***
Таких эмоций Саске не испытывал никогда — это можно было сравнить с полузабытыми уже ощущения в детстве. Резня в клане. Тогда он тоже испытывал ярость, опустошение и не готов был принять реальность. И сейчас пугающим было то, как уже будучи взрослым мужчиной, он почувствовал себя таким же беспомощным, как и двадцать лет назад. — Значит, Орочимару никак не вредит нашим детям? — тихо спросил он. Карин поежилась и отступила на шаг назад. Она боялась его в этот момент и Саске упивался этим ощущением собственной силы, возможностью контролировать хоть что-то, когда мир рассыпался на глазах. — Я не знала, Саске… я правда… — Надо было убить его еще тогда и никогда не подпускать к детям. Ты — дура! — он продолжал наступать. — Жизнь ничему не учит тебя, Карин. Ты всегда возвращаешься в исходную точку: с Орочимару, со мной, с жизнью шиноби. — Это не так, — возразила Карин, поправляя очки. — И прежде чем читать мне проповеди, лучше за своей жизнью посмотри. А еще лучше — подумай о нашей дочери! О ней нужно думать сейчас, а не о твоей уязвленной гордости, Саске. Мокутон — это не шутки. — Почему ты раньше не почувствовала пробуждения в ней этого… паразита? — последнее слово Саске выплюнул с нескрываемым отвращением. — Никаких изменений в ее чакре нет и не было с самого рождения, — переходя на деловой тон, ответила Карин. — Это не вживленные гены Хаширамы Сенджу, их я бы точно узнала. — Ты проглядела у ребенка Мокутон, Карин, как я могу тебе после этого верить? По тому как она стремительно побледнела, Саске понял, что перегнул палку и попытался перевести разговор на другую тему. Карин гордилась своими способностями и у нее бесспорно был для этого повод — другого такого сенсора Саске не видел за всю свою жизнь, даже бьякуган уступал ей в точности. — Я должен поговорить с Орочимару. — Иди, — просто ответила ему Карин и, отвернувшись, направилась к дочери. Микото сорвала несколько стебельков травы со своего одеяла и засунула их в рот. Тем временем набухшие почки распускались, превращая детскую кроватку в зеленый куст. Орочимару совершенно не скрывался. Выторговав в обмен на результаты старых исследований, свободу и доступ к оборудованию, он продолжал заниматься тем же самым, что и раньше. Хотя теперь — с меньшим размахом, ведь эксперименты над людьми, даже пленными шиноби, ему строго запрещались. Но его старый учитель не был бы самим собой, если бы не нарушил единственное условие, которое поставили перед ним Каге. — Саске-кун, как приятно тебя видеть! Зашел ко мне в гости? Решил проведать старого учителя? — Орочимару не успел договорить, как Саске заключил его в гендзюцу. — В такие мгновения остается радоваться, что у тебя нет способностей твоего гениального брата, — окинув равнодушным взглядом внутренний мир Саске, заметил Орочимару. — И все же мне хотелось бы знать с чего такое гостеприимство? Мы с тобой давно не в ссоре, драгоценный мой ученик. Если уж кто и должен обижаться, так это я! — Что ты сделал с моей дочерью? — не обращая внимание на попытки увильнуть от темы, спросил Саске. — А я что-то с ней сделал? — со сдержанным любопытством спросил Орочимару. Саске не удостоил его ответом, ударив вместо этого катаной в гендзюцу. Иллюзия прервалась и бывший учитель с хрипом осел на пол, прижав руки к груди. Крепкий орешек! — И все же, Саске-кун, что я по-твоему сделал с Микото-чан? Или даже не так — с чей что-то случилось, что заставило тебя обратиться ко мне? — все тем же тоном продолжил Орочимару. — У моей дочери пробудился Мокутон. — Неужели? Только человек настолько хорошо знакомый со змеиным саннином мог заметить, как маска вежливого равнодушия на миг треснула и оттуда проступил хищный интерес пополам с искренним изумлением. — Орочимару, я не настроен играть с тобой и повторять свой вопрос еще раз не буду, — пригрозил Саске, вновь активируя шаринган. Но прежде чем провалиться в очередную иллюзию, Орочимару успел жестами показать, что готов переговорам. — Я подозревал, что нечто подобное может произойти, даже надеялся, но не так скоро. Слегка покачнувшись и все еще покашливая после гендзюцу, Орочимару развернулся и двинулся вглубь своей лаборатории. Или логова, как его привычно называл про себя Саске. На прошедшие годы в жизненном укладе змеиного саннина практически ничего не изменилось: все те же извилистые коридоры, ловушки и тайные проходы, и Кабуто, верным псом замерший на пороге кабинета. — Ты не помнишь, мы уже оцифровали все старые отчеты по исследованиям Мокутона? — спросил Орочимару. — Если нет, то нам потребуется это сделать как можно скорее. А пока принеси оригиналы. Нам с Саске-куном нужно поговорить наедине. — Что-то случилось? — Позже, дорогой мой, я все объясню позже, — Орочимару нетерпеливо махнул рукой и Кабуто исчез в сплетении коридоров. — Итак. Он вновь повернулся к Саске и жестом предложить сесть напротив. Саске окинул его равнодушным взглядом и остался стоять, нависая над бывшим учителем в недвусмысленном выражении угрозы. Орочимару только хмыкнул и принялся искать что-то в своем планшете. — Пожалуй, тебе не нужно рассказывать, что такое Мокутон, верно, Саске-кун? Стихия дерева, уникальная и неповторимая. Ей владел только Хаширама Сенджу и те немногочисленные шиноби, что смогли вживить в себя его гены. Так вот — это все ложь. От начала и почти до конца. Саске чуть склонил голову, приоткрывая взору риннеган. — Нет, к твоему главу это вообще отношения не имеет. Дело в том, Саске-кун, что стихия дерева вовсе не так уникальна, как многим бы хотелось. Вернее, сейчас уже некому, кроме тебя и твоей, с позволения сказать, второй жены, — Орочимару криво усмехнулся. — беспокоиться об этом геноме. Ну разве что еще парочке выживших Узумаки и ряду полукровок… в любом случае шанс пробуждения этого генома после исчезновения обоих кланов — Сенджу и Узумаки очень низок. А когда-то он был серьезной проблемой. Он протянул Саске свой планшет с отсканированными свитками. В них ровными рядами шли имена даты рождения и… смерти. — Что это? — пробежав список глазами, Саске увидел множество детских смертей. Начиная с возраста Микото и заканчивая четырьмя-пятью годами. — Сенджу вели свою статистику, очень любезно с их стороны — оставить потомкам возможность для исследований. Я изучал Мокутон многие годы, сначала меня прельстила возможность потенциального бессмертия, а потом Шимура дал почти неограниченные средства и возможности для исследования генома в качестве оружия. Ты прекрасно знаком с результатом моего эксперимента по вживлению генов Первого, но, как и абсолютное большинство, не понимаешь его природу и причины провала. Орочимару театрально вздохнул и развел руками. Саске незаметно поморщился, его совершенно не прельщала манера бывшего учителя ходить кругами и исподволь, незаметно обвинять собеседника в тупости. — Вижу, что мой рассказ тебя утомляет, — Орочимару окинул его цепким взглядом и забрал планшет. — Впрочем, лучше один раз увидеть, не правда ли? Особенно с твоими глазами… Хищно облизнувшись, Орочимару поманил Саске за собой и двинулся к выходу из убежища. — Нам придется бежать минут двадцать, — сообщил он, выбрав курс на север. — А пока я, если не против, хочу расспросить про состояние твоей дочери. Как она себя чувствует? Почувствовав неладное, Саске нахмурился. Нет, его дочь чувствуется себя прекрасно. Да, Мокутон проявился внезапно. Зацвела кроватка. Нет, он не принес с собой образцы растений для теста. Так незаметно, за разговором, они добрались до ничем не примечательного леса. Они находились совсем недалеко от Конохи и Саске смутно помнил, что бывал в этом лесу вместе с братом в детстве. Ничего интересного он здесь ни тогда, ни сейчас не заметил. — Ничего примечательно на первый взгляд, верно? — словно прочитав его мысли, заметил Орочимару. — Но только на первый. Он подошел к невысокому деревцу и, применив технику, вырвал его из земли с корнями. Это было совершенное обычное дерево. На первый взгляд. На второй, как и обещал Орочимару, Саске заметил что-то странное в центре корней. Активировав шаринган, он подошел