя под ноги, что бросались защищать то, что считали своим. Из той породы, что никогда не смогли бы ходить под седлом. Эльфы же, как известно, всегда ездили верхом без сбруи. В Фарамире же чувствовалась прозорливая осторожность, которая не имела, впрочем, ничего общего с трусостью или нерешительностью. Он, казалось, обладал мудростью людей куда старше себя самого, иным взглядом на вещи. Сложно было сказать – всегда ли он был таким, или его изменили война и чудесное спасение из-за границы смерти, но Леголасу вдруг показалось, что из двух братьев этому больше подходила роль перворожденного. - Прости, если я ошибаюсь,- Фарамир легко пожал плечами – спорить он явно был не настроен. - Нет, ты прав,- кивнул Леголас,- я искал тебя. – искал с того самого дня близ Амон Хена, добавил он мысленно,- мое имя – Леголас. - Ты пришел вместе с государем Элессаром,- кивнул Фарамир. - Я был его спутником от самого Ривенделла,- подтвердил Леголас, и заметил, как взгляд серых глаз Фарамира стал внимательней. Видимо, вывод из этих слов он сделал правильный. И скрывать что-то, разумеется, не имело никакого смысла,- я знал и очень любил твоего брата. Люблю,- тут же поправился эльф, испугавшись собственных слов. - Тогда у нас есть что-то общее,- лицо Фарамира вдруг едва заметно дрогнуло, и под его суровым мудрым обликом Леголас на мгновение увидел того самого мальчика, о котором рассказывал Боромир. Того, кто приходил по ночам, испуганный и заплаканный, кто неправильно держал деревянный меч и неумело подбирал песни на лютне, слишком большой для него. Казалось, Леголас взглянул на Фарамира чужими глазами, через него на брата сейчас глядел Боромир, и в сердце своем Леголас понадеялся, что гондорец знает, что брат его жив и здоров. - Меня не было рядом с ним, когда он пал,- проговорил Леголас,- но с того самого дня я ношу его имя в душе. Вместе с ним почило мое сердце. Фарамир несколько мгновений молчал, прямо глядя на Леголаса. Он будто бы хотел разглядеть – не лжет ли эльф, не преувеличивает ли. Наконец, кажется, уверившись, Фарамир опустил глаза и сжал руки в кулаки. Его плечи поникли, и Леголас заволновался, не перешел ли он черту – человек этот потерял слишком многих, чтобы напоминать ему об еще одной потере. - О его смерти мне было известно еще до того, как я узнал эту весть,- сказал Фарамир тихо. – но до сих пор я не позволял себе оплакать его. О нем скорбели наши люди, солдаты, что были под его началом. Наш отец… но только не я. Осознание того, что он все еще жив где-то, и разум его обращается ко мне, поддерживало меня после того, как он уехал. Когда же я узнал, что он не вернется, я не стал в это верить. До сих пор. - И его разум, и его сердце были с тобой,- с жаром проговорил Леголас. Он впервые встретил человека, способного понять и разделить его чувства, любившего Боромира с той же силой, что и он сам. И от осознания этого сердце Леголаса забилось отчаянно часто. – он говорил о тебе так часто, что мне кажется, я знаком с тобой уже очень давно. Фарамир поднял глаза, и Леголасу показалось, что сейчас он совершенно по-мальчишески, волнуясь, переспросит «Правда?» - Ты даришь мне свет в темной пустыне скорби,- проговорил он,- я знал, что так и было, верил в это. Но слышать это от того, кто любил его, во сто крат ценнее. Благодарю тебя. Они замолчали, думая каждый о своем и об одном и том же. Наконец заговорил Леголас: - Когда он рассказывал о Минас-Тирите, я всегда представлял его себе очень ясно. Я верю, что очень скоро эти стены и эти улицы станут такими, какими он их запомнил… но одного данного ему обещания, я исполнить не смогу. - Обещания? – переспросил Фарамир. Леголас чувствовал, что он с жаром ловит каждое слово, связанное с Боромиром, и эльф решил быть щедрым дарителем. - Я обещал ему, что, когда война закончится, я помогу расцветить эти древние камни садами,- ответил он,- я выращу цветы и деревья, я напою воздух их ароматами. И посажу дерево в честь нашей любви… - И ты передумал? – спросил Фарамир с любопытством. - Да,- честно ответил Леголас,- эти стены, эти улицы, эти дома должны стать такими, какими прежде. Здесь, среди белого камня и древней славы нет места моей задумке,- он покачал головой,- и никогда не будет здесь нашего с ним дома, чтобы под окнами его посадить то самое дерево,- в глаза эльфа словно бы насыпали песка – это был час откровений, и он был честен с самим собой впервые за долгое время. Фарамир кивнул и молчал несколько мгновений. - Государь жаловал мне Итилиэн,- вдруг сказал он,- в давние времена это был цветущий сад Гондора – самый прекрасный край в окрестных землях. Леголас вскинул на человека взгляд. - Я был там,- быстро проговорил он, словно боясь, что Фарамир, не договорив, откажется от своей мысли. - Я мечтаю возродить его в первозданной красе,- Фарамир улыбался, глаза его затуманила мечтательная дымка,- я мечтаю, чтобы там поднялись сады и деревья, чтобы всякий, кто окажется там, чувствовал покой и благость в сердце. Я мечтаю, чтобы этот край стал краем гармонии и жизни. Леголас чувствовал, как сердце заколотилось в предвкушении его следующей фразы. - Я хочу пойти с тобой,- проговорил он,- я могу привести моих сородичей из лесов Ласгалена, и мы вместе сможем воплотить эту мечту в жизнь… Лицо Фарамира просветлело. Леголас увидел, как последняя тень уходит с него, словно ветер раскидал клочья утреннего тумана, и взошло солнце. - Да будет так,- проговорил он торжественно и просто, и Леголасу показалось, что по ледяной корке его неутолимой скорби идут крупные трещины.