ближе и разглядел во всех подробностях маленький, облепленный грязными лоскутами ткани скелетик. — Ты увидишь ту же картину, если выкопаешь любое из этих деревьев, — Орочимару довольно усмехнулся, заметив потрясение бывшего ученика. — Каждое из них выросло из похожего семени. Сенджу называли это место Лесом Маленьких Сердец, Саске-кун. Не правда ли, поэтическое название? — И ты привел меня сюда выбирать место для будущей посадки? — горько спросил Саске. На него вместо ожидаемого гнева накатила апатия. Зато внезапно оживился змеиный саннин. — Ни в коем случае! Этот ребенок, твоя дочь, слишком ценна, — прошипел он почти ласково. — Мы не можем просто взять и зарыть такой талант в землю. Он нахмурился. — Несмешно получилось. Впрочем, важно не это, а то, что Мокутон долгие столетия был проклятием двух кланов, тесно связанных узами брака. Исторически источники крайне неточны и понять, кто именно принес это своеобразное заболевание в кланы нельзя, но этот геном и сейчас является проблемой для их потомков. Например, для Карин. Важно то, что долгое время считалось, что пробуждение этого генома — смертельный приговор для ребенка. Не было никакой возможности спасти их, какие бы усилия не прикладывали к этому родители. Все изменилось с появлением Хаширамы Сенджу — единственного взрослого носителя мокутона. Возможно, что были и другие выжившие, но точно мы знаем только о нем. — Как он выжил? — О, это самая интересная часть истории. Знаешь, Саске-кун, мокутон — очень подлая, жестокая стихия, которая не жалеет даже своего обладателя. Для человека не свойственно быть настолько «живым», каким его делает обладание ею. И в итоге чакра пытается подстроить обладателя под себя – ты, наверное, заметил, что твоя дочь довольно большая для своего возраста? Она — ярко выраженный акселерат, то есть растет с огромной скоростью. Обычно причин для этого бывает великое множество, начиная от благоприятствующей этому смеси генов родителей, заканчивая повреждением некоторых областей мозга, но даже так — скорость её роста просто феноменальна! Она в два, или в три раза перекрывает максимально известную планку. Однако возникает небольшая проблема: увеличение скорости роста организма на такой коэффициент влечет за собой увеличение шанса на погрешность. Как итог — некоторые клетки строятся неправильно, они так же начинают беспрестанно делиться, увеличивая свое число. Это рак, Саске. Мокутон, который породил его, пытается вылечить организм, но делает только хуже. Это просто замкнутый круг. Именно из-за того, что она так мала — болезнь прогрессирует так быстро. Дети должны расти, организм все силы отдает на рост, и, как следствие, количество очагов заболевания так же растет. Он указал на вырванное с корнями дерево. Теперь Саске видел, что тело ребенка любовно обернули в расшитое одеяльце, рядом с ним лежали какие-то безделушки — видимо, талисманы. Саске закрыл глаза, безуспешно пытаясь отогнать от себя образ Микото, лежащей на дне импровизированной могилы. — В те времена на континенте свирепствовала эпидемия оспы, — продолжал Орочимару. — Сотни, если ты не тысячи гражданских и шиноби гибли от этой болезни. Медициона, видишь ли, тогда была не слишком развита. Но в одном случае оспа оказалась не болезнью, а лекарством. Хаширама, как и все его одногодки, заболел и выжил только благодаря Мокутону, который боролся с пожиравшей его организм болезнью и в неравном бою победил. Оставив своего носителя вживых. Я думаю, ты догадываешься теперь о природе моих экспериментов над вживлением мокутона и причинах такой высокой смертности среди подопытных. На застывшем змеиной маской лице Орочимару не было ни тени сожаления о том, что ради научных целей погибло столько детей. Он явно воспринимал происходящее как досадный случай, который помешал сделать ему очередного открытие и продвинуться еще дальше на пути к бессмертию. Саске прекрасно понимал, даже не будучи ученым в полном смысле этого слова, что ключом долголетия для Орочимару был не шаринган, а возможность жить в бессмертном, вечно молодом и полным сил теле. И они сами во время войны дали этому монстру в руки ключ к этому открытию, когда позволили забрать тело Белого Зецу. — Ты предлагаешь заразить мою дочь оспой, чтобы она выжила? — уточнил Саске, чувствуя, как внутри поднимается знакомая волна ярости. — Исключено. Если бы у тебя было несколько десятков дочерей, то можно было бы попробовать повторить мой эксперимент, но это нерационально и нелогично — полагаться исключительно на удачу. Эта девочка слишком ценный материал, чтобы лишиться его из-за нелепой случайности. — Ты говоришь о моей дочери. Орочимару кинул на него равнодушный взгляд. — Неважно. Главное — это то, что у нас общие цели. Мы оба хотим сохранить жизнь этому ребенку, хотя и по разным причинам. Поэтому мне нужно к ней постоянный доступ. — Я не позволю тебе экспериментировать над своим ребенком! — вскинулся Саске. — Так не пойдет, мой дорогой Саске-кун, я — ученый и к тому же крупнейший специалист по Мокутону, мне нужен материал, с которым можно работать и возможность вести наблюдения. Любой ирьерин поставит тебя в сходное положение. — Я не найду свою дочь препарированной на лабораторном столе любого ирьерина, — едко возразил Саске. — Видимо, ты плохо разбираешься в хирургии, — отозвался Орочимару. — Выбор у тебя небольшой, Саске-кун, либо ты позволишь своей дочери умереть, либо мы вместе будем бороться за ее жизнь. — Я могу отвезти ее в Коноху, где ей займется лучший медик в мире — Цунаде Сенджу. Орочимару слегка поморщился. — А еще ее любимая ученица, твоя жена за номером один — Сакура Учиха, как она гордо себя именует. Ты представляешь себе ее реакцию, Саске-кун? Что будет, если она узнает? Ты ведь именно этого и боишься. — Ради Микото я готов на все, — спокойно ответил Саске, прикладывая все усилия, чтобы держать себя в руках. Ему хватало и того, что Карин периодически задает вопросы о Сакуре и обвиняет его в трусости. Терпеть это еще и от бывшего учителя он был не намерен. — В любом случае, как я уже сказал, я — единственный, кто серьезно занимался изучением данного генома. Цунаде, конечно, редкостная умница, но ей потребуются многие месяцы, если не годы, чтобы досконально разобраться в теме и приступить к исследованиям, а у тебя такого времени нет. Микото, — он сделал паузу, назвав девочку по имени. — Умрет раньше, чем моя боевая подруга доберется до сути проблемы. Выбирай, Саске-кун. — Я согласен.***
Саске вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна и обвел кухню взглядом мутных глаз. На часах стрелки показывали половину третьего. Несколько часов он сидел неподвижно на своем стуле, погрузившись в воспоминания. И это перед важным днем — завтра, вернее уже сегодня, ему потребуются все силы, чтобы исполнить задуманное. В доме было тихо, дети и Карин спали. Не желая сейчас ни с кем общаться, Саске прошел в гостиную и улегся на диван. Казалось, что сын разбудил его спустя мгновение — едва Саске закрыл глаза, как на нем уже повис одетый в одни лишь лиловые пижамные штаны Акахико. — С добрым утром, папочка, — раздался над ухом тихий голосок дочери. Наблюдавший за ними из дверного проема Рюхей недовольно поморщился и ушел в ванную чистить зубы. Саске и сам отправился наверх, чтобы принять холодный душ, окончательно проснуться и приготовиться морально к сложному разговору с Карин. Зная ее эмоциональность, в их доме вот-вот разразиться настоящая буря. Но Карин восприняла его предложение на удивление спокойно. Саске осторожно поднял на нее взгляд и неожиданно для себя заметил, какой уставшей и сломленной он выглядела. Отчаявшейся. Палочки в ее руках слегка подрагивали. — Микото нужно отвести в Коноху, — начал Саске, когда дети выбрались из-за стола и пошли одеваться. Почему-то в этом доме у всех была странная привычка: сначала умыться, позавтракать и только потом уже одеваться. — Цунаде Сенджу сейчас работает в госпитале над каким-то проектом. Это наш шанс. Но я не могу… — Забрать ее у меня из-под носа? — перебила его Карин. — Но ты ведь уже принял решение? Еще вчера. И оно правильное, как ни тяжело мне это признать… оно правильное. Орочимару говорил мне в последнюю нашу встречу, что модификация бьякуго — это единственное, что может остановиться процесс. Но он не знает этой печати. Саске сухо кивнул. Орочимару выполнил свою часть сделки, он неустанно трудился над решением проблемы и никогда не переходил границы разумного. Микото же и вовсе его обожала, несмотря на то, что почти каждая встреча с «дедушкой» заканчивалась для нее болезненными уколами и новыми местами. Старый змей всегда умел ладить с детьми, было в нем что-то извращенно-материнское, что заставляло всех его подопытных служить ему до последнего вздоха. За прошедшие годы они перепробовали все и добились успехов, но Микото все равно постепенно, неуклонно умирала. И вот после всех исследований Орочимару объявил, что бьякуго — печать, способная накапливать и выбрасывать чакру владельца, в определенной модификации может решить их «маленькую проблему». Для обычного шиноби использование бьякуго требовало невероятного контроля чакры — это было врожденным свойством, которым обладали Цунаде Сенджу и его жена. Если же шиноби не мог контролировать поток чакры в достаточной мере, печать постепенно увеличивала объем поглощаемой энергии, пока не превращалась в паразита, который забирал всю чакру без остатка. Шиноби после этого умирал. Но Мокутон подстегивал организм настолько, что тот уже сейчас генерировал поток никак неконтролируемой девочкой чакры, сопоставимый с силами среднего чунина. Объем так и будет возрастать, пока не дойдет до планки, удовлетворяющей стихию. При переделке печати нужно будет найти ту тонкую грань, которая позволит забирать строго выверенный объем чакры, ведь если захватить чуть больше — и организм так и не достигнет поставленной для себя планки силы. Да, это будет означать, что все очаги болезни можно будет купировать, а затем и обезвредить, но не уберет первопричину. По словам Орочимару, Микото всю жизнь ходить с печатью на голове, содержащей объем чакры, близкий к резерву биджу из второй половины списка. Со временем организм стабилизируется и печать можно будет подправить, но драгоценные годы важные в обучении ремеслу шиноби будут потеряны. — Она не станет шиноби, как и Сарада, скорее всего. В любом случае у обеих нет шансов достичь… — Какое это имеет значение? — резко прервала его Карин. — Может, это даже и к лучшему? Может, это знак? Саске покачал головой, ему никогда не нравились суеверность и вера в судьбу со стороны Карин. Тот, кто верит в судьбу — слаб. Саске считал, что он сам управляет своей жизнью. Как и всегда, когда она была не в настроении спорить, Карин проигнорировала его явное недовольство и начала собирать Микото в путешествие. На пороге выросли рюкзачок с личными вещами и сменной обувью, плащ на случай дождя и огромный плюшевый заяц с которым дочь отказывалась расставаться даже в детском саду. — Папа, а куда ты уходишь с Мими? — младший сын спустился по лестнице и с интересом рассматривал отца, окруженного вещами. — Можно мне пойти с вами? Я не хочу в школу, пап, так скучно… ты же к дедушке идешь, можно мне с вами? — Микото нужен врач, Акахико, и я направляюсь в Коноху. Ты с нами не пойдешь, вам с братом нужно позаботиться о маме, — Саске хотел добавить, что Карин скоро рожать, но не был уверен насколько его младший сын способен оценить данную информацию. — И ты обязан ходить в школу, никаких прогулок и самовольных отлучек к Орочимару, ты понял меня? Сын резко насупился и теперь мрачно смотрел исподлобья. Красные глазки буравили отца с такой силой, что будь Акахико обладателем огненной чакры, плащ на Саске уж начал бы тлеть. Впрочем, настроение у Акахико менялось так же быстро как и у Карин, поэтому спустя несколько секунд он расслабился и вежливо попрощался с мамой и младшей сестренкой, а потом ушел в школу, не дожидаясь старшего брата. Рюхей, судя по звукам, доносившимся с чердака, бил куском арматуры по трубам. В ответ на недоумевающий взгляд, Карин поспешила сказать: — У них какой-то школьный проект, уже неделю то убегают к кузнецу, то доделывают что-то на чердаке, — она явно чувствовала себя смущенной. — А вот и Микото, моя девочка! Саке покорно дождался пока Карин расцелует сначала дочь, а потом его самого и, пообещав позвонить ближе к обеду, прижал девочку к себе единственной рукой и поспешил в Коноху. Он никак не мог поверить, что Карин отпустила его так просто, что она так легко приняла прощание с дочерью. Вполне возможно, что эта их встреча будет последней. При мысли об этом в носу вновь защипало и Саске сосредоточился на единственном, что отвлекало от тяжелых мыслях — о цели впереди. Так ему было легче. Они бежали почти два часа в неспешном темпе, иногда Саске позволял дочери сойти с рук и прогуляться немного, когда позади него в кустах раздался шорох. Молниеносно вытянув меч из ножен, Саске бросился к подозрительно шевелящейся ежевике и остановился. Среди колючих веток на него смотрели красные волосы и виноватые красные глаза. — Привет, пап! — преувеличенно бодро поздоровался с отцом Акахико и положил в рот спелую ежевичину. Пальцы и губы у него уже были измазаны в ягодном соке. Несколько секунд Саске молча стоял, наблюдая за тем как сын ест свою ягоду и вытирает синие липкие пальцы о салатовые брюки. — Что ты здесь делаешь? — выдавил он наконец, чувствуя себя отвратительным родителем. — Твоя мама с ума сходит от беспокойства! — Неа, — нагло ответил сын. — Она думает, что я в школе. — А если ей позвонят? — Я уже сам им позвонил и сказал, что заболел и вы поведете меня к врачу сегодня, — он пожал плечами и сунул руки в карманы, как заправский хулиган. — Они и рады от меня отделаться на пару деньков. Можно мне пойти в Коноху, пап? Ты же не отпустишь меня домой, одного, через лес?.. Саске несколько секунд оценивающе рассматривал сына, подмечая все новые и новые детали: упрямо вскинутый подбородок, сверкающие глаза, поджатые губы и стойка, выражающая несмотря на все усилия страх и неуверенность. — Акахико, объясни мне зачем ты так поступил? И не говори, что ты не понял наши указания. Сын еще сильнее нахмурился и спрятал руки за спиной. — Как будто тебя волнует мое мнение, — наконец пробормотал он. Саске склонил голову и смерил сына оценивающим взглядом. — Отвечай на вопрос. Повисла неловкая пауза во время которой Микото заворочалась во сне, ее пальцы конвульсивно сжались на воротнике рубашки Саске. По опыту он знал, что это говорит о том, что боль постепенно нарастает и скоро дочь проснется, чтобы получить еще одну дозу обезболивающего. Саске хотел, чтобы в этот раз это произошло не в лесу на полпути в Коноху, а в лучшем госпитале под присмотром Цунаде Сенджу. Он не был готов признаться в этом даже себе, но эта вязкая беспомощность в которой они тонули с тех пор как Микото заболела уже не пугала его. Она злила его, угнетала и раздражала, противореча деятельной натуре шиноби. Он был воином, а не сиделкой и хотел разобраться с этой проблемой как можно быстрее. — Я хотел увидеть Коноху. И я хочу присмотреть за Мими. Дедушка же ушел из той деревни, ты ушел из той деревни и дядя тоже ушел из той деревни… оба дяди, — поправил себя сын, почувствовав как внутренне напрягся Саске. Саске понимал, что у его детей не было особых причин любить Итачи, но то, что дядей все они крове старшей дочери называли совершенно чужого им человека ему претило. Где-то внутри него все еще ворочался клановый воспитанник, которому с младенчества внушали, что Учиха — лучшие, что они — его единственная семья, надежда и опора. И хотя всю свою сознательную жизнь он был окружен людьми, которые к его клану отношения не имели, а те кто имел не принес ему ничего горя, отцовские наставления продолжали влиять на него. И каждый раз, когда дети называли Кабуто «дядей» ему хотелось придушить сероволосого засранца. — А еще я хотел посмотреть, как живут настоящие шиноби. Ну, не такие как мы, а когда их много… и школа у них есть… — сын окончательно замялся. Саске внутренне сдался и поморщился, когда сын заулыбался, ощутив покорное согласие отца. Уникальные способности Акахико закаляли любого взрослого, которому приходилось с ним часто общаться. Чем чаще человек находился с Акахико, тем легче тому было считывать нюансы настроения, а это приводило к тому, что взрослых, которые лгали ему в лицо, сын всерьез не воспринимал. И был способен следовать за близким человеком как собака по следу, не сбиваясь с пути. Конечно, до мастерства своей матери, которой нужно было лишь однажды «учуять» чакру человека, чтобы проследовать за ним на многие километры, но Орочимару да и сама Карин не успевали заверять друг друга и всех, кто был готов их выслушать, что с возрастом Акахико станет едва ли не лучшим в мире сенсором. А пока Акахико вполне мог последовать за движущимся объектом, но вернуться назад домой без приключений его способности не позволяли. Саске принял решение и, прихватив сына за шкирку, активировал риннеган. Секунда и они приземлились в километре от конохских ворот. У него было искушение появиться прямо у госпиталя, но он точно не знал, какие печати охраняли Коноху. Точно известно лишь то, что после войны их подновляли и переделывали лучшие мастера под присмотром клана Хьюга. А еще необходимо было заручиться поддержкой Наруто. Если старая Сенджу откажется лечить в Микото, хотя Орочимару и уверял, что это невозможно, Наруто наверняка сможет ее уговорить. От перепада чакры Микото проснулась, соскользнула с рук как недовольная кошка и, скрючившись в пыли, вырвала остатки обеда. Саске ее успел ее подхватить до того как она в изнеможении упала на землю. Перепуганный сын вцепился в полу его плаща и принялся тихо всхлипывать. Микото выглядела ужасно: бледное изможденное лицо усеяли бусинки пота, скулы заостроились и она стала похожа на куклу из Страны Земли, которую ей подарил Саске на день рождения. С каждой секундой паника внутри Саске нарастала. Вдруг он не успеет?***
С тех пор как Наруто надел плащ Хокаге семейные обеды и ужины из рутинной обязанности превратились в редкий праздник. В первое время он даже не понял, что отдаляется от своей семьи — Коноха оказалась взбалмошной любовницей, требующей все его внимание без остатка. Иногда его вызывали на внеочередное собрание посреди ночи прямо из собственной постели, иногда он и вовсе не ночевал дома. В кабинете появился небольшой диванчик, вокруг рабочего стола росли пакеты с любимым раменом, а Хината покорно молчала. За годы что они прожили вместе, а поручился скоропалительным и внезапным даже для многих друзей, Наруто ни разу не ссорился с Хинатой. Это было попросту невозможным, когда ей что-то не нравилось жена замыкалась в себе, превращаясь в фарфоровую куклу — хрупкую и прекрасную одновременно. Требовалось время и усилия, чтобы она снова оттаяла, и больше всего он боялся, что когда-нибудь случайно ее разобьет. Хотя Шикамару — этот хитрец! — говорил, что Хината куда крепче, чем может показаться. И правда — иногда в ее мягких чертах проглядывал стальной стержень без которого бы женщина с таким характером никогда не смогла бы стать шиноби. А Хината им стала. И хотя она с радостью посвятила себя семье и детям, когда у нее появилась такая возможность, окружающим не стоило забывать о том, что перед ними чунин, переживший последнюю войну шиноби. Именно поэтому Наруто не обрадовался, когда на их лоджию опустился АНБУ в маске попугая. Хината на мгновение выглянула из кухни, а потом снова скрылась внутри. Курьер постучал в стеклянную дверь и робко шагнул внутрь. — Господин, позвольте доложить, — бесстрастно заявил он и, дождавшись кивка, продолжил. — Саске Учиха появился у ворот деревни и он… не один. Он движется к вам. Наруто удивленно посмотрел на подчиненного, но расспрашивать дальше не стал. Почему-то ему казалось, что он уже знает ответ на свой вопрос. И хотя ему хотелось ошибиться в этот раз, он все же не стал закрывать дверь лоджии. — Дорогой, мне накрыть обед на семерых? — раздался за спиной мягкий голос Хинаты. Не дожидаясь его согласия, она принялась расставлять тарелки и раскладывать приборы на столе. Наруто судорожно пересчитал количество персон и еще больше запутался. Почему именно семерых? Наконец, словно в ответ на его терзания, Саске опустился на то же место, где недавно стоял АНБУ. На руках у него была крошечная девочка, даже меньше Химавари, а за полу плаща цеплялся красноглазый и красноволосый мальчик. Дети из леса, подопытные Орочимару. Или нет? — Я могу зайти? — сдержанно спросил Саске. Красноволосый мальчишка сверлил его непочтительным взглядом. Девочка похожая на Сараду на руках Саске тяжело дышала, шевелясь не то во сне, не то в забытьи. Наруто почувствовал, как за его спиной напряглась Хината. Не произнося ни слова, она протянула руки, и Саске с каким-то нервным облегчением передал ей на руки… свою дочь? Девочка заворочалась и открыла глаза. — Привет, — шепнула ей Хината, помогая сесть на диван. — Добро пожаловать в Коноху. Как тебя зовут? — Вы очень красивая, — улыбнулась девочка, приобретя еще большее сходство с Сарадой. — Меня зовут Микото Узумаки. Наруто затошнило. — А меня — Хината Узумаки, но ты можешь называть меня просто Хината-сан. А эта девочка, которая невежливо рассматривает тебя из-за угла моя дочь. Химавари, подойди себя и познакомься! Наруто переводил взгляд со своей семьи на стоящего с непроницаемым лицом Саске. Мальчишка отцепился от отцовского плаща и кидал странные взгляды то на Хинату, то на Наруто, то почему-то на улицу. На мгновение открыл было рот, но следивший за ним Саске пригвоздил его взглядом к полу и мальчик промолчал. Тем временем девочки познакомились и Микото слегка пошатываясь от накатывающей слабости, ушла вслед за Химавари в ее комнату. Саске как-то нервно дернулся, но встретился взглядом с Хинатой и ничего не сказал. — Боруто, выходи познакомиться, — мягким, не терпящим возражения тоном, наконец, сказала Хината. Однако, сын предпочел не выходить из своего наблюдательного пункта в коридоре и вместо него с места двинулся красноволосый мальчишка, бормоча себе что-то под нос про взрослые секреты. Удивительная невоспитанность, граничащая с наглостью, напомнила Наруто об одной Узумаки и он выжидающе уставился на Саске. Хината с предательской деликатностью ускользнула в кухню, оставив их наедине. — Значит, это все же твои дети, — Наруто на секунду испугался своего голоса, таким он был хриплым. — Скажи, Наруто — ты мне друг? — внезапно спросил Саске. Он все еще стоял посреди комнаты, его взгляд был устремлен на семейные фотографии, украшавшие книжную полку. — Конечно, я твой друг! Но… — Наруто почувствовал, что вскипает. — Когда мы встречались в последний раз ты сказал, что двери твоего дома всегда открыты для меня, — продолжил Саске и наконец встретился с ним взглядом. В его глазах было столько сдерживаемой боли, что Наруто стало не по себе. — И сейчас я пришел к тебе, потому что мне как никогда нужна помощь. Даже не так… твоя помощь нужна не мне. — Твоей дочери, — осуждающе сказал Наруто. Саске кивнул. Они еще немного помолчали, и Наруто уже было собрался продолжить разговор, как из комнаты Химавари раздался радостный визг. Следом за ним послышался топот со всех сторон и вот Химавари уже застыла посреди комнаты, окруженная взрослыми и детьми. В ее руках был огромный подсолнух. — Это Микото для меня сделала, посмотри, папа, посмотри! — он протянула цветок Наруто и тот с недоверием коснулся выглядящих совсем как настоящие лепестков и зерен. Он с недоумением посмотрел на Саске, а потом на Хинату, которая в это мгновение деактивировала бьякуган и аккуратно вынула цветок у него из рук. — Мы поставим его на обеденный стол. Мальчики, вы не поможете? А тебе не стоило бросать свою гостью в одиночестве, Химавари. Боруто недоверчиво покосился на цветок, а красноволосый мальчик не проявил ни малейшего удивления. — Это Мокутон, — выдавил из себя Саске, когда взрослые остались одни. — Он ее убивает. Я… мы пытались ей помочь, делали все, что могли, но сейчас единственная надежда — это помощь Цунаде Сенджу. — Почему ты не пришел за помощью раньше, Саске? — едва сдерживая себя, чтобы не закричать, прошипел Наруто. — Твоя жена — лучший медик нашей деревни, может быть даже в мире и ты… за ее спиной… неужели ты такой ублюдок? — Сакура всего лишь ученица Цунаде, Наруто, ты и сам это знаешь. Мне нужна помощь действительно лучшего медика. — Да как ты смеешь! — Наруто едва не задыхался от душившего его гнева. — Мало того, что ты изменял Сакуре за ее спиной после всего, что она для тебя сделала, так ты еще и смеешь ее оскорблять, умалять ее способности. — Я не умаляю ее способности, но если бы твоя дочь умирала ты бы отдал ее в руки менее опытному врачу лишь из чувства вежливости? Цунаде научила Сакуру всему, что та сейчас знает, и разве на моем месте ты бы не хотел получить помощь учителя, а не ученика? Твоя дочь умирала бы у тебя на руках в мучениях, ты бы рискнул ее жизнью, чтобы уберечь чувства Сакуры, Наруто? Наруто отшатнулся как от пощечины. Он никогда не задумывался о подобном, в страшном сне ему не привиделось бы, что его дети умирают. Но если бы Химавари могла погибнуть, если бы был хотя бы малейший риск, то, как бы он поступил? От пришедшего на ум ответа ему стало неуютно. Саске кивнул в такт его мрачным мыслям. — Хорошо, я понял тебя и хотя мне очень не нравится то, как ты относишься к Сакуре, но ты все еще мой друг. Поэтому я разрешаю тебе и твоим детям остаться в деревне. Черт побери, Саске, неужели ты думал, что я тебя смогу бросить? После всего через что мы вместе прошли? — Наруто поморщился и тряхнул головой. — Бабуля сейчас не здесь, она уехала по делам в соседний город, но если дело срочное, то я могу вызвать ее сюда немедленно. А оно ведь срочное, да? Ты откладывал до последнего, как я понимаю. Какой же ты трус. Саске ощерился, но возражать не стал. Он выглядел еще более уставшим, чем в последнюю их встречу, словно внутренняя борьба его совсем измотала. Наруто не стал давить на друга еще больше и призвал одну из жаб. На призыв откликнулся молоденький жабенок, чьего имени Наруто не знал. Но судя по тому как надулось от гордости крошечное земноводное одетое в легкомысленное хаори с узором в цветочек, задание будет исполнено безукоризненно и в кратчайшие сроки. Теперь им оставалось только ждать ответа от Цунаде. И прояснить некоторые детали. — Значит, Узумаки? — наконец спросил Наруто. — Карин настояла на том, чтобы у всех детей была ее фамилия. Она не хочет лишнего внимания и слишком суеверна. Сарада остается единственной наследницей клана, если тебя это волнует. Наруто злобно зыркнул на друга, чувствуя, как непроизвольно сжимаются кулаки. Вовсе не о наследстве Сарады он пекся, не о клановой чести, а о том, что Саске обманывает невинных людей и ведет себя при этом так, как будто это в порядке вещей. — И как давно ты изменяешь Сакуре, Саске? Я не спрашиваю почему, но хочу понять как давно… — Рюхей родился почти сразу войны. И, предупреждая твой вопрос, я не знал об его существовании и о существовании Акахико еще много лет. Все не так просто как ты думаешь. — А почему Карин-сан не пришла вместе с вами в Коноху? — неожиданно спросила Хината. — Я накрыла на стол, можно садиться. А после этого необходимо идти в госпиталь, я правильно понимаю? — Карин беременна и не хочет рисковать здоровьем ребенка при длинном путешествии. Но она доверяет медикам Конохи, — словно закрывая тему, добавил Саске. — Об этом я и пришел тебя просить, Наруто. Мы не были уверены, что Сенджу захочет помочь Микото и я хочу, чтобы ты помог ее уговорить. — Ты хотя бы понимаешь, что такое долг медика? Цунаде никогда бы не отказалась помочь ребенку просто потому, что его родитель — редкостный мудак. Не суди всех по себе, Саске, — грубо заявил Наруто и двинулся к столу. Ужин протекал на удивление спокойно. Саске и Наруто молчали, мальчишки испытующе косились друг на друга, а девочки щебетали о чем-то своем, периодически подавала голос Хината. — Значит, так и выглядят джинчуурики, — наконец, подал голос Акахико. — Дед говорил, что у таких как ты должно быть море чужеродной чакры и зверь внутри, но у тебя ее совсем немного, — он склонил голову на бок, словно прислушиваясь. — В животе, а та штука у ворот вовсе не выглядит опасной. — Это я-то не выгляжу опасным? — подал голос Курама, который до этого наверняка чутко прислушивался к происходящему, но никаких признаков присутствия не подавал. — Да я сильнейший биджу! — Оно сердится! — возвестил мальчишка. — Папа, а если эти чудовища состоят из чакры и они разумны, то получается чакра тоже разумна? А она не против, что мы ей пользуемся? Над столом повисло молчание, взрослые переглядывались, но никто не мог дать точный ответ. — Надо у дедушки спросить, он все знает, — неожиданно сказала Химавари. — Он был главой клана, но потом ему надоело и теперь тетя Ханаби вместо него. — Мой дедушка тоже все знает! И он был главой целой деревни, — встрявшая в разговор Микото развела руками, иллюстрируя какой большой была деревня ее дедушки. — А потом ему надоело, и он вообще от них ушел. Это он меня лечил. Наруто осенило. Он одними губами произнес «Орочимару» и, дождавшись кивка Саске, нахмурился. Получается, Какаши не так уж и ошибался? Что вообще происходило с Саске все эти годы, если сейчас он заявляется в деревню с двумя детьми на руках, еще двумя — спрятанные где-то под присмотром любовницы, и Орочимару, которого дети называют «дедом»? От последнего Наруто передернуло: меньше всего ему хотелось бы, чтобы склизкий змеиный саннин находился рядом с его собственными детьми. Но Саске это похоже не смущало. — Какие еще тайны ты хранишь, а, Саске? — тихо спросил он, не особо надеясь на ответ. — Не такие уж они и интересные… эти мои тайны, — внезапно отозвался Саске. — Сейчас, когда ты все это видишь, моя жизнь кажется куда более насыщенной и сложной, чем она есть на самом деле. Их разговор прервал хлопок, с которым появился жабенок. — Эта… ну… тетка та. В общем, она сказала, что будет в госпитале с минуты на минуту. И сказала, что оторвет «этому ублюдку фамильные драгоценности». Чаво она в виду то имела? Наруто неопределенно махнул рукой и отпустил призыв. На мгновение он испытал к Саске чувство сродне жалости, но потом вспомнил, как тот обошелся с Сакурой и сожаления растворились. Если и найдется среди живых человек, который способен откусить Саске Учиха голову, выплюнуть ее, а потом пришить на место, то это была Цунаде Сенджу. Другим таким человеком была лишь Сакура Учиха, но та на свою голову любила Саске так давно и отчаянно, что вряд ли способна на справедливое возмездие. А вот бабуля постоит за честь своей ученицы! — Саске-кун, вам с Микото стоит выдвигаться, нельзя заставлять Сенджу-доно ждать. И не волнуйся, мы приглядим Акахико-куном. Если потребуется, то он сможет получить временный допуск к занятиям в Академии. Верно, дорогой? Наруто кивнул, радуясь тому, какая умница и красавица его жена. В горле у него словно комок застрял и он не мог и слова вымолвить, а Хината помогла сгладить ситуацию. Саске кивнул, строго посмотрел на сына, и, подхватив дочь на руки, исчез в шуншине.***
Цунаде скучала по Орочимару. Это было странное, болезненное и отвратительное чувство вроде ноющей старой раны, до которой без чужой помощи не дотянешься. Еще лет пятнадцать назад ей и в голову не могло придти, что она способна скучать по старому предателю и убийце. Но Цунаде была уже стара. И хотя внешний вид ее оставался все таким же свежим, как и двадцать, лет назад, старость подкрадывалась к ней незаметно. Все ее ровесники давно умерли, все ее родственники и друзья погибли. У нее не было детей, но были мальчик и девочка, которых она искренне считала внуками, но и те уже обзавелись своими детьми. И глядя на то как растет Сарада, как Наруто становится Хокаге, а Сакура из девочки, скрывавшей за фальшивой бравадой собственный страх и ощущение ненужности, превращается в несравненного медика, Цунаде испытывала приятную усталость. Такие же чувства, наверное, переживали и те счастливчики из больничных палат, кому приходилось умирать в окружении толпы родственников, с ощущением выполненного долга. И вместе с растущим чувством умиротворения в ее духи закрадывались нотки сомнения — не пора ли уже вернуться если не утраченную дружбу, то хотя бы знакомство с Орочимару? Иногда она садилась в своем кабинете и думала о том, чтобы написать ему. В голове то и дело всплывали нужные слова, и среди них с каждым прожитым годом было все меньше ненависти и обид. Цунаде вспоминала слова своей бабушки, которая говорила о том, что лишь любовью нужно наполнять свою душу. Она смотрела на свою ученицу, которая помнила и несла людям только любовь. В конце остается только любовь, только она по-настоящему важна. И хотя Орочимару вряд ли бы согласился с такой формулировкой, Цунаде больше не хотела ненависти между ними. И сегодня, словно ответ на свой вопрос, она получила вызов от Хокаге. И первой ее реакцией на то, что Саске Учиха пришел на поклон в Коноху с незаконнорожденным ребенком, которому требовалось лечение, была ярость. Как он посмел, как он мог в очередной раз причинить боль Сакуре? Чем заслужила эта бедная девочка такое горе в своей жизни? Но потом Цунаде подумала о том, что произошедшее сегодня — это ни что иное как испытание, урок от судьбы. Когда как не сейчас ей нужно поучиться к своей бабушки, у своей ученицы тому, чтобы любить, а не ненавидеть? Но все же это не означало, что она не сломает проклятому Учихе пару лишних костей. А еще она радовалась тому, что именно сегодня Сакура не дежурила в ночь. И когда он опустился землю с непроницаемым выражением лица, Цунаде уже ждала его. Прямо у дверей госпиталя, словно страж на пути в адские врата. Но прежде чем Учиха получит свой пропуск в ад, ей нужно было заняться невинным ребенком. — Дай мне ее сюда, — требовательно протянула Цунаде руки к свернувшейся на руках у Учихе девочки. Тот недоверчиво покосился на нее. И как у него наглости хватало подумать, что она причинит бедной девочке вред? — Дети не в ответе за деяния своих родителей, дай мне ее, Саске Учиха. Ты ведь за этим пришел в Коноху? Подхватив почти невесомую девочку на руки, Цунаде заволновалась. Она читала отчет Какаши о встрече с детьми в лесу и догадывалась о том, что состояние девочки должно быть тяжелым, но ей и в голову не приходило, что Учиха там долго будет тянуть с лечением. Властным кивком приказав ему следовать за ней, она направилась прямиком в палату интенсивной терапии. Девочка у нее на руках хрипло дышала. Несколько минут они провели в молчании. Только медсестры тихо переговаривались, укладывая девочку на кровать и ставя ей капельницы. Призванная Кацую охала, переползая с одного больного места на другое и получаемые от призыва сведения Цунаде пугали. Девочка умирала от рака, ее собственные клетки росли и сменяли друг друга так быстро, что обычные методы лечения тут помочь не могли. Творилось что-то странное. — Рассказывай, — сердито потребовала она от Саске, который коршуном замер на пороге палаты и наблюдал за действиями врачей. Вместо ответа тот протянул ей свиток с узнаваемой печатью. Такие они использовали еще во время Третьей войны, передавая важные документы друг другу. Подобрать ключ к печати мог только человек, знающий код. Цунаде прикусила губу от напряжения и открыла свиток. Внутри оказались пухлые папки с записями об истории болезни. — Мне потребуется время, чтобы изучить все это, — она выразительно указала на стопку документов, — а его у нас слишком мало. Орочимару — этот старый хитрец, не стал бы присылать тебя сюда без уже готового плана. Говори, Саске, не трать мое время зря! — Микото пробудила Мокутон почти три года назад и он постепенно убивает ее. Мы… Орочимару перепробовал все, чтобы спасти ее, но универсального лекарства найти не смог. Я не знаю подробностей, но все они записаны в ее медицинской истории, которую он вам передал. Но я знаю, что вы — последняя надежда на выживание для моей дочери, только вы владеете секретом бьякуго и способны модифицировать ее так, чтобы чакра, которая убивает мою дочь, накапливалась в печати. Орочимару уже набросал схему, но без знания работы печати она бесполезна для нас. Цунаде бегло пробежалась по одной из записей. Орочимару был не так уж далек от решения разгадки на ее взгляд, но как это часто с ним случалось, он упустил несколько важных деталей в погоне за одной из гипотез. Его увлекающаяся натура и повела его по кривой дорожке десятилетия назад. — Я не люблю ультиматумов, Учиха, так и передай своему учителю, — нахмурилась Цунаде. — Вы сейчас ставите меня в положение, когда я должна вслепую сыграть роль в одном из очередных экспериментов Орочимару или убить ребенка. — Вы ее спасете? — тихо спросил Саске. Цунаде ошеломленно подняла на него глаза. Впервые за долгие годы она увидела в этой ледяной глыбе нечто человеческое. Сколько бы ее не убеждали Наруто и Сакура в том, что где-то в глубине души у него скрываются эмоции, ни разу она не видела этого воочию. Да и никто не видел, наверное. А сейчас его маска треснула, обнажив уязвимую плоть внутри. Он выглядел отчаявшимся и напуганным, готовым умалять ее родителем, который цепляется за соломинку в надежде спасти своего ребенка. И самым пугающим было то, что ни Сакура ни Наруто не смогли добиться того же, что смогла сделать другая женщина. Цунаде догадывалась какая. Она прекрасно помнила как во время войны вокруг Учихи крутилась какая-то Узумаки, и, несмотря на преобладание крови Учиха в девочке — они даже выглядела точь в точь как ее бабка в детстве, носителями Мокутона могли быть только остатки кланов Узумаки и Сенджу. Учитывая, что единственной известной представительницей Сенджу была она сама, нетрудно было догадаться, кем была особа разрушившая счастье Сакуры. — Я ее спасу, — согласилась Цунаде. — Мне потребуется время, чтобы доработать печать, никому и в голову не приходило использовать ее таким образом. Обычного шиноби подобная модификация медленно убьет, вытянет все жизненные силы — это больше похоже на мучительную пытку, чем лечение. Но Орочимару прав: перекрыв чакропоток Мокутону мы спасем девочку. Хотя ты должен понимать, что у этого будут последствия — она станет слабее своих сверстников, будет сонной и вялой, ее будут мучить головокружения. Я не знаю сможет ли она когда-нибудь использовать свою чакру в достаточной мере, чтобы стать шиноби. Кацую останется сделать и будет докладывать мне о состоянии твоей дочери. Не бойся, Учиха, она хоть и лишь на половину Узумаки, но они куда крепче, чем кажутся. Оставайся с ней, если хочешь, но лучше не мешай нам. — Папа, а я увижу свою сестренку? — внезапно спросила Микото. — Я так хочу ее увидеть! Может, она могла бы принести мне моего Кролю? — Кролю? — недоуменно спросил Учиха. — Да, моего Кролю. Ака-чан положил его в твой рюкзак, когда ты уходил в гости, а вместе с ним нашу фотографию. Чтобы сестренка радовалась, глядя на нас всех, и ждала встречи. Попроси ее поторопиться, папа, пока я совсем не уснула… Лицо у Учихи перекосилось от сдерживаемых эмоций, а Цунаде тяжело вздохнула. — Микото-чан, я обещаю тебе, что ты не умрешь, — строго сказала она. — И твоя сестра обязательно тебя навестит, как только ты выздоровеешь. А сейчас отдыхай, завтра нам предстоит много работы. — Вы говорите совсем как дедушка, — едва слышно прошептала она. — Но у него руки всегда мягкие и холодные, а у вас — наоборот. Жесткие и горячие. И вы точно такая же, как он вас описывал, Цунаде, такая же добрая и красивая… Последние слова она произнесла на выходе, за мгновение до того как вызванный лекарствами сон ее сморил. Цунаде почувствовала ошеломление, такая характеристика со стороны Орочимару поразила ее, но она быстро взяла себя в руки. Тем временем, Учиха поцеловал дочь в макушку и неслышно выскользнул в окно. И правильно сделал, на крыше его уже ждал Хокаге, а у Цунаде было слишком много работы. Орочимару решил ее испытать как в добрые старые времена, посмотрим, кто выйдет победителем на этот раз! Цунаде была азартным игроком. Наруто наблюдал за тем как причудливо ложатся тени на головы предыдущих Хокаге. Отец почему-то хмурился, а Тобирама зато лукаво улыбался и, казалось, подмигивал своему нерадивому приемнику. Отсалютовав головам бутылкой сакэ, Наруто сделал первый глоток. По-хорошему стоило бы дождаться Саске, но жажда в горле была нестерпимой, как и желание сделать реальность чуть более приемлемой. Впрочем, допить сакэ он не успел — Саске появился раньше и, вырвав у него бутылку, жадно выхлебал остатки из горлышка. — Вот уж не думал, что ты такой заядлый любитель выпивки, а то больше бы захватил! Саске помотал головой и громко выдохнул. — Не любитель, совсем нет. Но денек получился неудачный. Скажешь, нет? Наруто удивленно посмотрел на друга, но подхватил непривычный для них обоих игривый тон беседы. — Скажу: да. А ведь так все хорошо начиналось, послы из Камня к обеду свалили восвояси ни с кем не подравшись и не поругавшись, детишки пришли с миссий без единой царапины. А потом все пошло по учиховской пизде. — Это должность тебя не красит, раньше ты матом как портовый грузчик не ругался. Наруто пожал плечами. Молчание воцарилось надолго. — Сарада знала, — наконец заговорил Саске. — Точно не знаю как давно, но этот мелкий паршивец — мой младший сын, нашел способ донести до сестры, что у его папы другая семья. И она знала все это время. Знала и молчала. Какой же я мудак… — Не прошло и трех десятков лет, как ты признал эту очевидную истину, — пожал плечами Наруто.- Я обещал себе не спрашивать тебя, но как все же так получилось? — Я думаю, что у нас и не могло быть иначе, — уклончиво заметил Саске. — Сакура тоже это знает. Хотя она и не признается в этом, но она поняла это уже давно, просто слишком упряма, чтобы признаться в собственном, как ей кажется, поражении. Хотя это и не поражение вовсе. Карин не устает напоминать мне, что я вовсе не подарок и не мужчина чьей-нибудь мечты. — А… ту женщину ты любишь? Саске пожал плечами. — Я не знаю. Я, наверное, не смогу уже полюбить кого-то после всего… после всего того, что произошло. Нас с Карин просто, — Саске замер, подбирая слова, — прибило друг к другу, и мы катимся вместе дальше, постоянно притираясь друг к другу. А еще есть дети. — Четверо, да? Никогда бы не подумал, что Саске Учиха будет многодетным отцом. Ты вообще не казался мне семейным человеком. Одиночка по жизни. — Поверь, я бы остановился на первых двух, но у Карин свои представления о том, какой должна быть семья. И она вписывает меня в нее. После того как Микото заболела мы вообще не хотели детей, слишком велик риск. Но так получилось, что сейчас мы ждем еще одного. — И ты боишься, что этот ребенок станет заменой Микото? — неуверенно спросил Наруто. — Нет, просто… у Карин своя парфюмерная лавка. Уж не знаю, почему она решила заниматься именно этим делом, но получается у нее вполне неплохо, — Саске замер, словно гадая, стоит ли ему рассказывать дальше или нет. — Когда у Микото только пробудился Мокутон, то первое время он был почти безобиден. Просто во сне, когда она менее всего контролировала себя, вокруг ее кроватки росли цветы. Карин начала собирать их, а потом сделала духи — буквально пару флаконов, не для продажи. Она назвала их «Дочкины сны». И тогда я не знал, что это означает. Я и сейчас не знаю, зачем тебе все это рассказываю. — И чем он пахнут, эти духи? — внезапно спросил Наруто. — Не знаю даже, какими-то лесными цветами, а еще ландышами. Да, в особенности ландышами. — Бабуля — лучший медик в мире, но не она одна способа на чудеса. Кроме нее в Конохе есть Сакура. И чтобы ты себе там не думал, она не откажет в помощи. Она просто не способна на это. — Я не уверен, что заслуживаю ее помощи, — улыбнувшись краешком рта, шепнул Саске. — Я буду просить развода. В любом случае, чем бы все это не закончилось, я больше не могу жить во лжи. Наруто прикрыл глаза и кивнул. Ложь — это ужасно, даже если она создается во спасение. Долгие годы он и сам жил, опутанный ложью и она принесла ему больше боли, чем все остальные несчастья впоследствии. Когда он снова открыл глаза Саске. Только пустая бутылка валялась рядом, и лукавый Тобирама взирал на него с горы.***
Сарада узнала мальчика с фотографии сразу. Прикусив будто бы в задумчивости ноготь, она пристально следила за тем, как он с уверенным видом заходит во двор Академии. Сзади него плелся хмурый Боруто, которому явно не в радость было подобное знакомство. Этот мальчик — подпись на фотографии гласила, что ему зовут Акахико, был ее братом. Если не совместная фотография отца с чужими людьми, с чужой семьей, Сарада никогда бы не поверила в то, что они с этим мальчиком родственники. Но за те несколько месяцев, что лежавшая в укромном месте фотография бередила ее чувства, Сарада уже успела смириться со всем. Она подготовила себя к тому, что сводный брат проигнорирует ее или наоборот будет ласков, так же она подготовила себя к тому, что он набросится на нее с обвинениями. Последнее было наиболее вероятно, ведь эта фотография была ничем иным как посланием. Знаком того, что у отца была другая семья, семья в которой он был по-настоящему счастлив. И другие дети были наверняка лучше Сарады, иначе он уделял бы все свое время не им, а ей. И все же одного она понять не могла: почему брат появился так внезапно. Тем временем Боруто принялся на что-то громко жаловаться приятелям, и Сарада, подобравшись ближе, стала подслушивать их беседу. По словам Боруто ее отец объявился вчера в Конохе под вечер, на руках с какой-то малявкой и с «этим вот хмырем». Малявку унесли в больницу, а Боруто пришлось делить комнату с вышеупомянутым хмырем. — Подслушивать нехорошо, — хихикнули сзади. Сарада удержалась от того чтобы вздрогнуть и медленно обернулась к говорившему. Им оказался злополучный «хмырь» и ее брат по совместительству. — Добрый день. Мы, кажется, незнакомы? — подчеркнуто вежливо осведомилась она. — Ты — Сарада Учиха, а я — твой свободный брат. Меня зовут Акахико Узумаки. И не надо изображать, что ты меня не узнала. Я же прислал тебе фотографию и если ты не совсем дурра, то должна понимать, что тебе и твоей мамаше нужно оставить мою семью в покое, — начав с приветливой улыбки, свободный брат перешел на злобное шипение. — Он только и делает, что сбегает из дома к вам! Сарада задохнулась от обиды. — Неправда! Он только и делает, что сбегает к вам! Мы с мамой месяцами его не видим! Они переглянулись, смутившись. — Либо кто-то из нас врет, что было бы нелогично, либо мы переоценивали нашего отца, — после минутного молчания заметила Сарада. Сводный брат скорчил недовольную рожу, но спорить не стал. Сарада была рада, что ожидаемые нападки закончились там быстро и относительно безболезненно. Как бы глубока ни была ее обида на отца и как сильно она бы не сомневалась в том, что достойна его любви, но закрыть дверь в свою жизнь перед лицом ближайшего родственника она так просто не могла. И потому старалась быть вежливой, рассказывая про Академию и уклад жизни шиноби. Сводный брат задавал странные, подчас бестактные вопросы, которые одной своей формулировкой ставили Сараду в тупик. После очередных странных его высказываний о тренировочной площадке у деда в лаборатории она решилась задать мучающий ее вопрос: — А ты знаешь что-нибудь про шаринган? На самом деле ей хотелось спросить сразу множество всего: есть ли у брата шаринган, есть ли он у остальных ее сводных братьев и сестер, и есть ли он у нее? И как его активировать, и почему у Сарады это до сих пор не получается? Может быть именно из-за этого отец даже смотреть на нее подчас не хочет, может ему нужно сильный наследник с пробужденным шаринганом? Погрузившись в свои невеселые мысли, она упустила момент, когда чрезвычайно довольный возможностью похвастаться своими знаниями брат начал вещать про способности додзюцу. Некоторые из ее рассказов вполне соответствовали ожиданиям, а некоторые противоречили всякой логике. — Получается, шаринган пробуждается от сильных эмоций? А почему он не пробудился у меня? — Раньше для этого использовались специальные испытания, имитирующие смертельную опасность, — охотно ответил брат. — Перед лицом леденящего душу ужаса юный Учиха неизбежно пробуждал свое додзюцу. Впрочем, некоторым требовалось не один раз повисеть над пропастью или еще что-нибудь такое поделать, чтобы шаринган наконец-то начал работать. Не знаю в чем тут дело. — А разве сильные эмоции должны быть обязательно негативными? Может быть от счастье тоже можно активировать додзюцу? Увидишь ты любовь всей своей жизни, — Сарада мечтательно сложила руки в молитвенном жесте. — И пробудишь шаринган, чтобы не единого жеста, ни единой черточки возлюбленного не пропустить. — Фу! Женщины… — поморщился брат и всем видом изобразил отвращение. Остальные ученики заметили, что их знакомая Учиха шепчется с якобы Учихой и кидали на них полные любопытства взгляды. ЧоуЧоу несколько раз демонстративно проходила мимо них и так усиленно при этом подмигивала, что со стороны казалось будто бы у нее тик. Но Сарада хотела, чтобы сегодня все внимание брата принадлежало только ей. Он еще успеет познакомиться с остальными. — Кстати, на сколько вы сюда пришли? — Я не знаю, это от Микото зависит. Но надеюсь, что ненадолго — мама мне голову оторвет, если я слишком долго буду школу прогуливать. — А ты не хотел бы остаться в Конохе? Поучиться в нашей Академии? — бросила пробный камень Сарада. — Неа, скучная у вас школа, у нас намного круче обычные предметы преподают, а шиноби из меня дед обещал сделать. Подумавшая было о том, как хорошо было бы ходить вместе с братом в школу, да еще и в один класс — ни у кого из ее друзей не было братьев и сестер! , Сарада приуныла. — Лучше ты к нам в гости приходи, познакомишься с братом, и с еще одним братом, когда он родится. И с мамой, и с дедушкой, и с дядей Кабуто, я тебе столько всего покажу! Настоящую науку, а не эти ваши фокусы! Акахико так живо, так увлекательно рассказывал о том как весело они будут проводить время у него дома, что при расставании Сарада дала ему обещание, что в вскоре приедет к ним в гости. И только свернув в знакомый переулок, она поняла, что совсем забыла про маму! Про ее бедную маму, которая так счастлива всегда, когда ждет отца домой. И которая ничего не знает о том, что у него уже есть чужая семья, которую он считает своей. — Мама, я дома! — распахнув дверь нараспашку и впопыхах стягивая с себя уличные туфли, Сарада побежала вверх по лестницу и замерла. Застигнутые врасплох родители замерли словно два изваяния. Отец — уставший и побледневший кутался в плащ, а мама плакала, сидя у него в ногах и умоляя всем своим телом, чтобы он остался. — Саске, прошу тебя, не уходи… — она не плакала, она выла как раненый зверь. Сарада почувствовала, что у нее закружилась голова и в висках запульсировало. — Сакура, не при ребенке, пожалуйста, Сакура… — он сел на корточки, пытаясь увещевать заплаканную маму. — Сарада, иди в свою комнату немедленно! Сараде захотелось возразить ему, закричать, выплескивая всю ту обиду, которая копилась внутри так долго. Но вместо этого она на ватных ногах двинулась прочь из комнаты и, заткнув уши, уселась в самом дальнем ее углу. Это состояние длилось, казалось, вечность, пока чья-то рука мягко не опустилась на ее плечо. Обернувшись, Сарада увидела стоящего позади отца. Он выглядел почти робко. — Я все знаю, — не дожидаясь пока он заговорит, начала она. — И я встретила сегодня брата в Академии. Он был так любезен, что подробно мне рассказал о том, как ты счастлив в другой своей семье. Это были вовсе не те слова, которые она хотела ему сказать. Но спросить у него навсегда ли он уходит и почему он это делает, почему бросает их с мамой, у нее не получалось. А отец рассердился, как будто имел на это право! — Я не знаю, что тебе наговорил твой брат, но я люблю тебя, Сарада. Ты — моя дочь и мое решение расстаться с твоей мамой никак не повлияет на мое отношение к тебе, — он, казалось, был и сам удивлен тому, что высказался так откровенно. Первый раз в жизни Сарада видела своего отца говорящим о чувствах к ней, но если представить, что для этого ему пришлось сделать ее маму, да и ее саму настолько несчастными, то лучше бы он замолчал навсегда. Не дождавшись ответа, отец покинул комнату. А Сарада горько расплакалась.***
Переделать печать оказалось проще, чем представлялось изначально. По сути Цунаде потребовалось разрушить и упростить саму суть печати, делающей ее безопасной для носителя. Изменить ее так, чтобы маленький ребенок, не владеющий навыками контроля чакры, мог носить ее постоянно и не мог ей управлять. Для любого другого шиноби это стало бы приговором, но укрощенный Мокутон прекратил убивать своего носителя и начал его исцелять. Буквально за несколько часов Микото от предсмертного состояния перешла в фазу целительного сна, обычным людям потребовались бы недели реабилитации, чтобы достичь того же. Мокутон был удивительной стихией, почти божественной, но у всего была обратная сторона. Организм человека, пусть даже могущественного шиноби не приспособлен к бессмертию и бесконечная регенерация на самом деле не была таковой. Именно поэтому ее моложавый, улыбчивый дед умер так внезапно. Внезапно для окружающих, но не для него самого. К тому моменту, когда обычное тело начинает дряхлеть, тело носителя Мокутона обращается в прах, а если точнее — в зеленый росток. И бедная девочка несмотря на свою печать будет неуязвимой до поры до времени, но не бессмертной. И если потом она решит снять печать, научившись контролю, то жизнь ее будет очень короткой. Размышляя об этом, Цунаде дошла до самой палаты и вздрогнула, увидев рядом с койкой знакомую розовую макушку. На секунду ее сердце замерло, пропустив удар. Вдруг Сакура?.. Нет, это было совершенно невозможно, ее девочка не могла бы навредить невинному ребенку. Но все же ревность и горечь утраты делают из людей чудовищ. — Я должна была бы ее ненавидеть, да? — словно услышав ее мысли, сказала Сакура. — Но она так похожа на него, и на Сараду. И она не заслужила всего этого. Ни капли. Ее ученица с нежностью провела по спутанным темным волосам спящей девочки. — Я даже его не могу ненавидеть, хотя должна бы. Наверное, я слишком долго его любила, слишком сильно хотела, чтобы он был счастлив, чтобы теперь суметь его возненавидеть. Я ведь и в прошлый раз не смогла его убить. Рука не поднялась. Хотя говорят, что от любви до ненависти один шаг. Только мне кажется, что я застыла на месте. Цунаде редко позволяла себе подобное, не с Сакурой. Но сейчас, повинуясь внезапному порыву, она заключила свою ученицу в объятия. Дело не в том, что их отношения были отстраненным или холодными — это не так, просто Цунаде всегда хотелось, чтобы Сакура была сильной. Она растила ее могущественной куноичи и, возможно, что-то упустила, решив не вмешиваться в личную жизнь ученицы. — Бедная моя девочка, бедная ты моя, — тихо шептала она, баюкая словно бы окаменевшую Сакуру. — До чего же золотое у тебя сердце и как больно видеть, что его не разглядели, не оценили. Но ты ведь знаешь, что я скажу тебе в утешение? Ты сама мне говорила это много раз. — Женщина должна быть сильной, чтобы выжить. — Верно, все верно, — Цунаде прижала к себе Сакуру крепче, когда та наконец-то расплакалась. — И это пройдет, время все лечит. Ты такая молодая и красивая, даже не думай следовать по моему пути и закрывать свое сердце ото всех! — Но если я люблю только его?.. — Любишь, не любишь. Разлюбишь. Учись на моих ошибках, девочка, и не посвящай свою жизнь горю, каким бы глубоким оно не казалось. Всегда найдется в твоей жизни солнце, которое капля за каплей осушит твою боль, — сказала она. — Позволь ему войти в свою жизнь и не гони, чтобы потом не пожалеть об упущенном и невозможном. — Вы… — Была наказана за собственную гордыню, — горько сказала Цунаде. — Так долго не подпускала его к себе, тянула время и упивалась своим горем, что когда я решила было попробовать, он не вернулся с миссии. Плачь сегодня, Сакура, милая. А завтра начнется новый день. — И новая жизнь, — эхом отозвалась ее ученица. Словно откликнувшись на воцарившееся в палате настроение, на тумбочке рядом с головой Микото вырос одинокий ландыш. И расцвел в последний раз, ведь больше сил у Мокутона до открытия печати на подобное чудо не хватит.***